Дорога

Бьякуран удрученно вздохнул и, примерившись, впился зубами в сухой и сладкий стебель синей бамбуковой флейты. Флейта прощально свистнула, хрустнула и пошла трещиной от корня до мундштука; из отверстий брызнул прозрачный, высокий звук. Последние события оказались редкостно удручающими. Теоретически, Бьякуран тоже мог сделать что-то подобное, разве что другим методом, но не успел, так что теперь ему оставалось грызть флейты, искать клюв и заниматься прочими насущными делами. Кстати, клюва действительно не хватало. Перья то и дело слипались, покрывались патиной и устраивали несанкционированные митинги; с этим определенно надо было что-то делать, причем как можно скорее. Так же как и с сепарационным движением анкерахиток... Ай, черт. Это все его теперь не касалось. Об этом тоже стоило помнить. Бьякуран запустил руки в волосы, пытаясь вышвырнуть из головы лишние мысли. Они посыпались, как мелкие вошки, но на полпути к земле вдруг раскрыли ярко-зеленые крылья и улетели вдаль. Строем. Распевая "Интернационал". Нет, ну вот "Интернационал"-то почему? - лениво подумал Бьякуран и вдруг спохватился: звук из флейты уже полностью вытек. Пришлось ломать следующую, следя за тем, чтобы череда невероятностей не помешала еще раз. Теоретически этих самых невероятностей у Бьякурана была уйма - целые связки на запястьях, щиколотках и вокруг шеи, пестрые и звонко чирикающие при ходьбе, - но на практике они предпочитали цвести исключительно когда им заблагорассудится, а не тогда, когда надо. Вовсе от рук отбились, без кольца-то. Шел четырнадцатый фрейм путешествия. Бьякуран все еще панически боялся костров. Назавтра крапчатое солнце наконец-то закатилось. Босоногий ветер спустился с надгорий, ткнул баранам возле новых годичных ворот в морды трещоткой - дескать, вы что, охренели? Не узнаете меня? Святая пчела, да сколько ж можно-то, ну что вы на меня смотрите, как, как... как бараны на новые ворота! - и, получив наконец пропуск в долину, прыгнул прямо в заросли флейт. Глаза у него оказались шестипалые и задорные, как звон колокольчика на шее у бродячей идеи. - Так это ты тут сидишь, - сказал он и дотронулся большим пальцем ноги до самой невзрачной и потрепанной цепи невероятностей. - Грызешь мои инструменты! - Прости, - покаянно ответил Бьякуран и поклонился - почему-то по-японски. Ветер перевернул лицо и вставил в грудную клетку. Птицы внутри нее испуганно зачирикали. - Шестого пополудни восьмерки что-то произойдет. - Я уйду, - пообещал Бьякуран. - Честное слово, скоро уйду. У меня просто спина аж зудит от пепла. - Аллергия? - спросил ветер и на секунду стал очень на кого-то похож. Но информацию о лицах, именах и явках Бьякуран продал фиолетовой устрице еще на четвертый фрейм, поэтому так и не вспомнил, у кого из его врагов было такое лицо. - Говорят, если поджечь перья, это наконец-то проходит. - Спасибо, но я боюсь огня. "Боюсь" - это было не то слово. Неправильное. Просто... Бьякуран знал, что огонь его ищет, а огонь знал, что Бьякуран ищет дорогу. Не обязательно дорогу куда-то. Достаточно было бы просто наконец найти ее - серебристую, полузаросшую, лунную или желтого кирпича, чтобы идти по ней и идти, облизывая ночами росу с лепестков полумесяца и наигрывая старые мелодии на панцирях малахитовых черепах. Само наличие пути под ногами сделало бы случай немного менее роковым; но огонь всегда был рядом, всегда подстерегал. На первый фрейм он выигрывал шестнадцать раз подряд. Потом Бьякуран стал умней. Горелые флейты пахли карамелью, но дверь уже открылась - пришлось уйти. С каждым проигрышем дорога становилась все более отдаленной идеей, и лента под хребтом медленно истиралась. В конце концов от звона позвонков можно было необратимо измениться. Бьякуран видел звонарей - они всегда ходили и слушали свои позвонки. С ума сойти можно. Один пытался продать ему "музыку ветра" из черепа и лучевых костей в обмен на дырку от бублика, но дырка была гораздо ценнее раздражающей игрушки. Через дырку можно было, предположим, посмотреть в бездну. Или посвистеть на месяц. На крайний случай, в нее можно было хотя бы нырнуть - хотя этот вариант Бьякурану давно отрезали. Вместе с ним еще отрезали прядь волос и звено старых ассоциаций; что-то о безликом нынче ребенке и воскресных мессах. Жаль было еще долго, потому что пахла эта цепь изумительно... а без витражей ощущение стало совсем не то. Пришлось запихнуть между звеньями пару бутонов и четвертый такт Miserere. Дорога все еще оставалась шелестящей мечтой в ямке между ключиц. И ветер принес с собой огонь, и затоптал все флейты, лишь бы отправить чужака в новое путешествие - подальше от своей долины Жестяных Дождей. Там не оказалось ни солнца, ни луны, зато небо было так низко, что Бьякуран стукнулся об него макушкой и сбил пару имбирных печений в виде звезд. К сожалению, они слишком сильно подгорели в атмосфере и в пищу были уже не годны; зато в белизне чернили отменно. Без них бы он, верно, ослеп или заплутал. В таком мире огонь прозевать было проще простого, поэтому не прошло и одного грузового состава, как Бьякуран нырнул в костер и открыл глаза уже в другом месте: среди зелени, птичьего щебета и дымящихся цветов. Крылья мельтешили над головой, дразня, напоминая о собственных - и он все-таки решился и с разбегу нырнул в небо. И вспомнил, что от крыльев у него остались только два заросших перьями зудящих обрубка. Геологические слои проносились мимо него, как пролеты за стеклянной стенкой лифтовой кабины, из некоторых ему улыбались лица хомозавров, а из некоторых - скалились доисторические эпохи концептуального миротворчества. В конце концов обмен информацией зашел в тупик, а Бьякуран рухнул в стог свежескошенного сена. Колючие травинки взлетели вверх и осыпались на него прошлогодним снегом. - Ты кто? - глухо раздалось из-под стога, послышался шорох, и наконец на свет вынырнула взъерошенная голова. - Чего тебе надо? - Я сюда упал... - Бьякуран потер шею. Кажется, он ее свернул: теперь лево стало право, а право - лево, и понять, что ему говорят, было нелегко. Бьякуран никогда не любил отражения в зеркалах и обратную перемотку, и теперь понял - почему. - А ты удачливый. Еще пять минут, и я бы тронулся, - захохотал парень, а потом вдруг посерьезнел и уставился стеклянными глазами в пустоту: - Хотя я и так тронутый. Пустота попыталась посмотреть в него в ответ, но обломилась: по правилам такие фокусы могли вытворять исключительно бездны. Ее щепки разлетелись во все стороны, а одна оцарапала Бьякурану ухо. - Ты меня тоже сдашь? - безнадежно спросил Бьякуран у парня. Тот задумался, почесал в затылке, спугнув пару философских мыслей, выругался - "разлетались тут, кыш, и сложные причинно-следственные связи свои с собой заберите!" - и наконец вынес вердикт: - Не-а. Браслет на его руке развернулся в маленькую блестящую змейку. - Чтоб принести огонь к тебе, мне придется сначала умереть. А мне не нравится умирать. Я от этого чихаю постоянно. - А, - с облегчением вздохнул Бьякуран. - Спасибо. - За спасибо не пожрешь. У тебя есть... что-нибудь? Бьякуран поспешно сунул руки в карманы. - Плата? Ну, у меня есть... а, у меня есть дырка в кармане и ребро монеты. Прости, остальное я, похоже, растерял. Может, я невероятностями доплачу?.. - А что мне делать с ними, с твоими невероятностями? - фыркнул парень, ловко при этом сдув с носа очередную травинку. - Ладно, нечего дать - так нечего, шагай отсюда. С непонятным сожалением - ведь до сих пор всегда не любил и избегал всех встречных! - Бьякуран выбрался из стога сена и ступил на мягкую оранжевую траву. - Спасибо, еще раз, - сказал он от всей души. - Удачи. - Оставь себе, пригодится, - послышалось из-за спины одновременно с сухим щелчком. Осечка со всего маху врезалась прямо меж обрубленных крыльев, и Бьякуран, пошатнувшись, упал в огонь. Теоретически, Бьякуран мог бы отправить того мальчика в такое же путешествие, но не успел... не додумался, а теперь бы уже и не стал. Темнота под ногами дрогнула и оказалась отражением в озере. Раздался звук далекого колокола, и давно проданное воспоминание со звоном втиснулось в старую цепь, вытеснив оттуда весь напиханный в отчаянии мусор. - Знакомо? - спросил кто-то. Бьякуран поднял глаза и увидел прямо перед собой на воде пару маленьких, белых босых ног. К ним прилагалось, собственно, и все остальное - крошечная девчушка, не дитя уже и еще не подросток, с волосами частично остриженными, а частично собранными в низкий хвост. Колокол зазвонил вновь, и в голове воскресла еще одна картинка: рыжие волосы, большие очки, съехавшие на бок наушники. "Пожалуйста, подождите, сейчас я..." - Знакомо, - вздохнул Бьякуран. - Тогда здравствуй, - девочка протянула ему руку. - Я думала, ты никогда уже ко мне не придешь. - К тебе? - переспросил он, сжимая ее крошечные теплые пальцы в своей ладони. - Я искал дорогу. - А пришел сюда. Нет ничего важнее, чем найти начало дороги, ну или того, кто тебе ее покажет. А я могу это сделать. Бьякуран посмотрел девочке в глаза - синие-синие, как небо в поздних сумерках или море, - и сказал, не чувствуя ничего, кроме усталости: - А мне нечем платить. И тогда девочка звонко и радостно рассмеялась. - Ай, ай, каким же ты стал, - воскликнула она. - Раздал всего себя, а получил что? Целое ничего, - она постучала по груди Бьякурана, и в темноте разнесся тот самый высокий и дальний звон. - Но в результате нашел самое важное, и оно снова с тобой. - Это... имбирь? - спросил Бьякуран недоуменно, руководствуясь скорее восстановленными ассоциациями, чем логикой, и вызвал своим вопросом новый взрыв серебристого смеха. Смешинки рассыпались яркими искрами, как огненная астра фейерверка, и напомнили ему фрейм седьмой, с одуванчиками и похабницей-русалкой в зарослях лотоса. Тогда Бьякуран еще долго оттирался и отряхивался - утопленница так уж лезла к нему целоваться, что перемазала его серебряной краской и засыпала жесткой, шероховатой чешуей. Если подумать, ее лицо было очень знакомым... - И имбирь в том числе, - наконец просмеявшись, сказала девочка. - Я обещаю, теперь все будет с тобой: и имбирь, и слово, и дело, и запахи цветов в саду, и влажная земля, и твои крылья, и чужие руки, и знания, и сила. Она закинула руки за голову, повозилась там и щелкнула невесть откуда взявшимися ножницами. Забранная в хвост прядь с шорохом скользнула вниз и замерла, пойманная ловкими детскими пальцами. - Вот то, что ты искал. Иссиня-черная лента блестящих, прохладных волос свернулась на ладони Бьякурана пружинистыми кольцами, угрожающими и возрождающими надежду, ледяными и нежными, как чешуя змея Уроборос. - Это... - голос Бьякурана сорвался. В ладони лежало вчера и завтра, запахи, звуки и голоса, и все это просило поскорее дать ему волю и вернуться назад. Домой. - Дорога, - улыбнулась девочка и прикрыла глаза, а когда распахнула их вновь - в них был чистый и беспощадный огонь. - Твоя дорога. Пламя из горящей радужки шибануло Бьякурану в лицо болью и гарью, собственным криком - и он отшатнулся, роняя волосы себе под ноги, и поспешно, захлебываясь раскаленным ветром, шагнул на гладкое асфальтовое полотно, скользнул по нему шинами, разбрасывая искры и чиркая днищем на поворотах, разогнался до невозможности и наконец-то взлетел. И было вчера и завтра; голоса, слова, ощущения, сны, звуки, запахи, вкусы, бесконечные ленты асфальта, влажной от дождя проселочной дороги, прямые линии автомобильных мостов, грохот железнодорожных путей... ...больничное окно, распахнутое настежь, не совсем удачное приземление на подоконник, бьющая в лицо занавеска, отчаянный, нескончаемый траурный вопль аппаратуры, и еще не-узнавание, и мысль, рожденная в силе и блеске развернувшихся во всей красе завитков пути: "...я помню, я знаю - как."