***
Многочисленные люди, которые практически не натворили ничего, приходят к нему и вымаливают прощения. Многочисленные люди приходят к нему и приходят, захлебываются слезами, заикаются, пересказывают случившееся, просят. И думают, и верят, что Юстус по-настоящему связан как-то с богом, что посланник его. Если бы. — Виски, пожалуйста. — Не рано ли для него? — желтозубая Гретта скалится, но все же достает из-под барной стойки уже начатую бутылку дерьмового Джека. Когда она разливает его, рукава ее фланелевой рубашки задираются, и видно свежие шрамы беспощадного лезвия. — Рано, — соглашается Яухер, отводя взгляд. Он оттягивает ворот красного, словно кровь, свитера и выпивает весь виски в стакане залпом, морщится. В голове все еще зудит, и все еще хочется выцарапать себе метрономные мозги — так болит. Боль у него уже перманентная. — Не алкоголик ли ты часом, святой отец? Обоссусь от хохота, если так и есть. Ну, знаешь там, ты должен вроде как веру излучать, добро и всякую прочую поебень, а излучаешь алкоголь литрами. Круто! — ее басовитый, громкий смех разносится по всему бару и привлекает лишнее внимание. Просидев еще несколько минут, рассматривая украдкой изрезанные вдоль и поперек руки Гретты, Юстус уходит.***
После войны никому легко не было. Все пытались начать жизни заново, переродиться с проигрышем. Германия плакала, счастливо улыбаясь одновременно. Юстус плакал тоже, но — не улыбался. Все странным образом кончилось, оставив ненавидящего себя до глубины души и до сих пор не осознавшего действительный конец Юстуса наедине с собой. Мебель и посуда полетели первыми. Жизнь с отчаянием в дуэте покатилась по пизде после.***
— Здравствуй. Приветствие Катарины, заглянувшей в церковь, холодное и горчит на языке, как дерьмовый виски Гретты. Когда-то они пытались дружить, пытались даже семью построить по инициативам матерей. Хочется плюнуть ей в лицо сейчас, ведь она — яркое напоминание всего того, что так не нужно. — И тебе, — Яухер старается не смотреть на нее, но не получается. И он смотрит все-таки. Впитывает все. Наверное, ему нужна эта боль. Еле заметные морщинки вокруг глаз Катарины — перед глазами встает образ застенчиво улыбающегося Зигфрида, и сердце пропускает удар; нахмуренные наверняка из-за надвигающейся в Берлин грозы ее брови — Зигфрид, сосредоточенный на домашнем задании по немецкой литературе, и Юстус дрожит. Зажмуривается, вспоминая: "Все будет хорошо. Я тебя не оставлю. Ты должен, черт возьми, поверить мне наконец!". Защищавшая столько лет город от наводнения дамба рухнула только что и не убила множество людей, как ожидалось. Всего-то пошел ко дну один вшивый священник-алкоголик, который все равно не помогал никому. Ноги противно подкашиваются. — Юстус... Он никчемен.***
— Святой отец, я согрешил. — Сын мой, расскажи подробнее, и я смогу тебе помочь. — Святой отец, я согрешил, и даже вы мне не поможете. Я... Знаете, я такой дурак! — Не будь таким критичным к себе. Бог простит все, он ведь славится своим великодушием, да? Что случилось? — Я сделал ужасную вещь, отец. Мне больно, очень больно, а бог разве лекарь? Он излечит мои раны? — Всем нам больно. Слезы освобождают, знаешь? Раз ты пришел сюда, значит, ты надеялся, что Бог тебе поможет. И это так, я тоже помогу. — То, что я сделал... Я так хочу рассказать, но не могу. Если бы вы знали, то никогда бы не простили. Святой отец, мне бы так хотелось уйти... — Не говори так! Сынок, ты должен понимать, что... — Я так сильно его любил! И сейчас люблю. Как мне отпустить все это? Он ведь из-за меня... Святой отец, мне очень больно. Бог может забрать мою душу обратно? Наверняка Дьяволу отдаст, да? Я буду рад и благодарен, ведь именно у него мне и место. Святой отец... — Теперь и мне больно. Больно очень сильно за тебя, сынок. Я так переживаю! Ты прав, Бог не лекарь, твои травмы он точно не излечит. И шрамы не сделает невидимыми. Поплачь, давай. Молодец, сын мой. Не надо его отпускать, ведь если отпустишь — еще больнее будет. Разве ты простишь себя за то, что забыл его? Он, наверное, очень хороший человек и также достоин любви. Я зачем-то все еще священник, даже когда моя жена ушла, и Бог ей не помог. Мы все делаем то, что не хотим делать. Разве он простит тебя, если ты уйдешь? Если покинешь этот мир? Ему будет в разы больнее. Помогите.***
Зигфрид краснеет весь с ног до головы, но все же раздевается медленно-показушно, стоя перед развалившимся на диванчике Юстусом, сгорающим от нетерпения и жадно ловящим каждое его движение. Такой Яухер, который не может сдерживать себя и уже расстегивает ремень, ныряя в трусы рукой, возбуждает Зигфрида больше всего. Он задыхается и ловит ртом воздух, когда замечает аккуратную головку члена, то выглядывающую из кулака, то исчезающую в нем: иногда Яухер дрочит в садистски медленном ритме, доводя и себя, и Гладена до белого каления. — Снимай все, — его хриплый указ отдается в паху, и стоит уже до боли. Зигфрид безо всяких стеснений стягивает трусы — надоело бездействие — и стонет, случайно задев ладонью член. — Иди ко мне. Хочется рассмеяться в голос со всей этой нелепой бравады, если бы только она не возбуждала так. У Юстуса горят уши, щеки — весь горит на самом деле, они оба. Гладен до сих пор не может поверить, что кто-то смотрит на него с такой жадностью и нежностью одновременно и хочет по-настоящему. Возможно даже, что любит. Зигфрид перекидывает ногу через ноги Яухера и седлает его — пахом к паху, лицом к лицу. — Хороший, — шепчет прямо в ухо Юстус, и это настолько пошло и развязно, что посылает мелкую дрожь по всему телу. Он коротко лижет мочку и чувствительное местечко за ухом, заставляя Зигфрида вскрикнуть. — Я не думал никогда, что ты будешь таким шумным и бесстыдным в постели, Гладен. Знаешь, как это выносит мне крышу, а? От одних твоих стонов кончить смогу, веришь? — все больше отчаянный шепот гонит кровь по венам быстрее и быстрее, невозможно такое слушать, и одновременно хочется слушать это бесконечно, потому что... Яухер вылизывает весь его рот, изучает, лезет языком повсюду и стонет тихо, когда они сталкиваются языками, переплетаются ими. Хочется большего, и Зигфрид толкается бедрами — просит таким образом. Мокрые от слюны пальцы медленно обводят сжатые мышцы сфинктера по кругу, ловя на самых кончиках предвкушающую дрожь.***
Отпускать нелегко.