Эрос
В гранитном кубе своей квартиры Кенсу чувствует себя заложником. Углы душат его и прячут в себе бездушные лазурные тени. Ночь рисует на огромных стеклах огненные кровавые фейерверки заката, бросая их на палитру небрежно и размашисто, оставляя длинные полосы света на холодном ламинатном полу. Бетонные крыши аквамариновых высоток, огни режущие глаза, и клубок шума со скрежетом колес и пьяным смехом, собранным в беспорядочном алгоритме. Панорама представляет взору ночной Сеул, тяжелое свинцовое небо с россыпью редких звезд, мелькающие тени и кристаллические лучи, люди похожие на муравьев и машины на быстрых желтых стрекоз. И эта синтетическая яркость разделена толстым слоем прозрачного стекла с одинокой квартирой Кенсу, которому кажется что кто-то просыпал пепел на пол и стены, формируя угрюмые тучи. И этот город для Кенсу такой наскучивший, но до одурения близкий, от него тянет только покурить, а еще кальмарами и смелой неуравновешенностью вперемешку с психоделикой эмоций. И это - грязный город, с грязными улицами и люди в нем грязные и пустые, как фарфоровые куклы (пустые, но божественно красивые). Свечи отбрасывают мерцающие тени и бронзой играют в догонялки с болезненным мраком уходящего дня. Кенсу утыкается носом в острые коленки и не отводит взгляда, пристально наблюдая за язычками огня - танцующими и извивающимися золотыми лентами. Огонь притягивает и подзывает к себе, сгореть и обратиться в этот дымчатый одинокий пепел собранный на стенах. До растворяется в прохладе и назойливой композиции гудков и разношерстных голосов, чуть прикрывая глаза и натягивая темно-синий свитер на замерзшие костяшки рук. Кенсу представляет море, заменяя кричащий резкий город его бесстрастный бризом и свежим колющим ветром, ласкающим кожу и щиплющим щеки. Он представляет ноги, утопающие в перешейке, и укачивающую музыку волн. Высотные здания рассыпаются и освобождают давно заблудших птиц, которые со свистом уносятся вдаль, забирая с собой все звуки и гулкие надрывные аккорды свободной жизни. Птицы раскрывают крылья и приносят на них запах соли и невыразимое "спасибо" в глубоком вздохе. Кенсу сильнее обхватывает колени руками и сжимает зубы до скрежета, внутри колет, но он чуть улыбается дрожащими губами, а в кофейных глазах пляшут тонкие линии огоньков восковых свечей. Дверной стук разом обрушивается на голову и осыпает звездной пылью. Здания рушатся, самолеты падают, а птицы продолжают рассекать тучи лезвиями своих крыльев. Чуть покрасневшее лицо и черная шапка, натянутая на самые брови, из под которой вырываются пшеничные пряди. Слабая улыбка и потертые джинсы, запах ветра и паспорт в руке, обтянутой перчаткой. Кенсу сжимает светлый свитер, врезаясь пальцами до одурения, и прижимается всем телом к близкому и самому дорогому человеку в высоких грязных ботинках и кожаной куртке, лоснящейся по пальцам. Вдыхает его запах и чувствует как длинные руки обвивают его талию, прижимая еще ближе, до невозможности сокращая расстояние, заставляя встать босыми ногами на чужие и произнести хриплым шепотом - "я скучал". Пальцы проводят по волосам, а сухие губы целуют в лоб, оставляя там ожог красного мака. Кенсу улыбается и тут же хмурится замечая сбоку черный чемодан с красной полосой наклейки New York. - Ты же не против если я останусь на пару дней? - бас и полу ухмылка забирают в плен и не дают шанса выбраться живым из этого омута. - Пару дней? Чемодан слишком большой и слишком большое сомнение растет в груди. Человек берет с собой такой чемодан для того чтобы остаться навсегда или же собрать все кусочки до конца, закончив пазл, и положить всему конец. Крис всегда приезжал с небольшой спортивной сумкой с потертой красной надписью nike и всегда говорил, что квартира Кенсу не для него, что он чувствует будто его видит весь мир, но на самом деле ведь это Кенсу видел весь мир. Все точки соприкосновения этого мира с его жизнью, перистых облаков с его ладонями, игривого солнца с запустевшими углами. Ифань оглядывается вокруг и после переводит взгляд на Кенсу, неловко улыбаясь. - Или недель, - сконфуженно произносит он. (Врать не в его стиле) До сдвигает густые брови и изгибает губы в негодующей гримасе, отпуская Криса и смотря с недоверием снизу вверх, но в ответ получает лишь лучезарную улыбку, ослепляющую и обезоруживающую. (Кенсу ненавидит когда он так улыбается). Оставляя липкие следы на полу, До вновь подходит к панораме и обнимает себя за плечи, глубоко вздыхая. Все внутри него искрится и взрывается, но внешне он остается непреступно-спокойным. А Крис следует по его следам, стягивая шапку и ботинки и небрежно бросая свитер на кожаное кресло, позволяя телу дышать ночной прохладой, а теням рисовать на его обнаженной груди узоры Ван Гога. Теплые руки забираются под свитер и обжигают живот, бабочки внутри разом вспархивают и сердце подступает к горлу. Кенсу отбрасывает голову назад, чувствуя макушкой острую ключицу, и закрывает глаза, когда знакомые губы чуть мажут по щеке и виску, а после подбородок зарывается в гранатовые волосы и угловатые пальцы спускаются ниже, развязывая шнурок на домашних шортах. Кенсу чувствует как дрожь пронизывает его. А после разом накрывает обжигающе-холодной волной, когда синий свитер Кенсу сливается с огнями Сеула, а руки нещадно царапают городскую панораму, оставляя все те же липкие следы, отпечатки тонких пальцев. И Крис прижимается слишком сильно, что со страху До рефлекторно зажмуривается. Их движения рваные и глубокие, колко - больно, резко, быстро, до жжения. Кенсу захлебывается в собственных стонах, в собственных мыслях, в руках Криса, в жаре его кожи. Вздохи оставляют дымку на стекле, а стоны как извержение вулкана: гортанные, рычащие, дикие. Крис сжимает его бедра, оставляя синяки, создавая новую вселенную, и полумесяцы ногтевых пластин. На шее цветут маки и винно-горькие поцелуи обволакивают, смешиваясь с солеными каплями и давно вырвавшимися на свободу чувствами. Языки ищут пути пересечения друг друга, чтобы не сгореть плотью заживо и не упустить красную нить. И эту жажду не заглушить, поцелуев оказывается слишком мало, а время так нещадно утекает. Здания города превращаются в несуразную палитру горе-художника и все существующие в мире краски перемешиваются перед взором Кенсу. Чайки проносятся перед глазами и "это слишком неправильно" - в мыслях, но что-то внутри взрывается и искрится, и последний стон накрывает с головой. Остается только шум прибоя, и терпкий запах кофе и пыли где-то на периферии. (А еще хриплое "я тоже скучал", до мурашек) И они на самом деле были чем-то между невообразимо и слишком. Разные, но по привычному - "ты мое все", заменяющееся на - "у тебя есть виски", и возней на кухне в мини-баре и горячим тяжелым воздухом, оседающим на графит. Розовым кружевом закат ложится на огромное панорамное зеркало, превращая комнату в сладкий зефир, и Кенсу так тепло внутри. Он уверяет себя, что дело даже не в Крисе, хотя кого он обманывает. Ноги еще дрожат, и До никак не может унять эту дрожь, он забирается на круглую кровать, кутаясь в простыни, и дышит так, будто кислорода на двоих не хватает. Над головой бумажные журавлики танцуют, распустив помятые крылья, а Кенсу улыбается и принимает стакан из рук Криса. Все кажется таким идеальным и само собой разумеющимся, привычным, и не было этих пол года без и редких смс в Kakao Talk, его лицо не теряло очертаний, а глаза никогда не избегали реклам/статей/билбордов где Он, и не было слез и истерик в тишине и одиночестве, и закатов/рассветов в обнимку с бутылкой, и игнорирование звонков друзей тоже не было. Это было иллюзией. Они ведь на самом то деле ни капли не пересекающиеся, даже не касающиеся одной плоскости, а параллельные и далекие, как звезды друг от друга. Но в который раз Кенсу чувствует, что счастлив. Он улыбается по настоящему, а не для фотосессии, и пальцы замком между двумя такими давнопрошедшими, но все же близкими и нужными, заставляют его крепче сцепить ладони. Крис тоже улыбается, что-то говорит, шутит, но До не слышит, он лишь наблюдает и рассматривает этот заоблачный образ, боясь потерять из виду скулы, шею, бутылку в руках и дурацкую привычку пить с горла, кожу в мурашках и широкие плечи с точеными косточками ключиц. Боится, что когда нибудь все же забудет. - Хен, я очень скучал по тебе. Кенсу выдыхает эту случайно брошенную и необдуманную фразу от сердца. Фань тушуется от удивления, но, быстро собравшись,улыбается и, смеясь, целует До в лоб. И он действительно порой не понимал Кенсу, даже чуть, когда До прижимался к нему, Ифань всегда хрипло спрашивал не замерз ли он, но он не мерз, а наоборот, все внутри него горит и органы превращаются в пепел, а кожу режет насквозь. И сложные формулировки чувств проходят навылет, восточным ветром, как через сито мука. И Крис исчезает не думая, просто зная, что его будут ждать где-то за чертой горизонта, но Кенсу устал ждать. На душе гадко и тоскливо, ведь он знает, что это все ненадолго и скоро большая стальная птица взлетит в воздух и отравит Кенсу, и все внутри впадет в глубокую спячку, пока она вновь не приземлится. Кенсу устал ждать и бояться, что когда-нибудь птица вовсе не вернется и стеклянный куб расфасует его душу по углам вместе с голубыми тенями и пылью. Самолеты взлетают и приземляются; птицы разбиваются о стеклянные постройки; небо взрывается новым золотым дождем; закат умирает на ладонях и окрашивает рассвет в пурпурный. До лишь хочет хоть раз встретить рассвет вдвоем, лежа на хлопковых простынях и перьевых подушках, в обнимку, смотря на танец бумажных журавликов, и молча сходить с ума, ведь звук - тоже бремя и он может забрать Фаня. Он хочет хоть раз встретить рассвет с осознанием, что ничего не закончится коротким смс спустя три часа после вылета. - Ты увлекся оригами или это подарки от фанаток? Крис отпивает с горлышка и отставляет бутылку, сильнее прижимаясь к Кенсу и зарываясь носом в его волосы. Сердце До на секунду замирает, от Фаня пахнет дождем и дорогим терпким одеколоном, у него очень острые ключицы и плечи, а кожа на шее слишком чувствительна от прикосновения к ней кончика носа. Крис ежится и Кенсу вновь чувствует волну возбуждения и обдает миндальную кожу горячим дыханием, игриво задевая губами мочку уха. - Есть легенда, что если сложить тысячу бумажных журавликов, можно загадать желание и оно обязательно сбудется, - шепчет он с придыханием. Его голос сиплый, слова идут дробью, потому что расстояние между их телами равно нулю и этот ноль хочется превратить в бесконечность. Сердце в груди трепещет и сжимается. И это та часть, до самого последнего вздоха, в которой увязнешь и из которой не захочешь выбираться. И не хочется знать, что все в любое из ближайших утро закончится коротким сообщением с подобием прощания, чайки вспорхнут в сизое небо, а взгляд придется остановить на мокром асфальте, чтобы не испортить макияж, кулаки сожмутся до хруста костяшек, и сухожилия узлом в море недосказанных слов. Пустой куб одиночества где мятые журавлики, бутылка вина и череда закатов и рассветов. Но в настоящую секунду теплое дрожащее тело и пара ног, переплетенных друг с другом, и губы - горькие клейкие, и в груди расцветает мак. Время губит их двоих, оставляя длинные рваные шрамы в области груди. И эти шрамы Кенсу называет лишь одним именем. - Не хочу опять улетать. Так хочется остаться здесь с тобой. Ложь. Ложь. Наглая ложь. Но ведь Кенсу больше верить и не во что, ведь единственное, что осталось - это Крис и его голос рядом, сильные руки, обнимающие спину и считающие позвонки и ребра легкими прикосновениями, и слова так легко брошенные на ветер, и До безволен и он подчиняется им. А сотни чаек умирают и падают в зимнее море, закат окрашивается в черно-белый, а рассветов и вовсе не существует, так же, как и не существует мы вместе. Нет... Не мы. Руки решительно отталкивают разгоряченное тело, образуя пустоту и на секунду кажется, что нить обрывается, если она вообще когда то связывала их обоих, ведь мы - несуществующее местоимение для них. - Мы даже не встречаемся Крис. Мы не ходим на свидания и не едим мороженое, мы не фотографируемся на память и не разговариваем по телефону до четырех утра. Мы - это лишь симбиоз, а потом твой самолет и мое разбитое сердце в тысячный раз, и твоя слепота и короткая смс, и ни времени ни рейса. Ничего. Ни капли. Глаза напротив блестящие в тусклом свете, лицо похожее на хрусталь, неживое, но от него веет теплом, как от костра или от близких объятий. Кенсу чувствует, как внутри закипает кровь и все эмоции рвутся наружу, но он не может вот так вот выплеснуть все необдуманно. Безвыходность и трусость потерять, забыть, блокируют мысли, а в голове шумит морской бриз и его ноги утопают в мокром песке. И так же холодно, даже под палящим солнцем, даже среди друзей, даже когда он сидит напротив и несогласно хмурится. - Я люблю тебя. Что-то внутри Кенсу обрывается. "Черт, какой же ты эгоист!" Его голос властный и нетерпящий пререканий, но в нем Кенсу чувствует нежность и предательство, которое затягивается на шее тугим узлом. А Крис все накидывает петлю за петлей, его поцелуи на взводе - грубые, твердые и неотступные. И пальцы холодные, как зимнее море, а его улыбка теплая, как полуденное солнце, как рыжевато-желтые шальные язычки пламени свечей, как слова, которые он произнес секундой ранее. Слова, перевернувшие тело с ног на голову и эхом отдавшиеся меж ребер. Он связывает крепко не давая сделать шаг назад, и когда веревка закончится, он привяжет к ней камень и пустит на дно этих безобразных острых углов и одиноких мрачных теней. Все фантомные переломы внутри болят и кровоточат. Но когда на лицо осыпается алмазная крошка Кенсу уверяет себя, что это вовсе не слезы, нет, только не они. Эта любовь, как мания. "Я люблю тебя" неужели этого действительно недостаточно?***
Утро встречает Кенсу чуть слышным шелестом бумаги и ярким слепящим солнцем, пробирающимся под кожу. Медовое тепло разливается на пол и стены, разукрашивая их в нежно персиковый, углы больше не кажутся такими острыми и в них прячутся солнечные зайчики. На стекле переливами и блестками смешиваются в круговорот лучи и длинные тени. Сонный Сеул проникает в квартиру запахом кальмаров и кофе с молоком, протяжными гудками и скрежетом колес транспорта. Август стучится в панораму легким утренним ветерком и Кенсу ежится от контраста температур. Босые ноги липнут к ванной плитке, а свитер кажется слишком тяжелым для его покатистых худых плеч. До рассматривает свое отражение пустыми красноватыми глазами, под которыми легли зеленовато-синие тени, пухлые покусанные губы, яркий фиолетовый мазок на скуле и череду расплывающихся вишневых поцелуев, оставленный Ифанем. Ему грустно, гадко и паршиво. Хочется ударить Криса по лицу, но До лишь выглядывает из ванной и печально улыбается, видя широкую спину с змейкой крупных косточек и золотых зайчиков, играющих между ними. Кенсу выходит на балкон, даже не задумавшись о наличии предмета нижней части гардероба, по пути задевает кресло-качалку, которая противно скрипит из-за чего Крис дергается во сне и переворачивается на спину, распластав руки по всей кровати. Кенсу впускает резкий порыв ветра и чувственно приближающееся осеннее тепло в просторную квартиру, он улыбается, вдыхая знакомые ароматы, и похрустывает косточками, подтягиваясь под ласкающим кожу солнцем. В Сеуле не часто бывает так тепло и приятно. Утренний город кажется До ближе и роднее, чем ночной. Он дышит, как живой, испуская утробный вой вереницей машин на магистрали и притягивает к себе сладкими ароматами уличных и ресторанных закусок. Кенсу думает, что возможно все не так и плохо, даже если сердце щемит, когда он видит Ифаня спустя пару месяцев или около полугода отсутствия, ему кажется, что все внутри будто оживает и наполняется сладковатой дымкой. А может он просто слишком эгоистичен, может просто он действительно не хочет делить Ифаня ни с кем. Кенсу улыбается августу и тянет к нему ладони, ловя уходящие лучики тепла, вечером будет дождь, а сейчас слишком хорошо и щеку припекает ласкающее солнце. - Я хочу дынных булочек. Крис касается широкой ладонью плеча Кенсу и вымученно улыбается, потирая заспанные глаза. Его менеджер звонил ему семь раз и все семь раз До упрямо игнорировал его, потому что боялся, что Крис снова уйдет. Кенсу трется горячей щекой о его ладонь и выдыхает так, будто природный кислород в легких заканчивается. Ифань мягко целует его в лоб, поправляя растрепанные темные волосы и забавно перебирает длинными ногами от коридора до кухни, подбирая вещи с пола и поспешно натягивая их на худое тело.***
В студии суета; стафф мечется из стороны в сторону, гримеры извечно подбегают к ребятам, аккуратно осыпая их лица белоснежной пудрой, фотограф нервно поглядывает на наручные часы. Когда вся группа выстраивается в ровную линию, под светом софт-боксов, и уверенно улыбается в камеру, фотограф делает первые щелчки затвором, иногда высказывая пару замечаний по поводу поз. Кенсу изо всех сил старается выглядеть искренне, когда Чонин радостно обнимает его за плечи и показывает в камеру знак "пис". Он старается улыбнуться не так фальшиво и натянуто, но скулы сводит спазмом, а губы дрожат. Чанель обеспокоенно косится на До и пододвигается ближе, при обнимая с другой стороны за талию. Кенсу тошнит от этой неумелой поддержки. Кенсу тошнит от всего происходящего вокруг; от ярких ламп, от фальшивых улыбок, от одногруппников, пытающихся проявить заботу. Когда фотограф объявляет, что съемка окончена, Кенсу нервно отдергивает руку Чонина со своего плеча и поспешно кланяется стаффу, убегая в гримерную. Он раздраженно падает на диван и шарит в кармане своего пиджака, чтобы достать телефон и позвонить Ифаню. Гудок, еще один и еще. Ву не берет трубку и До зло скалится, внутри вспыхивает тревога и сердце начинает учащенно стучать. Он вспоминает о стальной птице и проверяет смс, но ничего не обнаруживает. Его начинает трясти и Кенсу сминает атласную ткань пиджака в ладонях, чтобы успокоиться. - Все в порядке, Кенсу? Чанель осторожно приоткрывает дверь и заходит, медленно садясь рядом с Кенсу и с тревогой заглядывая ему в глаза. - Ты сегодня слишком нервный. - Все нормально, - нервно отдергивает Кенсу, не замечая каким напуганно-смущенным становится Чанель. Чанель недоверчиво хмурит брови и аккуратно сжимает ладонь До у него на колене. Кенсу, словно обжигаясь, выдергивает руку и сглатывает. Он не хочет, чтобы кто-то трогал его помимо Ифаня, только не сегодня. - Что с тобой происходит, черт возьми? Сначала ты запираешься от нас в своей квартире и даже не отвечаешь на звонки, теперь еще и злишься непонятно на что. Это заметил не только я, менеджер зол, а ребята даже не знают, что и подумать. Чанель вскакивает с дивана и становится прямо перед Кенсу, накрывая его своей тенью. Кенсу не отвечает, он даже не поднимает взгляд на Пака, его бьет мелкой дрожью, ему хочется разрыдаться. Он боится, что не успеет застать Ифаня, вернувшись домой после расписания. А Ву в любой момент могут позвонить и вызвать обратно в Китай на съемки. Липкий страх окутывает его. Чанель опускается на корточки и заглядывает в лицо Кенсу. Его большие ладони ложатся на острые костяшки пальцев До, но Кенсу не отдергивает руки, ему нужно успокоиться и не выдать себя с поличным. Он должен держать марку. - Кенсу, расскажи мне, что происходит. Ты можешь довериться мне, если уж боишься рассказать Чонину. Я хочу помочь. Голос Пака напоминает ему Ифаня и его глухой смех с утра, когда Кенсу споткнулся о его чемодан и распластался в коридоре. Кенсу хочется улыбнуться, но кожу будто стягивает и он не может пошевелить ни одним мускулом. Пак сильнее сжимает его ладони в своих и придвигается еще ближе. Кенсу чувствует дыхание Чанеля на своем лице. Он поднимает голову и встречается глазами с Паком, у того брови сведены на переносице и пара прядей выпала из укладки. Кенсу аккуратно поправляет его волосы и улыбается сжатыми губами, он кивает головой, мол все в порядке, и пытается встать, но Чанель не отпускает его и прижимается всем телом. Кенсу чувствует его пульс и шумно сглатывает, одно дело - близость на публике, другое - сейчас, когда они одни в гримерке. До смущается и отталкивает Пака, но тот лишь сильнее сжимает его в объятиях, проводя по спине широкой ладонью и шепчет в самое ухо. - Доверься мне. Страх усиливается в несколько раз. Он заглатывает Кенсу целиком, как огромная змея. Этим вечером менеджер не позволяет Кенсу вернуться в квартиру ни под каким предлогом и ему приходиться остаться в общежитие первый раз за месяц. Кенсу осматривает свою с Чонином комнату, его вещей здесь уже практически нет , лишь парочка игрушек на кровати, подарки от фанаток, книжки на полке и кроссовки у кровати. Кенсу тяжело вздыхает и валится на кровать, проклиная весь мир и их менеджера. Ифань так и не берет трубку, он посылает короткое смс в KakaoTalk о том, что встречается со спонсорами и возможно сможет позвонить лишь с утра и ночевать не придет. Это хоть немного, но успокаивает взбудораженного До, который так яростно рвался домой пару часов назад. Дверью звонко хлопают и чуть задремавший Кенсу подскакивает и мутным взглядом в темноте различает силуэт Кая, парень улыбается и подходит к его кровати, присаживаясь рядом. - Когда ты уже позовешь нас на новоселье, хен? Кроме Исина и Чунмена никто так и не побывал в твоей квартире, он говорили, что там классно, я завидую. Ты забыл о нас. - Мы обязательно как-нибудь поужинаем у меня всей группой, но пока я еще обживаюсь. Кенсу устало улыбается, чуть прищуривая глаза и легонько треплет Чонина по макушке. Они давно вот так не разговаривали, последние пару недель Кенсу старался держаться особняком от ребят, ссылаясь на депрессию и нервозность. Он уже практически забыл свою роль "заботливой мамочки" в этой семейке. - Чанель беспокоится за тебя. И мы все тоже. Чунмен даже не знает как к тебе подступиться, он боится, что ты тоже решишь уйти, как Лухан и Крис. Тао попросил меня поговорить с тобой, он как обычно истерит больше всех, но ты же знаешь, что мы все любим тебя. - Да. Я знаю. Кенсу забирается на кровать с ногами и скидывает с себя свитер, поправляя белоснежную футболку и зарываясь пальцами в волосы. Ему стыдно, но рассказать все ребятам он не может, Чанель тогда даже на шаг от него не отойдет, а Чунмен прочитает лекцию, про Тао даже заикаться страшно. Если раньше Кенсу мог держать все чувства внутри и даже не подавать никаких признаков после расставаний с Ифанем, то теперь он чувствует себя словно на иголках, еще пол года без единого упоминания о себе Кенсу просто не выдержит - Ты точно в порядке? - Чонин робко заглядывает ему прямо в лицо. - Да, - отстраненно отвечает До, отворачиваясь. - Это правда? - Если ты веришь в это, то да, если нет, то ложь. Кенсу полусидя укладывает голову на подушку и прикрывает глаза, он больше не хочет разговаривать, не хочет оправдываться. Он устал. Ему это осточертело. Еще немного времени, Ифань улетит и все будет как прежде. Нужно просто подождать. Просто дождаться утра и узнать дату. Ифань обещал, он обещал, что в этот раз не исчезнет бесследно. Теплые сильные руки Чонина обвивают талию Кенсу, До дергается от неожиданности и весь сжимается, тело покрывается мурашками. - Можно я посплю с тобой, Кенсу-я? Дыхание Кима обжигает макушку, от чего Кенсу съеживается. Он подтягивает колени к груди и чувствует, как младший прижимается к нему еще плотнее. Его хлопковая рубашка шуршит, словно целлофановый пакет. Он лишь устало выдыхает, балансируя на краю сознания - "конечно, Кай, конечно."