Вечные десять лет

Часы тикают. «Тик-так». Ненавижу часы. Однообразный, действующий на нервы звук. А ведь нет ничего хуже однообразия! И я не про свои вечные десять лет. Это как раз благо. Когда часы каждого взрослеющего, с которым я была знакома до болезни, перестанут тикать, я все еще буду смеяться, бегать, снимать передачи, и придумывать, чем бы таким себя занять. Нет, однообразие в том, что у нас ничего не происходит. Самое большое происшествие, которое было за мою не такую уж и маленькую жизнь — тот самый вирус, что заморозил меня в десятилетнем возрасте. И больше ничего. Ску-ка. Когда-то люди боялись умереть внезапно. Даже говорили: «Люди смертны, и, к несчастью, внезапно смертны». Теперь не дожить до старости почти невозможно. Если только вдруг где спрячется больной человек, который решит тебя убить. И того отправят на лечение, реабилитируют, и вернут в общество, такого же скучного, как и все остальные. Почему так? Застряла в детском теле я, а не меняются все эти люди вокруг. Двадцать лет назад мама была тридцатипятилетней, и была спокойной, доброжелательной, и совершенно нелюбопытной. Сейчас ей пятьдесят пять, и она все еще спокойна, доброжелательна, и нелюбопытна. Как будто без стресса человеку нет нужды развиваться! Как будто застыла не я. Пришлось убегать в питомник для таких, как я. «Однолеток». Звучит как «однодневка». Бабочка. Но мы ведь не бабочки. Мы — это, возможно, последние реликты времен, когда в жизни людей были хоть какие-то потрясения! Хорошо, что я сбежала сюда. Тут всегда можно зарыться в старые книги в своей комнате, и представить, что меня может похитить пират. Или убить грабитель во время похода в банк. Эх. Теперь даже идти никуда не надо. Все можно получить прямо из дома, заказав через терминал. Взрослеющие постоянно меняются телом, но их мозги костенеют. А здесь только такие же, как я. Правда, даже однолетки бывают идиотами. Ну вот зачем Ние понадобилось разрушать свое бессмертие и размягчать мозги? Зачем быть одной из этих? Проклятые ученые! Лучше бы изобрели таблетку, которая заморозила бы возраст всех людей на Земле. Я бы тогда приняла то, что запускает часы, прожила десять лет, как стареющая, а потом остановила бы время снова. Двадцать лет — лучше, чем десять. Больше возможностей. И, в конце концов, тогда я могла бы попробовать кого-нибудь убить сама. Интересно, каково это? Так ли это, как написано в тех книгах, которые я получила в обход цензуры? А пока приходится развеивать скуку не себе, а другим. Тем более, приятно, когда ты популярна. И еще приятнее узнавать новое. Чуть ли не единственный способ развеять эту дымку скуки, окутывающую все. Как я могла этого не замечать, пока взрослела? Ах, да. Тогда мне было десять лет, с какой стороны ни поверни. Ну, хорошо, что теперь вижу. И могу снимать мои чудные передачи! Если бы не они, то я бы никогда не пощупала своими руками кибернетические импланты брата Сифо! Он бы мне не позволил, потому что его брат их стесняется, и хочет, чтобы его никто не видел. Но для передачи оказалось можно! Особенно если сказать что-то вроде: «это заставит общественность обратить внимание на проблему ксенофобии по отношению к модифицированным однолеткам». Тьфу, ксенофобия. Подумаешь, просто не трогают они его! Ску-чно. Но сами импланты интересные. И гоночная коляска, на которой он гоняет быстрее, чем я на своем авто. Коляска… Хочу такую! Раньше я могла бы ее украсть. А теперь что? Поймают, пожурят, вынесут предупреждение, и настоятельно попросят больше так не делать. Болото… Не то, чтобы я видела хоть одно. И болото хочу! Настоящее, не метафорическое. Ну вот, опять помечтать не дали! Слышу шаги, потом стук в комнату. — Входи, Нирка, — говорю ей. Я знаю, это она. Нирка всегда стучится осторожно, будто я ее могу прогнать. Сейчас позовет на кухню, готовить, и будет доказывать, что принять дурацкую таблетку — хорошо и правильно. А я буду говорить, что отказываться от бессмертия такая же дурость, как вечность писаться в подгузники, или изображать хорошего ребеночка. Бедная, предсказуемая Нирка. Твои мозги уже размякают, неужели ты не видишь?! — Пойдем я пирожных напеку, а? Мне одной скучно. Так и знала! — Мы поссоримся, — замечаю ей, потому что мы правда поссоримся. — Ну так потом помиримся, — улыбается Нирка, и я, вздохнув для приличия, тащусь за ней на кухню. Нирка что-то весело щебечет насчет нового рецепта пирожных, я делаю вид, что слушаю, в сто тысяч первый раз рассматривая наш большой, уютный, скучный дом, единственным пятном цвета в котором являются двери комнат его обитателей. Моя — красная, кстати. Как кровь. А в доме почти все бежевое, и вообще очень светло. Бежевый — скучный цвет. Нирка сажает меня на зеленый табурет, сама встает на специальную стремяночку, чтобы было удобнее мешать тесто. Мы почти сразу снова начинаем спорить, и я отвечаю ей, не очень думая над словами. А потом она кладет рядом со мной нож, которым собирается резать кексы, и я вспоминаю, что он хорошо наточен Сифо только вчера. Вот он, красивый, острый нож. И Нирку можно спасти от глупой-глупой глупости. И я пойму, наконец, правду ли писали в той книжке. И правда ли кровь сладкая, терпкая, и горячая? Нож… Нирка… Нет, правда? Красная. А часы все тикают. «Тик-так». Но звук не раздражает. Мне не скучно!