Ложь

Он снова там. Стоит как и каждый день в это время. Ждет. Сам хоть понимает чего? На улице мороз. Ветер забирается под фрак и тонкую рубашку. Криденс вздрагивает. Холодно так, что мышцы сводит. Тяжело дышать — легкие уже давно заледенели и каждый вдох отдается болью. Но он снова здесь. Стоит. Ждет. Рассматривает плакаты на кирпичных стенах в переулке, касается поврежденными руками изображений. Они не шевелятся. Замерли, словно кисть, которой их нарисовали, — волшебная кисть — заковала их, применила заклятье, заставив замереть на месте. Безжизненные фигуры. Мертвые глаза. Криденс уверен, картинки должны шевелиться. Сегодня он приходит домой снова слишком поздно. Листовки давно розданы, так где же ты шляешься? Мисс Бэрбоун снова злится. Она всегда злится, когда что-то идет не так, как она задумала. В последнее время такое происходит довольно часто. — Снимай ремень! Она никогда не церемонится. Ей некогда слушать глупые оправданья Криденса. Он виноват — следовательно, он должен получить наказание. Дрожащие, продрогшие от холода руки тянутся к ремню. Пальцы не чувствуют кожу, не ощущают, как ремень выскальзывает из петель. Может и дальше он ничего не почувствует? Но нет, удары обрушиваются словно нож, рассекая покрытую шрамами кожу, добавляют новых. В теплом помещении тело начинает отходить, чувствовать. То что Криденс ненавидит. Он пропускает все это — душевную и физическую боль — через себя, буквально хороня себя, под корень уничтожая любые эмоции. Так надо. Так будет лучше. А иначе кто-то может пострадать. Он не пришел. Снова. Уже две недели мистер Грейвс не приходит. Может быть, он знает, что Криденсу нечего ему сказать? «Я не нашел ребенка, — скажет он мракоборцу в очередную их встречу. — Простите». Он не нашел его. Он не искал. А зачем? Криденсу и так известно, где тот, кого ищет мистер Грейвс и все Министерство Магии. Криденс снова врёт, вжав голову в плечи и поджимая губы. Догадывается ли Грейвс, что мальчик врет ему? В каком-то смысле использует. Криденс устал, он замерз и хочет есть, но ровно в восемь вечера, когда ужин уже стоит на столе и ему давно уже полагается быть дома, он снова стоит в переулке. Ждет. Клеит листовку на кирпичную стену «Спасите Америку от ведьм», тщательно разглаживает бумагу. Кажется, он всю свою жизнь вместе со своей приемной семьей посвятил борьбе с волшебниками, а сейчас тайно встречается с одним из них. Порой ему кажется, что это неправильно, что это плохо и что мисс Бэрбоун правильно делает, что каждый вечер избивает его. Он заслужил. Он якшается с волшебником. Надо перестать сюда приходить, надо разорвать эту связь. Но каждый день Криденс снова приходит сюда. Мерзнет в тонкой рубашке, дрожит, вдыхая морозный воздух, грозя заработать себе воспаление лёгких. Ждет. Каждый чертов день. Порыв ветра и негромкий треск от трансгрессии заставляет Криденса отшатнуться в испуге. Чистый рефлекс. Столько раз уже видел, как мракоборец трансгрессирует, но до сих пор не привык. До сих пор страшно, что кто-то прознает про их встречи и доложит Мэри Лу. Ему бы радоваться. Мистер Грейвс здесь, он пришел, отозвался на зов, но Криденс не поднимает головы, дышит тяжело, поверхностно, будто ждет, что вот сейчас его ударят. Сейчас все закончится и больше не придется лгать. Грейвс делает шаг вперед, легко касается плеча Криденса, отчего тот вскакивает, едва не отлетая от мужчины, но крепкая рука удерживает его на месте. Криденс зажмуривается. Грейвс просил его не бояться, просил доверять. Но это так сложно. До него дотрагиваются только, чтобы причинить боль. Мэри Лу бьёт его за ложь, и Грейвс не пощадит, когда узнает правду. Криденс точно это знает. Он с ужасом ждёт этого дня, чувствует его приближение и готовится. — Замерз? Грейвс не спрашивает, нашел ли Криденс ребенка, знает, что не нашел. Если бы нашел, сразу сказал бы. Но вместо этого он молчит, жмется к стене, старается слиться с ней, ждет, что его сейчас ударят. Он опять побеспокоил мистера Грейвса зря, у него опять ничего нет. — Покажи! — не просит, требует мракоборец. Может, ему это доставляет какое-то извращенное удовольствие? Криденс прячет руку в складках легкого плаща, ничуть не спасающего от морозного ветра. Грейвс ждет не долго, бережно, но настойчиво он берет руку мальчика в свои. Криденс готов поклясться, мракоборцу сейчас также больно смотреть на эти раны, как ему получать их. Ведь Грейвс понимает — наверняка знает, — по большей части мальчик страдает из-за него. Он каждый день отправляет его на эту пытку, в лапы к беспощадной ведьме. — Мне жаль, мальчик мой, что тебе приходится проходить через это. Шершавые пальцы нежно проходятся по поврежденной коже. Раны чуть щипят и тут же затягиваются. Грейвс еще лишних несколько секунд держит руки мальчика в своих, согревая, а потом выпускает их. Он никогда не идет дальше запястий, хотя и знает, что все тело Криденса испещрено шрамами. Задери он рубашку на нем, ужаснулся бы, увидев кривые полосы на спине и боках. Но Грейвс не хочет этого видеть, не хочет знать, что творится в церкви за закрытыми дверьми, откуда доносятся крики. Криденсу хочется и расплакаться от этого и закричать, что есть силы. Так громко, чтобы стекла повылетали из рам, чтобы его наконец услышали, чтобы заметили и перестали считать пустым местом. Вероятно, Криденс как-то выдал свои эмоции, или мистер Грейвс уже настолько хорошо изучил его, что видит, когда в нем что-то меняется. Тогда почему же он не заметил главного? Как не сумел разглядеть тьму, что пожирает его изнутри? Грейвс бережно притягивает мальчика к себе, поглаживая его по спине, успокаивая. Ему это нужно. Быть может, им обоим это нужно. Криденс кладет голову на плечо мужчины, грудью он слышит спокойное, твердое сердцебиение мракоборца. Он видит плакат позади Грейвса, который сам же только сегодня и наклеивал. «Спасите Америку от ведьм!», но его вряд ли кто-то воспримет всерьез. Ведь для большинства людей — счастливцы они или несчастные — магии не существует. Магия — это зло, так мисс Бэрбоун говорит, ее надо выжигать из человека как чуму, пока она не сожрала его. Неужели нет другого способа от нее избавиться? Неужели Криденс проклят навечно? Криденс зажмуривается, боясь обнять Грейвса в ответ, лишь голову сильнее прижимает, безмолвно прося ласки и защиты, в сотый раз мысленно спрашивая себя «Я в порядке?» Давно уже не утверждение. Вопрос. Прикосновения Грейвса исчезают так же быстро, как и появились. То он слишком близко — непозволительно близко для взрослого мужчины, для мага, — то, напротив, слишком далеко, будто опасается находиться рядом с мальчиком. Он переменчив и неуловим, как восточный ветер. Криденс устал от этого, ему хочется постоянности. Грейвс мажет тыльной стороной ладони по его лицу и быстро уходит. Криденс всхлипывает, когда лишается тепла другого человека. Так нельзя. Нельзя сначала привязать к себе человека, а потом то и дело бросать его, изводить каждый день ожиданием. Криденс невесомо поднимает руку, тянет ее к мракоборцу. «Не уходи, — мысленно шепчет он. — Я сделаю, что угодно, только не уходи. Не оставляй меня одного, только не сейчас, когда я на грани». Но Грейвс уходит. Снова. Он уходит каждый раз, вовсе не обещая вернуться. Уходит, ни разу не обернувшись. Это злит. Он оглядывается по сторонам, прежде чем трансгрессировать, но не оборачивается, чтобы увидеть потерянное лицо Криденса. Мальчика, которого он втравил в опасную игру. Грейвс уходит так быстро, как будто ему противно находиться рядом с Криденсом, будто он считает их встречи постыдными. А ведь это он на них настаивает. Вернувшись домой, Криденс сразу идет к себе в комнату. Голод внезапно исчез. Сейчас он испытывает голод иного рода и никакая еда не утолит его. Криденс хлопнул бы дверью, да Мэри Лу и так найдет за что его наказать. Сегодня ему это нужно как никогда. Он должен испытывать боль, он должен страдать. Это единственный способ держать все под контролем. Злость не отпускает дольше обычного. Тьма не отступает. Руки подрагивают, но совсем не от холода. Предметы в комнате дрожат в такт рукам, будто им одним известна мелодия, что играют пальцы на невидимом инструменте. Быть может, это симфония смерти. Чей-то смерти, очередной. Не его. Только не его. И не Грейвса. Он главный зритель. Все это представление лишь для него. Если бы Криденс с самого начала все рассказал мистеру Грейвсу, сейчас они не ходили бы вокруг да около, в подобие танца. Криденс не стоял бы на морозе в ожидании мракоборца. Грейвс не злился бы каждый раз, как мальчик дергал его зазря, грозя разоблачением им обоим. Ложь. Их связала ложь. Грейвс делает вид, что печется исключительно о благополучии Криденса, на деле же он нужен ему лишь для того, чтобы найти ребенка, в чьем теле сидит обскур. Он обещает мальчику магию, зная, что тому никогда не вписать свое имя в число великих волшебников. Криденс молчит в каждую встречу с мракоборцем. Он врет ему насчет ребенка. Он знает и всегда знал, в ком живет темная энергия. Кто разрушает город и убивает невинных, кто поставил на уши все Министерство Магии, грозя начать войну магов и не-магов. Он всегда это знал, как и то, что, чем дольше он тянет, тем больше погибнет людей. И вот к чему это привело. Они оба злятся, хотя винить должны только себя. Ложь всегда порождает лишь еще большую ложь. Оттягивать этот день дальше было бы бессмысленно, как и убийство мисс Бэрбоун. Они оба давно уже догадываются… презирают. Криденс видит это в их глазах. Видит, как тяжело им находится рядом с ним. Мэри Лу с самого начала невзлюбила его, возможно, чувствовала в нем то, что всегда ненавидела — магию. Грейвс же, напротив, не чувствовал в нем никакой магии, вот и презирал. Мисс Бэрбоун не выносит, если из комнаты доносится шум, очевидно, что она услышит, как мебель в комнате летает. Все происходит случайно, ненамеренно. Криденс просто выпускает пар, если можно так сказать. Он лишь кричит, выпускает эмоции на волю, а тьма делает за него все остальное. Вскоре об этом доложат Министерству Магии. Совсем скоро об этом узнает мистер Грейвс. Скоро во лжи не будет надобности. Стоя у мертвого тела Мэри Лу, руки Криденса сами тянутся к амулету на шее — уже привычный жест. Как верующий держится за крест на груди, когда ему особенно плохо. Ошибка? Случайность? Или, быть может, сама судьба. Давно надо было это сделать, давно надо было признаться. Имеет ли это все еще значения? Имеет ли он все еще хоть какое-то значение для Грейвса? Он сидит на полу, зажавшись в угол, как крыса. Обхватил себя руками, в надежде, что тем самым хоть как-то себя защитит. От кого? Мракоборца? Если тот захочет, то сразу его убьет. У него хватит сил, его не будет мучить совесть. Грейвс пристально смотрит на мальчика. Жалкое зрелище. Жалкое и одновременно душераздирающее. Как бы Криденсу не было больно, он всегда силится быть храбрым. Но не сегодня. Сегодня он потерян и разбит, и дьявольски напуган. — Помогите мне, — не просит, умоляет он. Готов пойти на что угодно, лишь бы все это прекратилось. Этот шум в голове, этот непрекращающийся голод. И эта тяга… необъяснимая тяга к мракоборцу. Просит не то поддержки, не то смерти. Сам еще не понимает и путает Грейвса. Удар по лицу заставляет вспомнить, что они оба лишь играют свои роли. Играют уже так давно, что забыли, кто они есть на самом деле. А если вспомнить… Он, Криденс, — обскур, темная магия, сосредоточенная в теле ребенка (или уже не ребенка). Мистер Грейвс — почетный мракоборец, знаменитый волшебник. Как судьба вообще могла связать их вместе? Им надо держаться друг от друга подальше. Они как хищник и жертва, только вот неясно кто из них кто. — Помогите мне, — снова просит Криденс. Отчаянье. Грейвс видит это. Слепой бы заметил. Мальчик весь трясется, лицо в соплях, руки в крови. У него истерика. Он устал лгать, устал быть тем, кем он не является, устал скрываться. — Криденс, посмотри на меня. Мальчик пытается спрятать лицо на плече у мужчины, но тот встряхивает его. Не прижимает как раньше, не пытается обнять или успокоить, держится холодно, отстраненно. И именно сегодня, когда Криденс особенно нуждается в его поддержке. — Кто это сделал, Криденс? Кто был здесь? Глупец! Какой же он глупец. Криденс борется с неестественным для себя побуждением рассмеяться. Кто сделал? А вы еще кого-то в комнате видите? Вот вам подсказка, это сделал тот, у кого сейчас руки по локоть в крови. Очередная оплеуха заставляет Криденса замолчать. Так внезапно, будто звук выключили. Просто в один момент наступила тишина. Криденс устало смотрит перед собой. Изможденный, отчаявшийся. Это никогда не нравилось Грейвсу. Криденс похож на того, кто в шаге от смерти. Знает ли он, что недалеко ушел от истины? — Кто это сделал? — голос мракоборца режет тишину словно фрукт. Быстро, громко, с неприятным треском. — Я. Одно слово. Всего одно. Как точка в конце предложения, в конце их отношений, дружбы, общения и т.п. Одно слово, после которого уже бесполезно лгать. В ней больше нет потребности. Грейвс мог бы сказать, что все будет хорошо, что вместе они справятся, что Криденс может это контролировать, вот только это не так. Криденс ничего не контролирует, он летит в пропасть с огромной высоты и тащит туда всех, за кого успевает ухватиться. Они оба туда летят. Грейвс лишь устало потирает переносицу. Красноречивей ответа Криденс и не ждал. Сейчас он начнет предлагать варианты, как поступить им дальше, только вот вариант всего один. Один из них должен умереть. Разве бывает иначе? Криденс не ждет приговора, не ждет, когда на лице мракоборца снова появится эта эмоция, которую он каждый день видит на лицах прохожих — презрение. Он обращается во тьму, падает в нее, отдается целиком, позволяет темной магии пожрать себя без остатка. Он больше не злится, в нем не осталось ни одной эмоции. Лишь пустота, которую оставил он сам да мистер Грейвс. Они сами виноваты. Темная энергия разносит комнату за считанные секунды, стены рушатся словно карточный домик. Грейвс приседает, спасаясь он обрушавшегося на него потолка, но по-настоящему он не боится. Ему нечего бояться, мальчик не убьет его. Не сейчас. Их партия только началась. Криденс напоследок рычит что-то и улетает, снеся очередную стену. Грейвс выглядывает из полуразрушенного здания, которое разнес Криденс, и смотрит на удаляющуюся тьму. Он улыбается, стоя на краю пропасти. Он, черт возьми, улыбается. И легкая фраза слетает с губ, которая давно уже вертится на языке. Возможно, с первой их встречи. Возможно, еще задолго до того, как они встретились. — Я знал.