Тем ниже поцелуи

Направляй меня своей рукой, Заслони собою от полнолуния, Я хотел бы быть ведомым тобой. Чем выше любовь, тем ниже поцелуи. ©

Утро было морозным, предрождественским. Выбеленный Питер из окна кухни казался совсем новым, словно только что рожденным мирозданием специально для двух конкретных людей, которые целовались под надсадно свистевший чайник. От обиды на такое откровенное невнимание, чайник долго и яростно плевался на плиту кипятком, пока Виктор не успокоил его, с трудом оторвавшись от Юри. Он попадал в эту ловушку уже трижды за сегодня. Первый раз, когда принес Юри полотенце в ванную, второй, когда натягивал на него свой домашний свитер, а третий — минут пять назад, опрометчиво потянувшись за солонкой через его плечо. — Мы так позавтракаем только к ужину. — Пускай, — разулыбался Юри, не разжимая рук. — Нам нужны калории, балда, а не то через неделю тут найдут два хладных трупа со следами множественных засосов, — укоряющий тон получился весьма фальшивым: — Так что, всмятку или глазунья? Кацуки сделал единственно верный в этой ситуации выбор: — Ты. Он был взбудоражен с момента как открыл глаза, ощущением своей полной принадлежности другому человеку, безраздельным обладанием им же, чувствовал себя взрослым, смелым, купался в тихо ласкающем взгляде синих глаз. Пятнадцать бесконечных минут он завороженно наблюдал, как Виктор лениво перемещается по периметру кухни, ставит чайник, насыпает ароматные листья в заварник, хмурится на содержимое холодильника, и от воспоминаний о прошлой ночи совсем вело голову. Вот эти по-девичьи стройные, длинные, но такие сильные ноги, запрятанные сейчас под серыми спортивными штанами, обвивались вчера вокруг его талии. А голос, звучащий теперь ровно и твердо, еще не так давно срывался и просил. Его просил! А Юри терялся в ощущениях, чувствовал себя царём горы, властителем мира и одновременно героем всех своих любимых порно-роликов. Он заставлял стонать и дрожать самого Виктора Никифорова! Память услужливо терла моменты, где он всхлипывал сам и пускал потом слюни в подушку. Все это было словно наркотик, получив желаемое один раз, теперь хотелось снова и снова. Лишать Виктора воли, смотреть как от удовольствия тот становится непривычно податливым и уступчивым. Юри не знал его таким раньше и от осознания того, что знал кто-то другой, становилось мутно и неприятно. Хотелось заявлять права. Так что, когда Виктор попал в его личное пространство, потянувшись за солью, Кацуки не удержался. Не было ни чувства голода, ни усталости, был один лишь Витя, который упорно отбивался, бормоча про какой-то никому ненужный завтрак. Разгоряченного Юри усадили обратно на стул, но в этом своем настрое он уже был готов валить на пол и доказывать собственную исключительность любыми способами. Делать что-то новое, откровенное. Что угодно. Он притянул Виктора к себе за бёдра, с опаской покосился на деревянную лопатку в его руке, и остановил однозначный взор на гульфике. — Витя, а можно я… ну, если ты, конечно, хочешь… Никифоров даже оторопел на секунду, ещё никто не предлагал ему минет с таким чистым невинным взглядом и мягкой вежливостью, если бы это был не Юри, он бы расхохотался. Но это был Юри. В груди ёкнуло, взгляд задержался на губах. Языком все это было уже изучено досконально, а вот… Виктор тяжело сглотнул, слюна вмиг стала вязкой, кровь отхлынула от мозга и устремилась к низу живота, вызвав легкое головокружение. — Попробуй. Кацуки попытался стянуть очки, но был мягко остановлен рукой, вернувшей дужку на место. — Не снимай, пожалуйста, мне нравится. Ради этого тихого «мне нравится», он был готов сворачивать горы во всех плоскостях, без перерыва на сон и пищу. Юри отогнул край футболки и легко, щекотно поцеловал в живот, заставляя напрячься мышцы пресса. Осмелел, осознав, что лопаткой никто колотить его не собирается, и оставил, как метку, два ярких засоса под пупком. Судорожный вздох сверху зашевелил волоски на макушке. Юри потянул резинку штанов вниз, на бёдра, и беспардонно уставился, завороженно приоткрыв рот: — Ты тут тоже блондин! — А ты думал, крашусь что ли? — слабым голосом отозвался Виктор, еле заметно придвигаясь плотнее. Ужасно хотелось запустить пальцы в волосы Юри, но он боялся спугнуть и бездействовал, стараясь не дышать слишком громко. А Юри и вовсе забыл кто он, где, и что делает, все его существо сосредоточилось на одной конкретной части тела и удивлении, что пара неуклюжих поцелуев могли вызвать такую откровенную реакцию. Деревянная лопатка глухо стукнулась о ламинат, Виктор вцепился одной рукой в край стола, другой в плечо Юри, чье теплое дыхание в самое чувствительное сейчас место не способствовало ни терпимости, ни чуткости. — Хватит издеваться, делай, что хотел или отпусти, я пойду-помогу себе сам. Юри отмер, лихорадочно пытаясь вспомнить, где ему самому нравится себя трогать, схватился уверенней за чуть дрожащие бёдра и широко лизнул мошонку, не жалея слюны. Ещё раз и ещё. Он действовал по наитию, бездумно, с простым желанием сделать хорошо, сделать приятно. У него явно получалось — пальцы Виктора сжались сильнее, а его тихие, прерывистые, явно давимые стоны, лишали связи с реальностью. В собственных штанах стало тяжело и жарко. Старательно вылизав все вокруг основания, Юри осторожно взял в рот твердый ладный член, мягко скользнув губами по налившейся пурпурной головке. Это было как гипноз: вперёд-назад, внутрь-наружу, снова и снова, влажно и тягуче. Он забылся, закрыв глаза. — Юра. Юра, зубы! — зашипел Виктор, выдергивая его из транса. Тот встряхнулся и сосредоточился, мокрые ладони сползли с бёдер, смяли ягодицы. Юри полузадушено застонал от пульсирующего возбуждения, смешанного с болью, сторонне отмечая, что на плече точно останутся синяки, а скулы начинает сводить от напряжения. Виктор стал бесконтрольно привставать на носочки и подаваться навстречу, пришлось ограничить его движение кольцом из пальцев, усмиряя. Еще немного и за волосы с силой потянули, но он не позволил себя отстранить, только чуть ускорился, сжимая немеющие губы сильнее. Виктор охнул, захлебнулся воздухом, на языке стало горячо, и как бы Юри ни старался расслабить горло, все равно закашлялся, давясь. Минет стоя был плохой идеей, ноги «пропали», перестали слушаться, Виктор осел на пол, тяжело дыша, и уткнулся в бедро Юри, обнимая. Очнулся только через долгую минуту. Завозился, поправляя одежду. — Ты как-то подозрительно хорошо это делаешь. Есть опыт? — Конечно, — слышать эти ревнивые нотки было невыразимо приятно, но Кацуки был слишком честным и не умел кокетничать: — Теоретический. Многолетний. С «порнокома». Виктор фыркнул и поцеловал его в мягкие солоноватые губы, полюбовавшись на ярко-красный цвет. Поднялся, сладко потянулся сытым котом, и кинул в руки мандаринку из вазочки. — На, закуси, герой-любовник. Никифоров дразнил, поддевая, но Юри почти физически чувствовал, что им гордятся, скрывая за шутками легкую растерянность и похвалу, он вообще как-то подозрительно хорошо расшифровывал в последнее время этого некогда совершенно загадочного мужчину. Виктор отвернулся к плите, пряча довольную улыбку, прикидывая, хватит ли Юри смелости потребовать взаимного внимания. Он вчера так уютно сопел во сне, тихо как сурок, даже не ворочался. Намаялся. Виктору долго не спалось ночью, он слушал, как дышит Юри, размышлял, как будет объясняться с его родителями, и какую бы придумать легенду для прессы. Откровенный каминг-аут в его планы в ближайшее время не входил. А проснувшись под любопытным взглядом темно-карих глаз, понял — да плевать, что там дальше будет, только бы этот лохматый спросонья «домовёнок Кузя» каждое утро вот так же ему улыбался. — Витя. — Виктора поймали, отвлекая от сковородки, обвили руками, и в ягодицы ткнулось явное доказательство того, что так просто его не отпустят. — Мне нужно как вчера. Прямо сейчас. Ты можешь? «О боже, я создал чудовище», — подумал Виктор, но внутренний голос был каким-то излишне радостным. — Вечером. Я пока не могу еще раз после вчерашнего. Дай мне немного времени. Он вовсе не хотел дразнить, но что-то природно-игривое и садистское заставило плотнее поддаться назад, притираясь. Было так приятно осознавать, что его хотят сейчас до дрожи в коленках. Юри издал какой-то совсем мученический звук на одной ноте, развернул Виктора на себя, дернул и притиснул к холодильнику. У него уже даже не было сил целоваться, только прижиматься всем телом, нюхать и трогать. С плиты потянуло палёным. — Юрочка, яйца горят. — Да-а-а, — согласно покивал тот куда-то в шею, имея в виду явно не глазунью. Виктор зажал себе нос и рот ладонью, давя рвущийся смех. Успокоился через мгновение и сжалился, наконец. — Выпусти меня на минуту, а потом я что-нибудь придумаю. Из-за хмурых серых облаков выглянуло редкое зимнее солнце, заставив переливаться ледяные кристаллы снега ослепительным блеском, пустило солнечных зайчиков по стенам дома и расчертило кухню лучами, подглядывая в окно. А за окном два человека валялись на полу, посреди целого поля рассыпанных мандаринов. Сначала хохотали до икоты, а потом замерли где-то в районе табуретки, надолго вцепившись друг в друга. Счастливые люди всегда немного придурки.