Не сдерживайся, Криденс

— Убирайтесь, — говорит Криденс. Он изменился. Не слишком, только в мелочах, но ведь это профессия Персиваля — замечать мелочи. Стал ещё красивее. Словно выше — хотя, наверное, просто перестал сутулиться. Волосы немного отросли, но Криденс не подстригал их, не подравнивал. И взгляд. Персиваль, даже если бы захотел, не смог бы его описать. Клубящаяся тьма, убивающая ненависть, разбитые надежды. Это было почти красиво. — Убирайтесь, — повторяет Криденс, сжимая кулаки. — Убирайтесь и оставьте меня в покое! Мой дорогой, разве я могу оставить что-то, настолько разрушительное и прекрасное? — Криденс, — произносит Персиваль, он ничего не сказал, кроме имени — раз, другой, третий. Криденс сжимает кулаки всё сильнее — костяшки его пальцев уже побелели от напряжения. Время новых слов: — Даже не дашь мне шанса извиниться? — У меня есть причины вам верить? — парирует Криденс, и Персиваль ощущает восторг почти на физическом уровне. Криденс, который может дерзить, куда забавнее, чем Криденс, который может молча терпеть. Он нужен Персивалю в любом случае, но так будет интереснее. — Ни одной, — спокойно подтверждает Персиваль и делает шаг вперёд. — Ты ненавидишь меня, Криденс? На очевидные вопросы легко отвечать, но Криденс почему-то медлит. Персиваль делает ещё шаг — слишком быстро, стоило бы подождать, но на этот раз Персиваль не собирается вытаскивать обскура. О, нет. Он лишь хочет проверить — способен ли Криденс его удержать. Криденс отшатывается назад, отстраняется так поспешно, что едва не падает. Не сутулится — наоборот, выпрямляется, словно до боли, вскидывает подбородок. Всё это — так ново и так прекрасно, что Персиваль почти пропускает ответную фразу Криденса. Почти. — Я уже говорил вам, что не хочу сдерживаться, — глухо выдыхает Криденс. — Вы думаете, я остановлюсь сейчас? Сияющие белым глаза, крепко стиснутые зубы, взгляд — исподлобья, но прямой, отталкивающий, обжигающий. Криденс такой восхитительный сейчас. Персиваль разводит руки в стороны — ладони почти до середины скрыты рукавами, но Криденс всё равно должен видеть, что Персиваль пришёл без палочки. Для Криденса это значит не так много, как для любого волшебника, но, возможно, поможет успокоиться. Палочка в рукаве. Вытряхнуть её в любом случае будет делом одного мига. — Так давай, Криденс, — говорит Персиваль, делая ещё один шаг вперёд. — Прекрати сдерживаться. Он ждёт волну тёмной магии, которая выбьет воздух из лёгких. Вместо этого Криденс, как настоящий не-маг, впечатывает кулак в его солнечное сплетение. Впрочем, воздух из лёгких всё равно выбивает. Персиваль пошатывается, палочка обжигает руку. Накатывает шок — он мог отбить Бомбарду, не сделав ни шага в сторону, а здесь... От следующего удара Персиваль падает назад. Криденс не жалеет силы, бьёт так, что самому наверняка больно, бьет так, будто следующим ударом свёрнет Персивалю шею. У него может быть такое желание. Это нужно учитывать. Персиваль группируется и перекатывается на колени, но встать не успевает — следующий удар Криденс направляет ему в лицо. Это весело. Персивалю хочется хохотать — и нет, это не последствия боли, это из-за чистого, такого нового и непонятного ему самому наслаждения. Хорошо, что Криденс не бьёт с ног. Почему, интересно? Персиваль мог ударить в ответ уже трижды — он умеет обходиться без палочки, он умеет применять физическую силу. Криденс значительно слабее его, во всех смыслах. Нужно не так много. Персиваль не собирается атаковать. Он хорошо выучил этот урок. По лицу стекает кровь, наверняка пачкает воротник рубашки, но Персиваль почти не чувствует боли. Нос разбит, но не сломан, ничего, что нельзя быстро исправить. Персиваль смотрит на Криденса. Они оба замирают на мгновение — схватка взглядов, снизу вверх, Персиваль и не пробует подняться с колен — а затем Криденс хватает его за грудки и сначала тянет вверх — ещё ближе, жарче, — а затем отталкивает прочь. Затылок обжигает болью, но Персиваль не думает об этом — он думает о том, что костяшки Криденса окрашены кровью, его, Персиваля, кровью. И Персиваль бы с удовольствием помог Криденсу избавиться от этой крови, собрал бы языком, исцеловал бы эти прекрасные руки, которые могут не только дрожать от страха. Какие странные мысли. Персиваль слепо моргает и впивается ногтями в свои ладони. Пробует оттолкнуться и привстать — но Криденс нависает над ним и ещё раз вбивает в пол. Кажется, затылок кровит. Нужно будет проверить. Но всё это так неважно. Персиваль растягивает губы, не в силах сдержать улыбку, и Криденс замирает. Персиваль чувствует его дыхание на лице. Так близко. Хочешь ещё ближе, Криденс? Они смотрят друг на друга, но Криденс расплывается перед глазами, теряется, уходит в серый туман. Персиваль зажмуривается на секунду, проклиная звенящую голову. Криденс вдруг громко и отчётливо всхлипывает. И отстраняется. Он дрожит — он явно дрожит. Когда Персиваль открывает глаза, Криденс смотрит на свою руку, подернутые алым костяшки, а затем с не меньшим ужасом переводит взгляд на лицо Персиваля. Скованный и забитый, Криденс мгновенно теряет пугающий ореол очарования. Выглядит ещё более жалким, чем обычно. Ещё более жалким, чем когда убил свою мать. Увы, это ничего не меняет. — Криденс. Говорить больно. Кажется, губы тоже разбиты. Персиваль в очередной раз за свою долгую жизнь жалеет, что он не легиллимент. Криденс молчит и прячет взгляд. Снова. Как всегда. — Всё хорошо, — говорит он, и у Криденса нет ни одной причины доверять, да, это всегда звучит смешно, — но он выдыхает. Не расслабляется, но его дрожь утихает. Я выбросил тебя вон, а ты по-прежнему нуждаешься во мне. Как это глупо с твоей стороны, Криденс. Персиваль тянется вверх и кладёт руку на затылок Криденса. Не удерживается, взъерошивает отросшие волосы, а потом мягко давит, побуждая Криденса наклониться. Криденс вжимается щекой в грудь Персиваля. Он тяжелый, такой, каким и должен быть мужчина в его возрасте. Персивалю нравится это ощущение. Он проводит ниже, по спине Криденса, обнимает его, сцепляя пальцы в замок. Чудовище, способное уничтожить Нью-Йорк одним долгим полётом, успокаивается в его руках. Персиваль закрывает глаза. Он победил.