Общая фалака

Так вышло, что в нежном возрасте четырнадцати лет я встал на сомнительную дорожку половых извращений. Тогда я был обычным пастушком из горной деревни... впрочем, нет, не совсем обычным. Одно в моей жизни было нетипичным для наших мест явлением: я дружил с девочкой. В наших местах такая дружба не то чтобы поощрялась — скорее наоборот. Считалось, что любое разнополое общение до брака (не считая, конечно, сестер) — нежелательно и рискованно: а вдруг разовьются интимные отношения? Браки заключались родителями по рассчету между юношами и девушками, которые до этого могли даже не видеть друг друга, а до этого старались, чтобы мальчики общались с мальчиками, а девочки — с девочками. Не то, чтобы попыток поступать иначе не было в природе — были. Но тогда обеим сторонам говорили, что девочке дружить с мальчиком нехорошо, да и не даст ничего, кроме огорчений, обеим сторонам — слишком уж они, мол, разные. Вопросы «почему да отчего?» на такие темы — аргументированные или не очень — не находили более удовлетворительных ответов, чем «просто так есть и это не обсуждается». Одно в этом строгом, даже деспотичном, образе жизни было выгодно мне как мальчику: в нем я занимал привилегированное положение. С одной стороны, считалось, что мальчик должен расти сильным и волевым, поэтому на его долю могло выпасть то или иное испытание, от которого девочку оградили бы. Но при этом мальчика готовили к семейной роли того, кто приказывает, поэтому, в целом, придавали послушанию не такое большое значение. Таким образом, мальчику там было легче жить, но меня это не радовало. Мне хотелось просто общаться с детьми (в семье и не в семье) как равный им ребенок, и роль жесткого начальника над сестрами, которую меня заставляли играть чуть ли не с пяти лет, мне глубоко претила. Стало легче, когда лет в двенадцать я получил новые обязанности. Старший брат уехал в город на заработки, и я начал гонять овец на горное пастбище вместо него. Теперь большую часть времени, кроме зимы (внизу, в деревне — дождливой, на горных лугах — снежной), меня не контролировали. Там, наверху, я был начальником только над глупыми овцами, не особенно, впрочем, стремившимся поступать против моей воли — им и так было хорошо. По большому счету, я мог спокойно думать, о чем хотел. Там-то и появилась другая пастушка - Джамиля. Высокая (почти одного со мной роста), физически сильная, обладавшая красивой, умеренной полнотой, она, по-видимому, воспринималась родителями как своего рода старший сын, если уж Бог явно не собирался давать настоящих сыновей. И если я тяготился навязанной ролью господина в этой системе семейного рабства, то ее, по сути, только недавно повысили в звании - из стопроцентных рабынь в несколько меньшие. Там, наверху, мы могли плюнуть на непонятные и несимпатичные нам обоим условности и быстро разговорились по-настоящему, естественным образом, как два встретивших друг друга человека. Вскоре я стал для нее самой что ни на есть лучшей подругой, пусть и тайной, как и она для меня. Лишь одно мне все равно не удавалось: поплакать в ее объятиях, только ей в моих. У нас были достаточно теплые и добросердечные отношения, чтобы она поняла и это, но в мою голову уже слишком твердо было вбито, что «мужчины не плачут». Почти так же органически, как неотъемлемость платка от женской одежды — в ее (тот факт, что бывает иначе, нам тогда было просто негде увидеть). - Джамиля! Этот голос мы узнали: он принадлежал ее деду, одному из старейшин их деревни и по совместительству настоятелю тамошнего храма. Я часто видел этого человека на базаре в ближайшем городке и немало слышал о нем. Это был довольно недобрый, ворчливый старикашка, использовавший свои обязанности священнослужителя главным образом для излития желчи. Он нуждался в существовании всех тех грехов, с которыми должен был бороться — просто чтобы было что поносить последними из литературных слов. Он изгалялся в красноречии при обличении городских во всем на свете и тут же беззастенчиво развивал в деревенских один из этих грехов — гордыню. Мол, мы-то не такие, мы тут, к счастью, благочестивые, да поможет нам Бог. Изо всех горных тропинок он сегодня выбрал нашу, предполагая, что его потерянная овца где-то там - но неожиданно для него самого приоритеты изменились: - Хасан?! Ты-то что тут делаешь?! - Эээ... пасу овец? - Это я и сам вижу! Почему ты рядом с Джамилей? - Дружим мы с ней, - называется «когда не знаешь, что говорить — говори правду». - Ах, дружат они! Помню я таких, они тоже так «дружили», пока она не забеременела!... - У нас не так! Клянусь Богом, мы ничего подобного не делали! - Джамиля подтвердила мои слова молчаливым кивком. Я надеялся — не знаю, как Джамиля — что суеверное мышление старика убедит его в нашей неспособности дать такую ложную клятву. Впрочем, она была излишней — он и не собирался обвинять нас сразу прямо в этих действиях. - Да я вижу, что этого не было, оно чувствуется. Но точно было бы. Впрочем, будьте спокойны, теперь уже не будет! Идите за мной в дом деревенского собрания - на фалаку! Да, со стадами, - ответил он на наш немой вопрос. Мы испугались не на шутку. Что такое «фалака», мы, конечно же, знали. Как домашнее наказание в наших семьях это действие не практиковалось — просто потому, что было проще быстренько отшлепать по попе, чем возиться с приготовлениями этой, можно сказать, церемонии. Дом нашего деревенского собрания на моей памяти тоже не знал таких церемоний за неимением выдающихся хулиганов. Я мог не беспокоиться по поводу ехидных намеков старика про «что скажет твой отец, когда узнает» - к следующему моменту, когда такое будет возможно, другие сплетни и гадости людей друг о друге давно уже затмят этот случай. Джамилю же родители, как она считала, сочтут уже вполне наказанной. Но вот у самого процесса фалаки репутация была кошмарная. Говорили, что шлепки по попе с ним и рядом не лежали, что в городе суд назначает такое за некоторые настоящие преступления, что тамошняя полиция даже использует фалаку как пытку... Оставалось только надеяться, что в нашем случае «не так страшен черт» — все-таки ведь наказание воспитательное, а не уголовное. По дороге на экзекуцию мы поддерживали друг друга, как умели; старик не вмешивался. В доме деревенского собрания, в присутствии всех старых мужчин той деревни, нам приказали лечь на спины на тамошней соломе, чтобы засунуть наши ноги — в теплое время года всегда босые — в специальную петлю для порки. Она была приделана к длинной, толстой палке, вокруг которой закручивалась двумя помощниками, державшими ее. Не сговариваясь, мы взялись за руки под соломой, незаметно для окружающих, чтобы встретить предстоящее вместе как нежные друзья — пожалуй, именно так. - Сегодня вы получите только двадцать пять ударов, и то не очень сильно, - провозгласил наш главный палач. - Считайте, что легко отделались. Но учтите: если вас еще раз увидят вместе, я вам закачу такую порку, по сравнению с которой сегодняшняя — просто ничто! Мы крепче сжали руки, готовясь встретить уже вплотную приблизившуюся кару. Старик замахнулся палкой и нанес первый удар. Нас пронзила сильная боль, от которой мы не смогли не вскрикнуть, и так было еще несколько раз, но где-то к пятому удару терпеть стало легче. Наши нервные системы смогли настроиться на то, чего им примерно стоило ждать. Теперь мы максимум тихонько постанывали, но к этому примешалось еще что-то странное. Как бы больно мне ни было, я ощущал в этом процессе что-то смутно волнующее, очень приятное, как бы абсурдно это ни было. Любой сказал бы, что я сошел с ума, но это было фактом — мне хотелось бы повторить этот опыт. - А вы молодцы, не ревете во время наказания! - Чувствовалось, что это на самом деле внушало некоторое уважение этому старому ворчуну — видать, он редко такое видел. - Ручей вон там! Намек мы поняли. Холодная вода должна была смягчить боль, чтобы нам не трудно было ходить и наша работоспособность не пострадала. В этот вечер мы разошлись по домам, не обменявшись ни словом: нужно было притвориться, что наказание подействовало. Но уже вскоре Джамиля снова явилась к условному месту в горах, в чем, я собственно, и не сомневался. Сюрприз был в другом. - Хасан, я должна тебе кое-что сказать... другой ведь точно не поймет... - Да? - Эта боль недавно... она почему-то доставила мне удовольствие... знаю, звучит как бред... Не знаю даже, кто больше удивился совпадению наших странностей — я или она. - Звучит как бред, но я тебя понимаю. У меня так же. Джамиля с минуту стояла, как громом пораженная. - Ты... эээ... серьезно? - Совершенно серьезно. Придумать такое нарочно я бы, право, не смог. Как может боль доставлять наслаждение? Все равно что теплый снег. Но это так. Именно эта боль доставила, и оно, как я теперь понял, как-то связано с тем, на что он намекал. У Джамили опять отвисла челюсть. - Вот теперь я уж точно знаю, что ты говоришь правду. У самой точно так же. Мы точно не сошли с ума? - Оба сразу? - Ну да, согласна. В общем-то, не считая этого, я вполне уверена, что мы с тобой в своем уме. Но... такого же не может быть в принципе... - И ведь да. Ты тоже заметила? Это не первый раз, когда чего-то, вроде бы, не может быть в принципе — но оно есть. Моя подруга задумалась — явно о том же, о чем говорил и я. Действительно, здешняя мораль на голубом глазу объявляла невозможным в принципе и несуществующим в природе то, что очень даже существовало и время от времени проникало через лазейки. А теперь и то, что нам самим казалось чисто логически невозможным, оказалось реальностью. - Знаешь что? Мне кажется, нам надо выбраться из наших деревень. Здесь мы не найдем ответов на наши вопросы, которых хватает уже сейчас и будет еще больше. И если их накопится слишком много, мы, в конце концов, и правда ополоумеем. Что ей можно было возразить? В городах была другая жизнь, более разнообразная, широкая и интересная, там люди больше знали хотя бы за счет образования — в том числе и высшего. Там хватало и других шансов и возможностей, которыми в деревне и не пахло — например, некоторого шанса на более обеспеченную жизнь... На следующий день нас именно что не увидели вместе — два подростка из двух разных деревень исчезли в один день, отправившись в ближайший большой город на поиски работы и перспектив. С сомнительными «перспективами» местной жизни они уже распрощались. И действительно — им вскоре предстояло узнать, что они уж точно не одни такие, что некоторые не только наслаждаются тем же самым, но и сами хотят, чтобы партнер их выпорол ради этого наслаждения, и имеют на это полное право...