Соблазны Венеции

* * * * — Привет, рад тебя видеть! — радостно приветствовал Италия своего гостя Пруссию. Гилберт улыбнулся и осторожно приобнял Италию:— И ты будь здрав, мой солнечный друг. Пруссия уже давно планировал наведаться к старому своему приятелю, а по совместительству любовнику младшего брата. А тут ещё и повод назрел - поплакаться в жилетку о том, как его достал Брагинский. Они сели в гостиной на софу под картинами итальянских художников с пейзажами Флоренции и натюрмортами с падающей со столов жрачкой, которыми Феличеано очень гордился. Италия предусмотрительно разложил на ламбертном столике печеньки и кофе. — Рассказывай, что у тебя стряслось? – отхлебнув кофе спросил Феличиано, при этом так поиграв бровями, будто ожидал услышать нечто очень пошлое. — Да, на Ивана шиза очередная нашла, невыносимо уже... Морда козлиная! Видите-ли в плинтусах дырок много у нас дома..., ну то есть у него. Я то в отдельном домике живу. Ну так вот, дырки значит в плинтусах, а через них могут грызуны всякие пробраться. В частности хомяки, тьфу ты, — Гилберт, чуть не плюнув себе в чашку, поставил её на стол и продолжил:— Хомяки, говорит... И он, как это сказал, прямо затрясся весь. А я говорю ему: " А кот тебе на что? Он быстро всех отловит". — А он что на это?- снова отхлебнув кофе, спросил Феличеано. — "Ты что, мой Баюн слишком ценен, — передразнивая голос Ивана, пропел Пруссия:- Боюсь за него... Ну и прочее, бла-бла-бла. Типа он уже давно не ест ни грызунов, ни человечины, только корм. А то отравится". Да ещё всё причитал, какие хомяки на самом деле опасные твари, а я нехера не знаю, тупая моя голова. Ну, вот я и убежал из этого дурдома к тебе, пусть он там один на карачках по плинтусам ползает. — окончил Гилберт свой рассказ. — Веее, интересная история. — Спасибо что выслушал, мне ведь и пойти то, кроме тебя, не к кому. — А к брату? — Да ну его в жопу, у него дома опять Израиль завис, а я по его мнению сдох. Нет, я брата люблю, но это уже ни куда не годится - всё, чему я его учил, зря. — Веее, вот жидовская морда, и что они там интересно делают?! — начинал закипать Фели. Пруссии всегда становилось не по себе, когда Италия злился - ещё были живы, в его памяти, образы вопящих подле Италии еретиков. — Да ладно, наверное, считают кто сколько кому должен. У этого еврея член уже давно не работает от старости и ветхости, что бы что-то... — попытался успокоить Италию Гилберт. — Но у моего то работает! — с силой стиснул Италия чашку, так что та даже раскололось, и кофе выплеснулось на него: — Блять, то есть веее. Вот зараза, ещё и облился и поцарапался. Гилберту вдруг стало так жаль Италию, что он решил к нему пододвинуться и подышать у того над ухом. Зачем было второе, Пруссия не знал, но кажется именно так делают, прежде чем начать шептать что-то страстное и, вместе с тем, греховное. — Знаешь Фели, я давно хотел тебе сказать... — Гилберт и, правда давно замечал, что Фели не просто его хороший друг и любовник его брата, но и... кто? Может и его потенциальный любовник тоже? "Грех, грех..." — одёрнул себя мысленно Пруссия. — Веее, что хотел сказать Гил? — Италия криво улыбнулся и попытался отодвинуться, но был пойман в кольцо рук. — Что Бог Тимошка, и порой не видит немножко. — Пруссия тоже улыбнулся заглянув в глаза Феличеано. — Ти-моч-ка? — с сильным акцентом переспросил Италия. — Да... Не важно... Слушай, ты такой красивый и от тебя так приятно пахнет краской, тестом, оливками и дубом. — Пруссия сам уже не понимал, что несёт. Его, казалось, накрыло! Долгие века воздержания даром всё же не проходят. Да, иногда его удовлетворяла Венгрия, и один раз даже с Белорусью было. Но сейчас он чувствовал себя так, будто он уже так давно, ни с кем не был в близости, что хотелось взять Италию жёстко, без его на то согласия. Но Фели он любил и не хотел его насиловать. — Веее, ты тоже красивый... И знаешь, ты мне всегда нравился и порой не просто как друг. И от тебя тоже приятно пахнет, янтарной смолой и балтийским морем... — Италия резко поцеловал Гилберта в губы. Глаза у Пруссии округлились, а все мысли о грехе тут же испарились и он тоже ответил осторожным поцелуем. ...Они целовались сначала целомудренно, нежно и осторожно, а потом уже переплетали свои языки. — Ох... — выдохнул отстраняясь Пруссия: — Нет, ты ведь с моим братом - так нельзя. — Но я хочу тебя и довольно давно, - пропел Италия, снова придвигаясь к нему: — Помнишь, как ты приходил ко мне за благословением на очищение мира от еретиков? А потом возвращался из похода и приносил мне их головы! А помнишь, как ты просил разрешения у Австрии отпустить меня с Людвигом, когда мы были маленькие? С тех пор я понял, что в моём сердце есть место для двоих братьев. Ты ведь столько отдал Людвигу - вы части друг друга и это не измена. — слова Италии звучали так твёрдо, даже несмотря на то, что были произнесены тихо. — И что же прям здесь на этой софе? Ты действительно хочешь этого? — Да.. — прохрипел Феличеано. — Я сейчас вернусь, — Гилберт вдруг вспомнил, что им понадобиться смазка, а она у него в куртке, а куртка на вешалке в коридоре. — Веее... — даже как то прорычал Италия. — Я быстро, — заверил его Гилберт. Пруссия знал, что это "Веее", у Феличиано является не просто присказкой или словом паразитом, но может ещё выступать заменой отборного мата, поэтому попросив Италию не ругаться, и поцеловав его в шею, быстро побежал в коридор. Нашёл свою куртку и достал из кармана смазку. У Гилберта она всегда была с собой после одного случая: как то они сидели с Иваном - пили пиво на Балтийском взморье и играли в карты. И тот спросил, знает ли Гилберт, что удерживает мир от третьей мировой войны. Гилберт предположил, что хорошая дипломатия и страх перед использованием ядерного оружия. "Да всё верно, ответил тогда Иван, но добавил, что так же тюбик со смазкой, который предусмотрительно всегда в его кармане. А потом ему позвонила, как он выразился «его радость» - Альфред, и он убежал, поздравлять эту «радость» с победой Трампа - опять же, как он выразился: "на всю ночь и во всех позах" и похлопал перед уходом рукой по карману с тюбиком. — А вот и я! — радостно воскликнул Гилберт, входя в гостиную. К его удивлению и радости Италия уже разделся и лежал, взяв из вазы искусственное павлинье пёрышко, прикрывая свои причиндалы только им. — Аполлон Бельведерский, прям вылитый! — Гилберд усмехнулся и сам поспешил раздеться. От вида такого Италии, у него уже вставал. — Я могу занять и позу "Фавна Барберини", если хочешь, — усмехнулся потягиваясь Феличиано. Он откинул перо и раздвинул ноги. Перед Пруссией открылась картина такая пошлая и греховная, но такая обворожительная, что он бы назвал её прекрасной. Но от упражнений в филологии его отвлекал лежащий в предвкушении Италия и его стоящий колом член. — Сейчас я прикрою тебе этот срам своим телом! — Гилберт, уже тоже обнажённый, навалился сверху. Выдавив себе на палец смазку, он аккуратно начал растягивать Италию, покусывая ему при этом шею. — Ай, холодно... Не так резко... Ой-ой... Я не думал, что это так больно и щекотно... — отреагировал Феличиано. Пруссия тут же прекратил и вынул палец, оторвавшись от шеи Италии и удивлёно на того уставившись. — Фели, ты что ни разу не был снизу? — задыхаясь спросил Гилберт. — Конечно, нет... — ответил Италия, хищно растягивая губы: — Вот хотел попробовать, веее, но мне что-то не нравится.. Так что... — Фели... — только и успел сказать Гилберт, как его уже перевернули, и он оказался подмят итальянской тушкой. Италия вырвал у него из рук смазку, и, намазав себе пальцы, ввёл не церемонясь сразу три в Гила, растягивая, далеко, не так нежно. Пруссию колыхнуло от такой резкости. Он было открыл рот, но тут его начали трахать языком этот самый рот. Затем Фели вытащил пальцы и намазал себе член. И, подхватив Пруссию за ноги, со всего маха и по самое не балуйся, вошёл в него. У Гила блеснули слёзы... Да он был до этого с мужчиной и бывал снизу - тем мужчиной был ещё старый Фриц, когда-то давно... Поэтому он уже почти и забыл, как это - получать удовольствие не напрягаясь. И был рад тому, что Италия предоставил ему возможность это вспомнить. Сначала Феличиано двигался медленно, но потом ускорил темп, вколачиваясь в тушку Гилберта всё резче и резче. — Вее!!! Гилберт весь красный и горячий, насаживался на член Фели уже сам, ему хотелось быстрее, ещё быстрее. Ему было так хорошо! Фели, его солнце, был с ним - точнее, был в нём!... Их стоны раздавались на всю квартиру, а может и на всю Венецию! Но, после проделок Казановы, здесь, этому наверное, не особо удивлялись. ...Они кончили вместе. Но это был далеко не конец, всё только начиналось - вся длинная ночь была ещё впереди. Как же кричал Гилберт и как его штормило, как в сильную бурю корабли в Калининградской бухте, когда Фели приспичило ублажить его член языком! Ох, если бы кто знал, как он отсасывал всю ночь... И как они кувыркались по несчастной софе меняя позы - Фели всегда всё же был сверху. За эту ночь у Пруссии были убраны последствия долгого воздержания и он был удовлетворён на ближайшую тысячу лет. А, судя по всхлипам, стонам и отборному мату, который уже не заменялся на вееканье, Италия тоже. Взъерошенные и помятые, выжатые полностью, под утро, они заснули в обнимку. Перед самым сном Гилберт распахнул свои горящие в темноте рубинами глаза и глядя в потолок, прошептал, слова благодарности за эту ночь, Богу, который, как он себе самому внушил, на всё это время, отвернулся и греха не видел. Да даже, если и видел - ведь не напрасно же Гилберт так горел в эту ночь в пламени страсти, чтобы искупить этот грех с лихвой. * * * *