В глазах смотрящего

Иоланта ненавидит зеркала — ровную гладь, обрамлённую серебром рамы. Каждый настороженный взгляд туда, каждое пойманное отражение забирает частицу души. Перед зеркалом Иоланта застывает, мелко хватая воздух ртом, пока супруг застёгивает на её шее маленький замочек ожерелья. Графа Савиньяка Иоланта ненавидит больше, чем зеркала. Яд не убивает душу, а когда тело мертво, некому становится испытывать горести и тревоги. Предельная честность — оружие страшнее яда, втихомолку подлитого в бокал с вином. Иоланта слишком поздно постигла эту истину, и слишком желанной казалась правда: каждый раз склоняясь перед закутанной в шлейф интриг и тайн королевой в реверансе, каждый раз любезничая с другими фрейлинами, она исступлённо мечтала найти человека, который не будет ей лгать. Тогда в ней ещё жива была вера в добрые сказки про любовь. Глупая маленькая девочка, вдыхающая аромат тубероз. На самом деле сказки заканчиваются скверно: Иоланта помнит поздний весенний вечер, удушающий запах сирени и безразличные глаза графа Савиньяка, его пальцы, легко касающиеся волос и спокойное: «Вы так похожи на Леонарда. Одно лицо. Жаль, что он умер». Истина — ломающая не кости, но дух. Иоланта прикрывает глаза и будто случайно колет пальцы вышивальными иглами при каждом стежке. Кукла с похожим лицом. Фальшивка. Замена. Ненависть пробирается к сердцу и медленно, почти неощутимо заполняет его до краёв. Граф Савиньяк ведёт себя безукоризненно: накидывает ей на плечи плащ во время вечерних прогулок, поддерживает под руку, с улыбкой преподносит цветы и драгоценные подарки. Но его глаза всё так же холодны. Он желает видеть на её месте вовсе не её. Глупая-глупая игрушка. Оставаясь одна, Иоланта с бессильной злостью комкает кружево. Леонард терпеть не мог графа Савиньяка, так за что это ей? За какие прегрешения? С каждым месяцем Иоланта всё сильнее бледнеет и чахнет под этим грузом, опускать взгляд становится всё привычнее. Она не смеет перечить, не вскидывает гордо голову, лишь до боли сжимает собственные пальцы. Граф Савиньяк смотрит прямо на неё, но не видит — его взгляд заслоняет фантом, что давно пал под ливнями Эпинэ. Обручальный браслет сковывает не хуже кандалов, а быть не собой чрезвычайно утомительно. Иоланта ломает себя, лепя из обломков несуразную пародию: не пьёт вина — ни капли, — носит кружево, картинно вздыхает, что обожает кольца. Пусть так, но ей надоело быть чужой разряженной фальшивкой. Поэтому она тайком молится, подолгу перебирая нефритовые чётки. Молится, чтобы не быть ещё более похожей на Леонарда. Его призрак и так навечно запечатлён в ней — и в глазах смотрящего. Иоланта по-настоящему ненавидит графа Савиньяка: за каждое прикосновение, что обжигает кожу и горит нестираемым клеймом, за единожды сорвавшееся с губ «Лео», за каждый взгляд, направленный сквозь неё. Воистину, нет ничего страшнее добрых сказок о вечной любви.