Про волосы

У Никифорова красивые платиновые волосы, густые и не путаются в пальцах, сколько ни води пятернёй между прядей. У Юрки на этот жест какой-то свой пунктик. Юрка к этому никак не привыкнет. А ещё он никак не перестанет взволнованно затаивать дыхание, когда просыпается раньше Виктора в одной с ним постели, и с тем, что постель у них одна на двоих теперь, тоже никак не смирится. Только тянет неуверенно ладонь и касается серебристых колечек на подушке рядом — просто убедиться, что не сон. Но сон только что закончился, и Виктора в нём не было, а здесь вот есть, большой и тёплый, с родным запахом, снежными ресницами и смешным выражением лица. Он, конечно, просыпается от мягких касаний, когда Юра совсем забывается и уже всей ладонью зарывается в его чёлку. Да Плисецкий-то не особенно и старался быть аккуратным. Безнаказанно трогать его волосы в любое время и сколько захочется — ощутимый такой плюс совместной жизни. *** Его руки погружены в светло-серебристые волосы, мягкие, как пух, почти невесомые. — Ну как? Нравится? — голос звучит буднично, но не без характерного энтузиазма. Он заставляет Юру опомниться и подумать.- Ты же сам хотел что-то там проверить. О да, он хотел. Он хотел утопить пальцы в этих серебристых перьях ещё давно. Он смотрел, как они подлетали вместе с хозяином, пока последний выполнял очередной элемент на льду. Иногда это мешало наблюдать и учиться; красота страшно отвлекает. Поэтому он решил поскорей исполнить то, на чём застревали его мысли. — Что ты твори-ишь, — это не столько вопрос, сколько попытка справиться с неловкостью. — Проверяю, сказал же. Не-вопрос всё же выводит Юрку из подобия транса сразу после того, как он отвечает. Действительно, что он творит? Просто взять и попросить коснуться чужих волос. Дерзость Плисецкого была бы не дерзостью Плисецкого, если бы не прославила его среди тренеров, но… Это вообще нормально? Он заливается краской вмиг, но рук не отнимает — не в силах. Виктору, кажется, уже всё равно, он даже начинает расслабляться под непривычными, изучающими, но приятными прикосновениями. Пальцы у Юры холодные, будто он минутой ранее щупал лёд. У Виктора в голове тоже поспевают странные желания, и он воплощает их, не успевая в полной мере осознать. «Помешательство какое-то,» — думает блондин, почти морщась от слишком горячего румянца, затопившего лицо, когда его холодные пальцы оказываются в чужих тёплых ладонях. Хорошо, что Никифоров сидит к нему спиной и не видит всего… этого. Юрке хочется реветь от стыда. — Я вот не понимаю, что ты в них такого нашёл. У тебя волосы намного красивее. Две его ладошки сгребают одной, вторую же наощупь запускают в пшеничную копну, обычно спадающую на лицо красивой волной. Плисецкий вмиг теряет весь запал. Плисецкий готов провалиться сквозь лёд, когда Виктор ещё и поворачивается к нему со спокойной полуулыбкой. Чёлку откидывают назад, совсем: за ней уже не спрятать глаза и эмоции. Юрка жмурится, потому что больше ничего делать не остаётся, и дико страшно их открыть — увидеть реакцию на собственное лицо, всё в пятнах смущения. — Убери руки, придурок, отпусти, — пытается огрызнуться он, со всё так же закрытыми глазами. Сердце колотится, кажется, на весь стадион, не то что на этот метр его личного пространства, в который какой-то неведомой магией засосало кого-то кроме него самого. Виктор только тихо смеётся. «Насмехается,» — думает Юра; «Какой красивый,» — думает Виктор. Его целуют только в щёку, осторожно так, на пробу; у него щемит сердце, и какой-то неясный звук готов вырваться из груди, и Плисецкий сдерживает его нечеловеческим усилием воли. Запястья разжимают тут же, Юра боится, но теперь, что его личное пространство сейчас покинут. Он целует сам, в губы, просто чтобы удержать рядом, и сам не понимает, как решился на это. *** Одеяло на двоих одно, и чтоб не было зазора с холодным воздухом, приходится прижиматься друг к другу, но это не минус, а очень даже первый плюс, который Плисецкий находит в жизни вместе с любимым человеком.