Дым

Тишина. Просочилось в дом что-то больное. Нездоровое что-то прокралось, и скрипнула дверь. Так удушливо в месяце этом воняет весною, Что в берлоге глухой раньше срока проснулся мой зверь. Ты лежишь. Простынь сбита, и нету покоя, И зрачок исступленно колотится в занавес век. Легких вздохов дробится мотив — он прерывист, нестроен, Словно это не сон, а погоней затравленный бег. Все пройдет… Только мука опасней видения — Затаилась голодная, жгучая, близкая явь! Что кошмар для тебя, то другому — греха наслаждение. Рвется с привязи зверь — но, тяжелую цепь с него сняв, Не спугну… Подберусь, подкрадусь — изжелаю. Как ты пахнешь — так пахнут невинная юность и смерть. Очарованный — льну. Что же делает ночь эта злая! Если б мог не страдать, если б мог на тебя не смотреть… Но смотрю. Но дышу, и, дыша, вспоминаю Твоих губ безответных волнующий запах и вкус. И спадает на плечи волос пелена огневая — И быстрей, и быстрей, и быстрей учащается пульс… Свет луны — на изгибах молочных запястий. Зверь когтистою лапой крадется наверх по бедру, Упивается стонами страха и стонами страсти И шипит, и рычит, и ревет: «Истерзаю… Сожру!» Дрожь и смех… Раздразнившись предутренней темью, Утоляю чудовищный голод твоею слезой. Буду сыт — И созреет горячее семя, И на коже твоей опадет раскаленной росой. Утро. Свет. Отступают кошмары, тревоги. Разбужу поцелуем — ах, как же сладка ты, весна!.. …Но придет еще ночь, и покажется зверь из берлоги, И заманит опять в свой чертог вожделенного сна.