Вечность или крах

Ей казалось, что время действительно замерло… Замерло лишь на миг, чтобы безжалостно разрушить сюрреалистичное мгновение. Мгновение сладостного упоения и неповторимого волшебства, граничащего с безумием. С алогичным, но желанным сумасшествием. Она чувствовала теплое дыхание мессира — она почти пила его, как в забытьи приоткрывая губы, прижимаясь к нему так же неистово, как нужно, необходимо было отпрянуть в следующий миг, повинуясь оглушительному бою часов. Почему, почему он не остановил время теперь? Почему не замедлил полуночную тишину, не удержал её, готовую падать в недра преисподней? Она любила мастера. Она сама дала ему это имя, сама превознесла его над всеми смертными, провозгласив достойным писать о Христе, сделав для себя писателя почти божеством. Она ни на секунду не сомневалась в силе своей любви, понимая, что полюбила впервые и навсегда. Милый мастер… Он, именно он не дал ей в роковую, тревожную ночь упасть в бездну, вслед за отвратительным ярко-жёлтым букетом, утонуть в холодном шёлке неприветливых, жестоких вод. Именно он и никто иначе — и она была безмерно благодарна, и она во сто крат восполнила долг, растаявший в предзнаменовании внезапного, но правильного чувства. Долгожданного чувства. Сколько они были счастливы? Час? День? Когда восхитительно-нежные поцелуи исчезли, являя долгий след тихой боли и пустоты? Когда одиночество вновь сделалось её тенью? Она никогда не любила своего мужа — как и мастер другую, ту, что была с ним до несравненной Маргариты Николаевны, — и теперь ни она, ни он не смогли бы назвать их имён — имён тех людей, которые не были способны понять и разделить их острую жажду единения. Абсолютного единения — духовного, которое выше любви, выше того понятия, которое вкладывает в это неземное слово человек. Жаждали — и обрели, и полюбили — неистово и неверяще, кротко и пламенно, впервые и навечно. Ах, могла ли она предвидеть встречу с самим дьяволом? Могла ли в неверном свете огарков свеч угадать невидимый силуэт повелителя теней? Могла ли знать, что явится к нему молодой и совсем уж раскованной ведьмой, в одной лишь ночной сорочке, босыми ногами ступая по каменному, неожиданно холодному полу какой-то из московских квартир? Могла ли предугадать ту греховную дрожь, зарождающуюся в её теле от одного лишь его слова «королева»? Мастер, её милый мастер, уж наверное, ждал её, наверное, не забыл — и она не забыла его, о нет. Не забыла, нанося на руку чудодейственный крем, касаясь холодного стекла зеркала, в одних лишь мыслях слыша неподражаемый, мягкий, бархатный голос. Она не считала себя героиней никакого романа, но, подобно творению пера — бесспорно, лучшему и наиболее удавшемуся, — была готова на всё ради своего любимого. Да, она думала о мастере, хотя тогда ей казалось, что забыла, безжалостно забыла свою любовь, только столкнулась с ним. Он выглядел безупречно, и его ледяная и в то же время огненная красота завораживала. Алые одеяния, обнажающие грудь, — этот образ веял удивительной новью и так не соответствовал её собственным образам тьмы; величие в каждом его шаге, власть над всем миром и будто бы восторг… Его восторг — словно он восторгался ею, самой заурядной Королевой — был так же бесподобен, как и его взгляд, несущий в себе пламя бесконечных снегов. Его слова — она слышала каждое, каждое его слово сто, тысячу раз — были совсем не о том. Не о глобусе, отражающем грядущие ужасы, которые вскоре постигнут земной шар. Не о человечестве, которое так скоро попадёт в самое пекло. Это всё земная страсть… Да, Воланд говорил о страсти и только о ней одной. Маргарита знала, всем нутром чувствовала это и точно так же нуждалась — всею своей душой. Невольно, неосознанно льнула к полушёпоту и замирала, замирала и забывала дышать. И дана ей власть над строптивой волей… В эту минуту ей казалось, будто ему подвластен весь мир. Вся планета, горящая в огне. И она сама. Могу иной вам путь открыть и в тайны посвятить, что под запретом Бога… Он хотел посвятить её в тайны — и он приоткрыл завесу, разделяющую три мира. Её, земной, кажущийся теперь невыносимо тяжёлым бременем. Свет, в который ей отрезан путь, — ей, прелюбодейнице, покинувшей роскошь и верного, безмерно любящего её супруга. Может ли она, имеет ли право искупить грех силой настоящей любви? Ад, что под запретом Бога, владения мессира, где есть только вечные муки и страдания, — будет ли Марго там? Где она будет? Где она сейчас? Кто она теперь? Кто она? Не остановить желаний… Она отдала бы всё за возможность узнать желание дьявола. Он пел — и песня была наполненной этим самым желанием. Его ли? Её? Маргарита ничего не понимала теперь, покорно следуя взглядом за самой сутью его речей и чувствуя, что что-то важное, самое главное, ускользает от неё… Есть важней дела мира и страданий… Важнее целого мира? Обречённого на гибель мира? Безусловно. И он, и она прекрасно это понимали, не содрогаясь от страха, глядя на объятую огнём войны планету. Страдания вечны, но можно ли их затмить? Можно ли прекратить? Остановить одним прикосновением? То пламя чувств, эмоций и восторга… Выразительный, но полный стали взгляд заставляет женщину трепетать, и она не знает, что имеет в виду коварнейшее существо, говоря о чувствах. Что чувствует Воланд, если эмоции присущи его иссушенному в прах сердцу? Что чувствует она, Марго, отдаваясь лавине ярких ощущений, переступая невидимую, но отчетливо осязаемую грань? Что ей должно чувствовать в это мгновение? Спасенье — участь Бога!.. Прикосновение… Выжженное на руках обоих касание, и оба отпрянули, и оба не в силах оставаться безучастными и обманчиво спокойными. Она почти падает к нему в объятия, но он перехватывает её руки, и совсем не ясно, игра ли это мессира. Только ли игра, только ли испытание? Игра — или что-то больше, глубже, сильнее? Игра — или само безумство? Чувства мне не удержать, я хочу кричать от муки… Она не сознаёт того, что с ней, она кружится в вихре эмоций и в эту минуту совершенно не помнит о мастере. Нет, она не знает его теперь, она напрочь забывает своего гения, отдаваясь поистине безумным чувствам. Ей хочется кричать. От муки? Да, её душат муки — но муки чего? Как в грехах, весь мир в крови… Красная, как вино, кровь, объявшая всю планету. Красный же халат мессира. Красные отсветы чувственного огня в его и её глазах. Проклятой любви умирают звуки… Неужто любовь проклята? Проклята самим дьяволом? Проклята вместе со всем миром… Вечность или крах — всё в ваших руках… Вечность — какова она? Где она? Марго не осязает вечности, но отчетливо испытывает крах. Свой крах и крах всей земли. Она обречена на крах, не так ли? Но она чувствует, что в его руках… Они слишком рядом, и она действительно практически в его руках на эту секунду — и на несоизмеримо больше. Она почти кричит — с надрывом и болезненной истомой, предчувствуя наступающий миг. Пылает плоть безудержной тревогой… Она пылает и плотью, и душой, она не понимает, всё ли кричит или же быстро-быстро шепчет. Её тревога безудержна. Мессир это знает. Вы вмиг способны боль унять… Правда. Её слова — истина. Ей не больно. Совсем не больно. Мессир забрал её боль. Лишь он способен на это. И цепи разорвать… Она томится в цепях не одно десятилетие. Он знает об этом. Он знает обо всём в мире и не только в мире. Он знает её лучше её самой. Расставленные Богом… Его мягкий полушёпот заставляет её прикрыть глаза и двинуться навстречу. Ещё ближе. Едва ли она сознаёт, что творит. Едва ли думает о последствиях. Дьявол касается рукой её волос — или это лишь дыхание непонятно откуда взявшегося ветра? — и склоняется к ней, а она не в силах противостоять, да и не желает этого. Мгновение ожидания бесконечно. Маргарита на грани сознания замечает его участившееся, обволакивающее дыхание. Вдох — выдох. Вдох — выдох. Сама же она совсем не дышит. Она подаётся вперёд, он — тоже, и всё это не кажется игрой по его правилам. Она не права, но ей кажется, будто они оба — и он, и она — потеряли контроль. Обезумели. Опьянели. Опьянели от сладостной близости. Это так не похоже на тихое счастье с мастером. Ей никогда не было так волнительно, жарко и тягуче-больно одновременно. Её лицо горит от жара его губ. Она знала, что так и должно быть. Пусть она попалась в расставленные мессиром сети. Пусть повержена. Пусть соблазнена. Пусть согрешила. Пусть пересекла черту. Вместе с ним. Ей совершенно не боязно теперь. Но полностью, насовсем страх не отступает. Страх не за мастера и не за себя. Страх за следующий миг. Маргарита чувствует их поцелуй. Чувствует его, пусть он ещё не вовлек её в безудержное сумасшествие. Пусть он ещё не состоялся. Она пьяна их страстью. Страстью на двоих. Она не успевает подумать, пьян ли он. Она полностью в его власти. Покорна тёмной воле… Их обоих отрезвляет невыносимо громкий бой часов, возвещающий о начале ночного бала. Она едва слышит его напутствие. Она чувствует, как проваливается вниз. Она дрожит от нежданного успокоения. Она смотрит на него слишком открыто, но быстро отводит взгляд. Всё в ваших руках… Именно так, мессир. Только так. — Королева Марго, никому никакого предпочтения… Никакого предпочтения… Едва заметно кивнуть, испытывая неожиданную пустоту внутри. Испытывая так, словно пустота была с ней всегда, но затем растворилась в обманчивом свете дня — и вот теперь, с луной, вспыхнула в душе неудержимой искрой. Мир твой пуст… Она всегда была пустой. Но явственно ощутила это только сейчас. Мастер помог справиться с тоской одиночества, но не избавиться от неё. И теперь, в колдовскую ночь, отчаяние заполонило её с новой силой. Но ведь она всегда была сильной. Была, пусть и не осознавая этого. Она могла быть милой, волшебной музой для писателя, но никогда не была для него Королевой. Она обретала силу во мраке. Вкус неслучившегося поцелуя обжигал губы. Маргарита не знала, что запретная близость нахлынет с новой силой. В каждом полушаге, в каждом взгляде их неповторимого танго. Не знала, что он снова будет рядом. Не знала, что ей будет позволено просить. У самого дьявола. У почти всесильного дьявола. Не знала, что почувствует милосердие, прося о том, о чём должна. Не знала, что мессир подарит ей второй шанс. Не знала, что вновь окажется непозволительно близко, ощущая фейерверк эмоций, и практически в губы дьяволу попросит о том, что правильно. Опомнится, отстранится, упадёт на колени… Замрёт вместе с оглушительной тишиной, стеклянным взором смотря сквозь побеждённого сатану. Не сразу почувствует, что её просьба выполнена. Не сразу увидит мастера. Не сразу вспомнит, что любит его. Не сразу мягко улыбнется и придвинется ближе, ощущая вкус долгого, почти забытого поцелуя. Не сразу забудет незабвенную ночь и его, повелителя ада. Чего вы хотите для себя?.. Будет ли знать она сама? Чего он хочет для неё? Не её выбора. Она поймёт, что милый мастер так дорог ей… Она будет готова последовать за ним в вечность. В только их вечность. Она выдержит его последний, прощальный взгляд. Она предпочтёт светлое, похожее на иллюзию счастье. Но она не знала об этом. Не знала, сильно дрожа и судорожно сжимая эфемерную белую ткань одеяния. Не знала, ступая назад, к предстоящему торжеству. Она не знала, что ей будет дарован негласный выбор. Выбор между вечностью рядом с мастером и крахом — страшащим и притягательным крахом её давнишних надежд. Но она не могла оторвать взгляда от пристально взирающих на неё глаз, готовая утонуть в них. Почему-то теперь, в эту минуту, она уже нисколько не жалела о том, что пришла. Ещё одно невыносимо долгое мгновение. Она выдержит, она справится со своей ролью. Ради мастера, ради… И начнётся тёмный бал.