Дорогой к замку Камелот

Река несла лодку плавно, мягко покачивая. От воды исходил сырой влажный запах, прохладные брызги изредка взлетали и оседали на коже. Легкий ветер приносил с берегов ароматы цветов и нагретых солнцем трав. Где-то совсем далеко тоскливо выл то ли пес, то ли волк — звук вызвал секундную тревогу, но тут же стерся из восприятия. Он был лишним. Леди Эйлин была совершенно спокойна и преисполнена решимости завершить начатое путешествие. Мир вокруг благоволил ей. Сквозь опущенные веки она различала сияние дня, солнечные лучи ласково касались ее лица — легко, как перышки. Леди Эйлин превосходно себя чувствовала и неуклонно приближалась к Камелоту. Замок был уже близко, он возникал где-то внизу по течению и медленно надвигался шумом голосов множества людей, грохотом и стуком их повседневной работы, отдаленным бренчанием лютни и густым, медленно растворяющимся в воздухе звоном колокола. Скоро река зазвучала по-другому: она касалась каменного берега, билась о пристань, тихо вздыхала, отступая, роптала участившейся рябью, бегущей по волнам. — Леди Эйлин, мы прибыли, — произнес слуга, сидевший на носу лодки. Голос у него был грубый, со странным акцентом. Лодка мягко ткнулась во что-то, качнулась на волнах и прекратила движение. Леди Эйлин услышала, как закапала вода с поднятого весла, как дерево сухо стукнуло о дерево. На близкой пристани, судя по шуму, столпился народ. Кто-то удивлялся прибывшей лодке или восхищался красотой Эйлин, кто-то громко прочел ее имя, вырезанное на борту. — Прошу вас, леди Эйлин. Камелот ждет вас. Эйлин почувствовала, как слуга приблизился к ней, протянула руку навстречу и взялась за его твердую ладонь. Он помог ей встать, и леди Эйлин сошла на берег, окруженная говором толпы. — Где он? — спросила она у слуги, но тот отпустил ее руку и отступил. — Где он? — требовательно повторила она, но вокруг только шумели недоумевающие голоса. Леди Эйлин шагнула вперед, вытянув руку, она была уверена, что найдет того, за кем плыла сюда, найдет, несмотря на проклятие. Толпа расступалась перед ней. Еще пара шагов, и ее ладонь уперлась в холод металла. — Ты! — с облегчением вздохнула она, вскидывая обе руки, гладя жесткие наплечники и гладкую грудную пластину доспеха. — Ты! Лицо рыцаря было скрыто забралом. Он не двигался под ее прикосновениями. — Это пустой доспех, — произнес слуга совсем рядом. — Нет! — леди Эйлин почувствовала, как чужая рука бесцеремонно ухватилась за край забрала и потянула вверх. Она попыталась оттолкнуть эту руку. — Не смейте! Забрало легко поддалось и с металлическим стуком откинулось. Леди Эйлин замерла. — Там пусто, потрогайте. — Нет, — она взяла себя в руки. — Проклятье пало. Леди Эйлин открыла глаза, готовясь к всплескам ярких красок, к благословенному изобилию форм и линий — к настоящему миру во всей его необузданной визуальности. Вокруг оказалось почти пусто: белое пространство, статичные фигуры. Она моргнула, сосредоточилась на рыцаре, стоявшем перед ней. Из провала поднятого забрала на нее смотрела пустота. — Доспех всегда был пуст, — спокойно проговорил слуга. — Это ты, — прошептала леди Эйлин, и лицо, которое ей хотелось увидеть, проступило из тьмы, улыбнулось ей. Она подняла руку с бокалом, в котором розовое вино источало ароматы цветов. Леди Эйлин знала точно: проклятье пало. Сейчас они вместе выпьют вина, и все будет хорошо. Чужая грубая рука протянулась из-за ее плеча, ткнулась в лицо рыцаря — и оно оказалось нарисованным на куске картона. С сухим шелестом портрет провалился внутрь доспеха, и вновь осталась только пустота. — Это иллюзия, — пояснил слуга. — Вы ведь хорошо знаете, что это такое, Эйлин. Где-то вдали пронзительно завыл то ли пес, то ли волк. Его голос был полон болезненной тоски и отчаяния. У Эйлин начало темнеть перед глазами. — Нет! — она упрямо ухватилась за краски, за образы, за металлический блеск доспеха. Широко открыла глаза, заставляя себя видеть. Мир вокруг нее закачался, с щелчком захлопнулось забрало рыцаря, на его правой руке проступило красное пятно. Слуга поспешно протянул к нему руку, коснулся красного круга, и Эйлин погрузилась во тьму. Морис Бэртльметр, творец снов, один из лучших в мире нейросоучастников, закончил сеанс, снял с головы оплетенный проводами венец и отключил пульт. Он подошел к «яйцу», сквозь полупрозрачную поверхность которого видны были контуры тела женщины, сжавшейся в комок и обхватившей себя руками. Открыв верхнюю половину аппарата, он настроил его на пробуждение пациентки и нажал на кнопку вызова санитаров. Внимательно, чтобы не пропустить возможное изменение в поведении пациентки, следил он за тем, как явившаяся на сигнал санитарка помогает Эйлин Шалотт выбраться из «яйца» и принимается ее одевать. Эйлин была привлекательной молодой женщиной с сильной волей — он мог это признать и в какой-то мере понимал, почему Рендера так увлекали сеансы с ней — но сейчас неподвижный взгляд слепых глаз и заторможенное, безучастное выражение лица делали ее почти отталкивающей. Никаких изменений в ее реакции ожидаемо не наблюдалось. Бэртльметр отошел к окну, оперся руками о подоконник. На город опускался вечер, серый и колючий, как приютское одеяло. Справа за ощетинившимся гребнем защитного экрана скользила бесконечной змеей полоса машин, горизонт же щетинился бесконечными рядами жилых зданий и украшенных шпилями офисов. Великое множество человеческих судеб с их тонким символизмом и исключительной эмоциональной насыщенностью свершалось прямо в это мгновение повсюду, куда Бэртльметр мог кинуть взгляд. В том же здании парой этажей ниже в палате с решетками на окнах лежал на узкой больничной койке Чарльз Рендер, бывший ученик Бэртльметра, творец снов, который слишком увлекся, человек, которого Эйлин свела с ума. Где-то в квартире, затерянной среди множества одинаковых жилых домов, ждала дня посещений Джилл Де Вилл, каждую неделю задававшая Бэртльметру один и тот же вопрос и уже почти привыкшая слышать ответ без слез. В школе пытался справиться со стрессом, вызванным состоянием его отца, не по годам развитый и очень одинокий десятилетний мальчик Питер со сложным характером. В лабиринтах стылых зимних улиц блуждал в одиночестве говорящий пес Зигфрид, сбежавший после того, как понял, что его хозяйка Эйлин больше не вернется домой. Каждый из них был главным персонажем собственного сна. Бэртльметр смотрел, как кровавое зимнее солнце опускается к горизонту над припорошенным снегом огромным городом, и думал о том, что оно идеально и бесполезно похоже на красную кнопку.