ноябрю

коронованный мокрым снегом, в близость стылых ночей одет, он приходит и в рдяно-медном пишет мрачным свинцом сюжет. утро кутает блёклой ватой, обнаженные ветви в лёд, небо в серо-стальные латы запечатает-закуёт. перед ликом его устало, зябко прячется всё тепло: солнце - в сизые одеяла, сердце - в долгий предзимний сон. мнится гибельной его поступь - время слабости, страхов знак, отживает былое, рвётся нить гнилая, что вяжет шаг. он - суровый властитель хлада, забирающий свет у дней. хриплый голос, да пряди рваны, да в глазах океан теней... он так стар, что почти что молод, но весны никогда не знал; в его взгляде скользящем - голод по дыханию у виска: тянет пальцы за ним, как нищий, обличая свою беду, дымку слов с губ прохожих лижет, обещая себе: "найду!" он - один из великих древних, хмель которого гнев морей. в полумглу открывая двери, он спускает ветра с цепей бесноваться и рвать просторы в колкий первый морозный вихрь... но, как прежде, к зиме суровой остаётся совсем один. его время - беда и наледь, боль в костях, полынья во тьму. но дождями ему не плакать и не прятать лица в дыму. он пронзителен в этой песне в побелевшей, как смерть, тиши. ему в осени вечно тесно, а в зиме - ну какая жизнь? так, распятый на прялке мойры, выкупает минуты до... неиспитый в своей свободе недоступным пленен теплом.