Твоя ль вина, что милый образ твой Не позволяет мне сомкнуть ресницы И, стоя у меня над головой, Тяжелым векам не дает закрыться? Твоя ль душа приходит в тишине Мои дела и помыслы проверить, Всю ложь и праздность обличить во мне, Всю жизнь мою, как свой удел, измерить? О нет, любовь твоя не так сильна, Чтоб к моему являться изголовью, Моя, моя любовь не знает сна. На страже мы стоим с моей любовью. Я не могу забыться сном, пока Ты — от меня вдали — к другим близка. Шекспир, Сонет 61
Тихий, еле различимый стук в дверь. Рваный вздох, который не успел раствориться в ночном личном шуме и влетел в нужные уши. Дрогнувшие пальцы, чуть не соскользнувшие с металлической ручки. Все еще не проснувшись, он открыл дверь и пробормотал, не разлепляя глаз: — Джен сегодня нет. Она в Алабаме. — Я знаю, Блейн. — Курт? Теперь глаза Блейна широко раскрылись. В привычном жесте он протянул руку к Курту, но затем резко одернул ее и прижал к сердцу. — Я вовсе не желал вам счастья с женой, — признался Курт и опустил руку Блейну на плечо. Гравитация вдруг начала давить на того с утроенной силой. — Я сказал, что расставание с тобой было худшим преступлением, что я совершил. Ты был моей первой и последней любовью. Блейн оперся рукой на дверной косяк, не успевая за своим сердцем, перешедшим на бег. Стоило ли ему бежать за ним? Стоило ли пытаться снова влезть в ту расщелину между пятым и шестым ребром Курта? — Я женат, Курт. — Я знаю, — снова ответил ему Курт. — Я знаю, поэтому я не должен был дать тебе уйти в тот день. Курт подошел к соседней двери и поднял с пола картину, завернутую в упаковочную бумагу. В воздух поднялось крошечное облако пыли: грязь из мчащегося по Бродвейской линии вагона метро, крошечные камни с берега Гудзона, шерсть хаски. — Поэтому сегодня я пришел, чтобы отдать тебе это. Блейн нахмурился и сделал шаг к Курту. — Что это? — Ты знаешь. Курт поставил полотно к его ногам. Он ушел, не попрощавшись, и Блейн даже не шелохнулся, чтобы остановить его. *** Блейн толкнул тяжелую дверь Старбакса и ввалился внутрь, тут же вдыхая полной грудью теплый кофейный аромат. Он поежился, пытаясь сбросить с себя липкий январский холод, и направился прямо к кассе, где бариста поприветствовали его поочередным «Здравствуйте!». Как лягушки, ей богу. «Латте венти с карамельным сиропом для Кевина! Ореховый капучино медиум для Сары! Здравствуйте! Здравствуйте! Здравствуйте! Американо гранде для Лиз! Капучино венти для Чарли! Мокка гранде для Курта! Здравствуйте! Здравствуйте!» Блейн поперхнулся, и все и без того трепещущие мысли о чизкейке мигом вылетели у него из головы. Что-то было знакомое в этих четырех словах — «мокка гранде для Курта», — что-то теплое, светлое, тягучее, напоминающее жареный сахар, которым склеивают пряничные домики. Что-то в этих словах было такого, что заставило Блейна повернуть голову в сторону стойки выдачи заказов. Там стоял Курт. Душераздирающе знакомый. Высокий такой же. Постаревший, но старина его не была так заметна, как, например, старина Блейна. Курт голову поворачивать не собирался, поэтому Блейну оставалось лишь проводить его взглядом до единственного свободного столика. Получив свой заказ, Блейн снова убедился, что свободных столиков больше нет. — Извините, я могу присесть? — Нет, — ответил Курт, не открывая глаз от экрана своего телефона. — Я с незнакомцами не… О. — Да, — сказал Блейн и несмело улыбнулся. — Незнакомцем меня можно назвать с натяжкой. — Ты прав… Садись. — Курт сжал обеими руками свой стакан с кофе и устремил взгляд в окно, словно съедавшая город метель была самым интересным зрелищем на свете. Блейн заметил это и некомфортно заерзал в кресле. Через две минуты он, однако, решил прервать их молчание. — Как у тебя дела, Курт? Произнесенное Блейном, это имя все еще звучало красивее песен Карлы Бруни. — Эм… Неплохо. Вернулся в Нью-Йорк месяц назад и сейчас снова привыкаю к снежной зиме. А ты? — Курт провел пальцем по ободку своего стаканчика, все еще не встречаясь взглядом с Блейном. — Мы тоже недавно вернулись из Японии. Скучнейший ветеринарный форум. — «Мы?» — усмехнулся Курт. — Да… Я и Джен. — Ассистентка? Блейн сделал глубокий вздох. — Жена. Курт откинулся в кресле. — Вот это поворот. И как тебя так угораздило? — Он послал Блейну недоумевающий взгляд. — Иногда в жизни все идет совсем не по плану, — ответил тот и пожал плечами. — У самого-то как? — Развелся. — Курт вытянул вперед загоревшую руку со светлым следом от обручального кольца. — Дважды даже. Европейцы эти такие инфантильные, поверь мне на слово: они даже завтрак в постель не могут приготовить… А про «повесить гардину» я вообще молчу. Все приходилось делать самому, сначала с Амором, потом с Амиром. Видимо, «А» — это не моя буква алфавита, — рассмеялся Курт, и у Блейна засосало под ложечкой. Этот смех. — С Джен, я надеюсь, все хорошо? Опять молчание. — Значит, не все? — Да нет, все отлично. — Блейн вышел из оцепенения. Смех, смех, смех. — Просто жизнь с женщиной немного отличается от всего, к чему я привык. Пришлось измениться. — Тут в голове у Блейна пронеслась волна воспоминаний, связанных с сетованиями на то, что у Клэр муж зарабатывает больше и лучше массирует ноги… Блейн почесал шею, и Курт буквально уставился на его двухдневную щетину с крошечной царапинкой сбоку. Во рту сразу пересохло. — Теперь ты опускаешь стульчак и застилаешь постель? — Да, а еще мы всегда закупаемся в «All Foods», потому что в противном случае у Джен портится кожа. — Боже, да она у тебя зверюга, я смотрю, — издевался Курт, не скрывая. Блейн тоже не мог сдержать улыбки — он давно уже не чувствовал себя таким молодым. Словно ему снова двадцать один, они с Куртом снимают вместе квартиру в Нью-Джерси и не могут решить, в какой бар пойдут сегодня ночью. Жизнь тогда была такой легкой и правильной, что они и не задумывались, что что-то может пойти не так. — Блейн, — осторожно произнес Курт, словно снова знакомясь с давно забытым именем. Каким же мягким оно было. — Ты тоже вспомнил, да? Они были родственными душами: конечно, когда что-то вспоминал Блейн, эти же воспоминания вертелись и в голове у Курта. — Наша квартира в Нью-Джерси. Твои картины, кисточки, разбросанные по углам… …стены, на которых Курт когда-то голубой краской написал девяносто девять причин, по которым любил Блейна. 9. Ты знаешь, какой кофе я пью. 11. Ты плакал вместе со мной, когда Саймон спас Кирена от пули. 22. Твоя задница красивее, чем у Бэкхема. 34. Когда ты смеешься, белочки и птички в Центральном парке прилетают и начинают приводить в порядок наш внешний вид. 49. Когда ты пьешь пиво, твой кадык — это все, на что я смогу смотреть. 57. Ты — мой второй осколок звезды. 68. Ты никогда не говорил мне, кто Сплетница. На второй стене Курт нарисовал портрет Блейна: черные кудрявые волосы, спускающиеся на плечи, острые лопатки, мускулистая спина, ямочки на пояснице. Фигура со спины была настолько живой, что казалось, будто сам Блейн, полностью обнаженный, тяжело дышащий, облокотился одной рукой на стену, второй медленно лаская свой член. И хотя стену эту Блейн просто обожал, когда к ним в гости приезжали мистер и миссис Андерсон, он занавешивал ее плотной черной тканью. — Помнишь, когда к нам в гости пришла Рейчел? Помнишь ее лицо? — Думаешь, я забуду это когда-нибудь? Она была так… …счастлива, когда видела, как светилось лицо ее лучшего друга. Как Курт никогда не преминул поцеловать Блейна в губы, когда думал, что их никто не видит. Как Блейн по-собственнически опускал свою ладонь Курту на талию, когда замечал, что на его любимого мужчину кто-то пялился. Как они заканчивали друг за другом фразы. Они были еще совсем молоды и ничего не смыслили в жизни, иначе бы расстались сразу. А они все продолжали жить вместе, застилать постель по утрам, принимать ванну с разноцветными бомбочками и начинать каждый день с поцелуя. Блейн устраивал Курту театральные представления и покупал ему лучшее вино. У Курта же на половине холстов был увековечен Блейн: Блейн лежащий, стоящий, курящий, спящий, плачущий, смеющийся. У Курта Блейн был в мыслях, в сердце и под кожей, как надоедливый паразит. — А помнишь нашу Соню? Ты знаешь, что с ней стало? Соня, их серая бенгальская кошка, любила спать вечером, свернувшись у Блейна на животе. Сначала мягкими подушечками лапок она разминала футболку у хозяина под грудью, потом ходила по ребрам кругами, чтобы убедиться, что все было в порядке. Затем Соня фыркала и ложилась спать, будто бы это было и не ее решение вовсе. Иногда вместе с ней засыпал и Блейн — в такие дни сердце Курта буквально ломалось на части оттого, как прелестна была эта картина. Курта Соня любила тоже. Как никак, они начали жить вместе с Куртом еще задолго до того, как в квартире Сони появился еще один мужчина. Но в те дни, когда Блейн уезжал куда-нибудь, Соня все равно бродила из комнаты в комнату и грустно смотрела на голый портрет хозяина, тяжело вздыхая. Курт даже не ревновал, ведь он сам делал точно так же. — Когда ты ушел, я отдал Соню Эллиоту. Она умерла от старости год назад. — О боже… — Взгляд Блейна помутился, и не было понятно, что было страшнее: то, что он ушел, или то, что его Сони больше нет. — Эллиот сказал, что первое время она безумно скучала по тебе. Даже пыталась убежать, — сказал Курт, поджав губы. — Мы жестоко с ней поступили. — Я так ее любил, — прошептал Блейн. На его глазах навернулись слезы. «Тебя я тоже так любил», — не сказал он вслух. Курт не ответил ему: «Я тебя до сих пор люблю, скотина». Они не поцеловались и не стали жить долго и счастливо. — Это ведь навсегда, да? От вина пахло калифорнийским виноградом. Расставленные по всему периметру комнаты свечи освещали лицо Курта желтым пламенем. Из-за этого его глаза мерцали каким-то странным, темным огнем, который смешивался с солено-голубой радужкой: казалось, что горело море. Блейн взял лицо Курта в свои теплые ладони и нежно повернул в сторону их стены. 99. Я знаю, это навсегда. — Сам же написал, дурашка. Курт улыбнулся и поцеловал Блейна в широко раскрытые губы. Он сжал ткань его футболки с Бибером (черт бы побрал этот New Yorker) и повалил Блейна на пол, опуская его голову на мягкую акулу из Икеи. — Вот это я понимаю, любовь, — рассмеялся Блейн. — Я бы мог довольствоваться и полом, но спасибо все равно. — Твоя голова заслуживает всей мягкости, что мир может ей предложить, — сказал Курт, улыбаясь наиглупейшим образом — так улыбаются только по уши влюбленные люди. Он уперся обеими ладонями Блейну в грудь и приподнялся, чтобы озорно взглянуть любимому мужчине в глаза. — Твоя ль вина, что милый образ твой не позволяет мне сомкнуть ресницы? И опустить тебя на жесткий пол? — И, стоя у меня над головой, тяжелым векам не дает закрыться? — прогремели следом слова Блейна в тягучей тишине комнаты. — Люблю тебя… Люблю тебя сильнее, чем любил Шекспир… Курт. — Я верю. — Если честно… Не знаю, можно ли такое говорить своим бывшим, но у меня от тебя секретов никогда не было. — Взгляд Блейна был таким открытым, таким уязвимым — ребра Курта сложились, как карточный домик. Такого с ним не случалось уже сколько? одиннадцать лет? Блейн, не замечая этого, продолжал говорить: — Я очень часто вспоминаю в последнее время тот день, когда ты признался мне в любви. Помнишь его? На губах Блейна расцвела улыбка. Неужели он и правда мог улыбаться, когда вспоминал об этом? Курт уже одиннадцать лет как не мог. — И ты представляешь, этот огроменный олень как открыл свои глазищи! Прямо на операционном столе! Моника чуть не потеряла сознание. Я думал, что тоже потеряю, но на деле я просто вколол ему снотворное и продолжил оперировать. — Я очень горд тобой, — пролепетал Курт и поцеловал его в ухо, обняв со спины. — Как прошел остаток операции? Все успешно? — Да! — выдохнул Блейн. — Мне сказали, что для студента я даже слишком хорош. — Я не сомневался в этом, любимый. — Курт прикусил плечо Блейна, а затем облизнул свое любимое место на его шее — крошечную родинку в виде Сатурна. Блейн чуть не начал мурлыкать, как Соня, трущаяся у его ног. — У меня есть для тебя сюрприз. Пойдем. — Взяв за руку, Курт поднял его со стула и повел за собой к раскрытому окну в спальне. Они вылезли на пожарную лестницу и поднялись на крышу. Там Курт воссоздал рай таким, каким он представлял его себе в голове. Он развесил гирлянды от одного столба к другому, расставил везде большие горшки с цветами. Нашел у соседа старую софу серебряного цвета, купил темно-фиолетовые подушки и даже не поленился и приволок все это на крышу. Смастерил из деревянных паллетов два столика, купил турецкие ковры и постелил их на полу. Но самое главное, что было на этой крыше — это огромная картина, на которой был изображен олень, рога которого завивались в форме трех самых важных в жизни слов. «Я люблю тебя». Откровенно плача, Блейн повернул голову к Курту. В его слезах отражался свет луны, звезд и фонариков от гирлянды. Воздух был пропитан запахом стерильной резины и парфюма от Леди Гаги. В дрожи губ Курта слышалось нескончаемое «люблю», а теплоте глаз тонула непотопляемая нежность. — Никто и никогда не любил меня. И не любил так. Курт… — беспомощный, но такой родной Блейн протянул к нему свои руки. Курт в каком-то диком порыве прижал его к себе, накидываясь на лицо и плечи Блейна с поцелуями. Они раздевались, медленно, нелепо, запутываясь в ногах и пытаясь заставить пальцы слушаться. Улыбались от уха до уха. Закусывали свои щеки и в поцелуе переплетали языки. Они целовали левое плечо и правую ключицу, пятую пару ребер, шестой позвонок, нижнюю губу и верхнее веко, правое крыло носа, левую щеку, внутреннюю сторону бедра и внешнюю. Они не дошли до софы и решили, что «ковер тоже сойдет». Под поясницу Блейна Курт подложил акулу. Этой ночью слова «люблю тебя» соскользнули с губ Блейна и упали в рот Курта ровно двести двадцать три раза. — Что? — Курт с шумным вдохом вынырнул из своих мыслей. У него очень сильно билось сердце, словно он и правда тонул эти пару минут, а теперь сделал первый вдох. — Твоего мужа и правда звали Амор? Курт дал себе мысленную пощечину, чтобы не разреветься на месте. Им больше не двадцать. Крышу наверняка уже давно оприходовали под какой-нибудь ресторан. А Блейна оприходовала Джен. У Курта же — два бывших мужа и три пустых квартиры. В Мадриде, Париже и Нью-Йорке. Наконец Курт вспомнил, что от него ждут ответа. — Да его и сейчас так зовут. Не убил же я его, ей Богу, — скованно рассмеялся он. — С Амором мы встретились в Мадриде на выставке современного искусства. Он все таращился на твой голый зад. Помнишь ту картину? Я потом воспроизвел ее на холсте. Блейн поперхнулся остатками своего кофе. — Не шутишь? Курт покачал головой. — Мне за нее такие деньги предлагали. Наверное, большие, чем годовой бюджет какой-нибудь французской провинции. Так что спасибо тебе, — сказал Курт и поднял свой стакан в воздух, словно произнося тост. Он не стал говорить, что никогда не продавал и не продаст картину. Даже за деньги всего мира. Даже если обанкротится и станет бродягой. — С Амиром же я встретился в Париже после концерта Челентано. До сих пор не понимаю, и как меня так угораздило? Что чертов француз, что испанец, оба оказались такими мерзавцами после первого года брака. — Курт увидел дискомфорт в глазах Блейна и решил перевести тему. — А как вы с Джен познакомились? — Нас познакомили друзья… …друзья давно видели, что Курт был одинок. Почти все свободное время он проводил в своей квартире в Нью-Джерси, не отрываясь от красок и холста. Курт наивно полагал, что в своем одиночестве он черпал вдохновение — Рейчел намеревалась доказать ему обратное. — Зачем мы тут? Ты знаешь, я не фанат Шекспира. Я его не понимаю. И не поддерживаю самоубийство, особенно на любовной п… — Ой, заткнись, — огрызнулась Рейчел и ткнула Курта в бок. — Сядь за столик. Закажи себе Маргариту. И не отрывай глаза от сцены, потому что здесь есть кое-кто, с кем я хочу тебя познакомить. Курт фыркнул и сложил руки на стол. Первые несколько чтецов ему мало чем запомнились. Серые, но наигранно эмоциональные, они вызывали усмешку, нежели искренний отклик. Затем ведущий вызвал на сцену Блейна Андерсона. И Курту ни с того ни с сего вспомнились строчки, которые он сам использовал в своей последней картине. Он и не подозревал, что масляные каляки имеют обычай принимать человеческий облик. «Вот ты где. Я искал тебя целую вечность». Блейн тем временем поправил лиловую галстук-бабочку и посмотрел Курту прямо в глаза. Или ему это показалось? Пока Курт гадал и слушал, Блейн тем временем обнажал свою душу. Он снимал с себя кожу, слой за слоем, пока всем не стало видно его обливающееся кровью сердце. За секунду Шекспир стал любимым поэтом Курта — но только если он жил в устах Блейна. Последняя строчка ударила ему в голову, как электрический шок. Не обращая внимание на возгласы Рейчел, Курт вскочил, опрокинул свой стул и буквально побежал туда, куда ушел Блейн. Толкнув дверь заднего хода, Курт выбежал на улицу и тут же съежился от залепившего ему морозную пощечину ветра. Блейн стоял возле мусорного бака, засунув руки в карманы, и смотрел на разорванную светло-розовую коробку с жирными разводами. Лучше картины Курт не видел в целой жизни. — Прости… Я знаю, ты меня не знаешь, но я должен знать… — Подожди. Я Блейн, — представился тот и протянул руку. Курт пожимал ее намного дольше положенного, не способный оторвать взгляд от розоватых костяшек пальцев. Блейн это заметил и сжал ладонь незнакомца сильнее. — Я Курт. — Теперь мы знакомы. — Блейн расплылся в широкой улыбке. У Курта от этой улыбки ноги превращались в суфле, а пальцы и вовсе начинали завиваться, как кудряшки. — Что ты не знаешь и хочешь знать? — Ты свободен? — произнес Курт на одном лишь выдохе. Брови Блейна взлетели вверх — как две сойки. — Видимо уже нет, — ответил он просто и пожал плечами. Выражение лица Курта потемнело, и это заставило Блейна искренне и громко рассмеяться. — Нет, ты не понял меня. Я был свободен до этой минуты. Курт задержал дыхание. А потом со свистом выдохнул, улыбнулся, уверенным жестом взял Блейна за руку и переплел их пальцы. — Черт возьми, я сам не представляю, как это произошло, — усмехнулся Блейн. — Когда я увидел тебя, у меня просто мозг отключился. У меня было такое чувство, будто я знал тебя всю жизнь и в тот момент наконец-то нашел. Маразм, да? — Нет, Блейн, — возразил ему Курт. — Я тоже это почувствовал. Именно это — что я знал тебя. Я искал тебя. И нашел тогда раз и навсегда. Словно мы… …это осколок звезды, который упал на Землю и раскололся на две части. Тебе не кажется так? — Теперь кажется. Ты романтик? — Хуже Дон Жуана ДеМарко, наверное. Курт заливисто рассмеялся. — Я же, напротив, конченный реалист. — Ты только что поцеловал меня возле мусорного бака. Реалист, хм? — Блейн послал Курту насмешливый взгляд и сильнее сжал его пальцы. Они шли по улице, засунув переплетенные ладони в общую перчатку, и выпуская изо рта одинаковые по размеру облачка пара. — И я сделаю это снова, только теперь, — Курт кинул взгляд на ближайший от них дом, — возле магазина с автозапчастями. Курт, словно он уже делал это всю жизнь и знает все эти движения как свои пять пальцев, прижал Блейна к стене и положил холодную ладонь ему на шею. Затем закрыл глаза. Приблизил свое лицо к лицу Блейна так, что между ними оставались считанные миллиметры горячего влажного дыханья. Потерся носом об его большой нос. И наконец нежно поцеловал, лаская своими губами горьковатые от пива и по-осеннему шершавые губы. К утру Курт обнаружил, что с ним еще не случалось ничего, что было бы приятнее, чем засунуть свой язык в рот к Блейну. — Черт, Курт… — Блейн посмотрел на часы и засуетился. — Джен, наверное, жутко волнуется. Было очень приятно тебя увидеть, даже слишком приятно. — Он послал Курту извиняющую улыбку. — Я побегу тогда? — Конечно. Я тоже был рад увидеться, — сухо сказал Курт. Блейн встал из-за стола и пошел к выходу. Затем он обернулся. Сердце Курта екнуло. Он заломил пальцы под столом и принялся ждать этих заветных, самых важных в жизни слов. — Кстати. Ты ведь был замужем за испанцем. Можешь сказать что-нибудь по-испански? Всегда мечтал выучить этот язык. — Конечно, — ответил Курт с натянутой улыбкой. Он совершенно безэмоционально произнес: — Terminar contigo, fue el peor crimen que he cometido. Porque tú fuiste mi primer y último amor. — Что это значит? — Если в общих словах, то я пожелал счастья и любви вам с женой. Пока, Блейн. — Пока, Курт. Курт проводил Блейна до двери тяжелым взглядом. Ощущение реальности ударило сковородкой по голове: оказалось, что все это время каждое слово приносило ему невыносимую боль. Курт не был ни на толику счастлив, что они встретились. У него за спиной было два брака и ни в одном из них он не нашел своего второго осколка звезды. Вот она, его половина — только что вышла из Старбакса и потонула в объятиях январского холода, скользнула между гудящими желтыми такси, спустилась в метро, улыбнулась при мысли о своей жене. Курт искал эту половину снова и снова на протяжении одиннадцати лет, но нельзя было найти то, что было уже когда-то найдено и намеренно забыто. Курт допил свой мокка и поехал домой на такси. Сев на черный кожаный диван, он вдруг вспомнил все девяносто девять причин, почему любит Блейна: и колыбельные на ночь, и Шекспира, и лунные ночи, и занятия любовью на крыше, и даже прыщи, которые вылезают у него на левой щеке после съеденных двух плиток шоколада. Думая о Блейне, Курт до сих пор думал в настоящем времени. Он надавил на свои глазные яблоки, пытаясь выкинуть все мысли о прошлом у себя из головы. Ему нужно было снова научиться жить настоящим: жить ненаписанными картинами и неполученными чеками, несмятыми постелями. А он жил парнем с влажными глазами, как у оленя, с астмой, с вечно пахнущими резиной руками. Как будто его мысли могли что-то изменить. Курт лег в свою пустую кровать. Всю ночь он пялился на мастурбирующего Блейна, держась за сердце. «Pleasuring». 150×50, холст, масло.***
Босоногий Блейн пробежал десять лестничных пролетов за полторы минуты. Дверь подъезда со штукатурным грохотом поцеловалась с кирпичной стеной. По девственно-чистому снегу протянулась цепочка кровавых следов. Блейн поймал Курта за руку и переплел их пальцы. И среди танцующих снежных хлопьев, среди плачущего ветра и горестных завываний зимы, воюющих с ревами двигателей, их сцепленные руки стали единственным пятном розового тепла. Блейн обвил руки вокруг шеи Курта и обмяк в забытых, но таких родных объятиях, стараясь не забывать дышать — хоть иногда. Он больше не чувствовал себя тридцатишестилетним мужчиной: ему снова двадцать, он стоит на лестничной площадке (в безлюдном парке, на заднем сиденье машины, в зале кинотеатра) и сует свой язык в рот любви всей своей жизни, не понимая, как это может быть лучше всего, что он когда-либо испытывал. — Скажи, что теперь это навсегда, — прошептал Курт, цепляясь за Блейна и тем самым оставляя синяки у него на руках. — «Навсегда» звучит слишком неопределенно, — сказал тот, все еще не отпуская руки Курта. Второй ладонью Блейн просто касался его везде, где только мог, согревая теплом своей ладони его щеки, губы, скулы, мочки ушей, лоб, целуя каждую веснушку. — Я предпочитаю «до самой смерти». — Это будет нашей сотой причиной, — всхлипнул Курт, и Блейн изо всех сил прижал его к себе, поднимая в воздух и начиная качать из стороны в сторону. Свой танец продолжали танцевать снежинки, падая на землю и тут же умирая. Упав к ногам Блейна, эти снежинки к тому же приобретали красновато-железный оттенок. Упав на лицо Курта, эти снежинки становились по-морскому солеными. Когда же они падали на их сцепленные руки, их убивало теплом. 100. If you must die, sweetheart, die knowing your life was my lifeʼs best part.