Маскарад

Виктор обреченно-гневно выбрасывает воздух из легких, роняя голову на взмокшие от нервов ладони, и негодующе рычит, до противного скрежета сжимая белоснежные зубы. Во рту пересохло, а плечи дрожат, как осиновый лист на ветру, но ему не холодно. Виктору больно. Больно даже не от того, что буквально минуту назад, устроив очередную истерику с последующим разгромом квартиры, его бросила девушка. И не от того, что на скуле сейчас уверенно обозначает свои контуры внушительный синяк. И даже не от того, что газеты и журналы в скором времени обогатятся на новости об очередном разрыве отношений олимпийского чемпиона. Все это ерунда, глупость, несуразица. Виктор страдает совсем не из-за этого. Ему обидно. Обидно, что все его романы заканчиваются, как третьесортные книжные сочинения одиноких недалеких дамочек, обозленных на весь мир, потому что этот самый мир не захотел давать им по первому зову то, что хотелось. Вот только Виктор не получает желаемого ни с пятого, ни с десятого, ни с тридцатого. Виктор остервенело месит кулаками надорвавшуюся подушку, что уже вовсю плюется перьями, опадающими белоснежными хлопьями по разгромленной комнате. Он рычит, гневно и надрывно, совсем не заботясь о голосовых связках, хрипит от злости и сжимается в клубок, не зная, куда деться от неприятного чувства внутренней пустоты. Один. Снова. Виктор смеется, истерично заламывая пальцы, мстительно ухмыляется белому потолку своей спальни и хватается дрожащими пальцами за отросшие растрепанные волосы, срываясь на дикий скулеж. Он совсем слетел с катушек, обезумел, растеряв вмиг все свое очаровательное сияние. Ну кому он на самом-то деле нужен? Глупый одинокий мужчина с едва начавшей пробиваться от нервов сединой, с язвительными усмешками, неконтролируемой саркастичностью и тягой к иронии? Кому нужен он сам, жалкий русский человек, без сценической мишуры и искусно-лживых улыбок, погрязший в лучах завистливой славы, как утопающий в болоте? Фигурист закрывает лицо расцарапанными руками и нервно кусает потрескавшиеся дрожащие губы, борется со рвущимися наружу судорожными всхлипами. Лучше бы не открывался, лучше бы не пытался довериться. Любимый пудель тыкается холодным и мокрым носом в соленую от слез щеку и слизывает проклятую влагу, неуверенно махая хвостом, чтобы в следующий миг пушистое животное прижали к себе, обнимая на манер плюшевого медвежонка. Совсем как маленький ребенок, потерявший маму в ночном кошмаре. Родителей Никифоров тоже потерял. Они исчезли из его жизни как по цепочке. И вслед за ними потянулось все остальное: искренняя дружба, открытость, детская наивность, доверие... Виктор больше не верил. Виктор прятался за счастливым смехом в больших компаниях популярных спортсменов, за хвалебными слухами и якобы объективными статьями в желтой прессе, за никогда не существовавшим духом товарищества и “искренней” дружбой с важными людьми. Он давно перестал просить о помощи, перестал искать какого-нибудь знака свыше на то, что все еще непременно будет хорошо. В двадцать пять лет Виктор Никифоров впервые разочаровался в жизни. В двадцать шесть горячо любимый спорт потерял свой первозданный смысл и прекратил притуплять чувство ненужности, прикрывая ширмой великолепия уродливую черную дыру в душе. Скромная полупрозрачная занавесочка самоубеждения больше не справлялась с возложенной на нее задачей. Уродливо разрастающиеся края пропасти выглядывали со всех сторон, но их никто не замечал. Потому что вне стен Ледового Дворца, вне образа прекрасного принца, словно вышедшего из волшебной сказки, Виктор Никифоров не представлял ни для кого настоящего интереса. Людям не нужен обыкновенный живой человек с жизненными проблемами, комплексами, мыслями. Им нужен кумир, эталон, предмет обсуждения. Им нужна игрушка. И Виктор с этой ролью всегда справлялся превосходно. Изо дня в день. Из года в год. Никифоров выходил из дома как на сцену, надевая образ безупречности еще не переступив собственного порога. Каждое его слово тщательно взвешено, интонация выверена, жестикуляция и стойки отработаны перед зеркалом задолго до появления в светском окружении. Виктор был готов ко всему, к любому вопросу или выгодному предложению, ко всем вариациям знакомств и диалогов. Постоянно оценивая свои действия и реплики, он словно бы сверялся с каким-то сценарием, умело водил публику за нос, вводил в заблуждение, завораживал, обманывал и сам растворялся в этой лжи, пока она, наконец, совсем его не поглотила, не оставив даже малой надежды на возвращение к прежнему, настоящему человеку. Виктор превратился в сказку, в образ примерного, обиженного жизнью мальчика, раскрывающего сердце и душу только на льду - во время своих триумфальных выступлений. Он цеплял сердца бесконечной нежностью, пропитанной болью непонимания и непохожести, покоряя тем самым мечтательных дам и отвергнутых обществом людей, даруя им мимолетное ощущение какой-то надежды на то, что все вокруг еще изменится. Виктор верил в этот образ настолько отчаянно, что загнал себя в него, словно в клетку, заперся изнутри и выбросил ключ сквозь золотые прутья - совсем недалеко от своей темницы, но уже не так близко, чтобы дотянуться. Если бы его предупредили. Сказали, чем обернется весь этот бесспорно гениальный спектакль… Виктор хмыкает. Ни черта бы не изменилось. Он бы точно так же, как и сейчас, сидел на скамейке в парке, заливая последствия истерики дорогим иностранным пойлом, бесцеремонно разбазаривая гонорар с последнего показного проката. О, Никифоров привык жить с размахом: чтобы невзрачная на первый взгляд одежда непременно была от известного бренда, чтобы одеколон смешивался исключительно на заказ, чтобы если не частный дом, а квартира, - обязательно где-нибудь в центре столицы, а интерьер в ней - плод совместной работы всемирно признанных дизайнеров. Потому что Виктор - звезда. И любой несогласный с этим утверждением должен быть ненавязчиво и культурно растоптан милой улыбкой, крепкими, на грани перелома ребер, объятиями, сладко-маньячными фразами - не важно. Початая бутылка коньяка разбивается вдребезги. Виктор роняет голову на скрещенные на коленях руки, расфокусировано наблюдая за тем, как терпкая золотистая жидкость растекается по мокрому после дождя асфальту. Никифоров осознает свою ничтожность. Он прекрасно знает, насколько сильно опустился, но уже ничего не может с этим сделать. На сопротивление собственной жадной горделивости нет сил. В двадцать семь Виктор Никифоров совсем теряет любовь к фигурному катанию. Пятый финал Гран-При и пятая же медаль вне конкуренции. Виктор снова оправдывает звание лучшего, в очередной раз доказывая свое превосходство на ледяной арене. Соперники не имеют значения - для Виктора их больше нет. Как и нет нервов перед выступлением, азарта от выступления и радости после получения юбилейной награды. Виктор не чувствует ничего. Апатия накатывает с новой силой, но никто не замечает разрушительного цунами - настолько великолепно проработана маска усталой радости. Виктор пытается казаться участливым, давая советы восходящей звезде, последний год выступающей среди юниоров. Может, потому, что Юрий Плисецкий славится дурным характером, а может, по той причине, что юный фигурист что-то чувствует, но “душевные” порывы великолепного чемпиона не оцениваются, и трудный подросток посылает Никифорова далеко и надолго. И снова вспышки фотокамер, бесконечные интервью, лживые улыбки и тактичное молчание на вопрос о планах на будущее. Виктору уже плевать на будущее. Ему на все плевать. Плевать, пока его щедрое предложение о совместном снимке не натыкается на стену прохладного игнорирования. И кем? Каким-то азиатским мальчишкой, который даже не оборачивается, когда Виктор пытается его окликнуть! Маска безразличия дает первую трещину, невидимой паутиной расползающуюся по холеному лицу. Виктор удивляется и медленно закипает. Виктор бесится, не понимая, как его, такого успешного и сиятельного, посмели столь беспардонно поставить в нелепое и неловкое положение. Он растерянно спрашивает Юрия о том, кто имел наглость так беспардонно себя с ним повести и искренне удивляется, когда узнает, что катался с этим человеком сегодня в одной номинации. Образ незнакомого мальчишки прочно закрепляется в голове, и Виктор торопливо прощается с командой, ссылаясь на чрезвычайную усталость, чтобы скорее вернуться домой и запереться на все замки, исчезнуть на несколько дней из внешнего мира и подумать. Что-то в этом парне не так. Что-то, что его взволновало, сломав образ невозмутимого и зрелого мужчины. Виктору это не нравится, и Никифоров спешно исчезает из стен Ледового Дворца. Родная квартира встречает по-больничному стерильной чистотой и полным мраком, пока пальцы не нащупывают выключатель. Мягкое освещение облегчает задачу глаз, но не согревает. Виктор разувается и оседает на пол, прямо возле входной двери, обнимая согнутые длинные ноги и подтягивая колени к груди. Воспоминания последних нескольких часов шумным экспрессом проносятся в голове, оставляя в ушах неприятный звон. Виктор чуть не попался. Его почти раскусили. Еще немного, и он бы полностью потерял контроль над своим образом, выставив напоказ то, чего не следует. Виктору никто никогда не отказывал, и это новое ощущение явно не приходится ему по вкусу, неприятным осадком закрепляясь где-то в душе. Что-то странное. Что-то новое. Маска абсолютной бесчувственности разбивается вдребезги. Люди вокруг твердят, что Виктор меняется после событий Гран-При.Его тренер только соглашается, хмуро отказываясь от комментариев. Стиль катания пятикратного чемпиона тоже претерпевает неожиданные перемены, а сам Никифоров больше времени старается проводить в окружении своеобразных товарищей, неожиданно для себя посвящая им даже выходные дни. Виктор катается с Плисецким и даже обещает поставить ему короткую программу за особые заслуги перед отечеством. Юрий счастливо скалится, выкладываясь на тренировках еще усерднее, за что регулярно получает довольные отзывы и слегка приправленные доброй издевкой подбадривания от Милы Бабичевой. Виктор чаще разговаривает с Милой и иногда помогает ей осваивать новые сложные элементы, ничего не требуя взамен за свою доброту, будто бы это для него совершенно естественно. Виктор словно заново учится чувствовать, пусть пока и напоминает неуклюжего ребенка, едва ли способного сделать с десяток шагов. Но какое счастье с каждым разом проходить на несколько сантиметров больше! Осознание того, что он не настолько одинок, как казалось буквально несколько месяцев назад, приходит постепенно, с каждым новым и все более уверенным шагом. Виктор осваивает новый тип отношений - бескорыстную дружбу и искренне радуется новым ощущениям, обсуждая последние новости в теплой компании коллег по цеху за небольшой порцией чего-нибудь веселяще-согревающего. Он не один. Но все-таки чего-то не хватает. Иногда память услужливо воскрешает перед внутренним взором Виктора образ японского фигуриста, случайно разбившего первую, самую тонкую маску на красивом русском лице. После таких снов Виктор просыпается в холодном поту и, не понимая причин своей утренней разбитости, идет смывать водой неприятный осадок от очередного ночного кошмара, после чего отправляется на каток. Пара часов за вновь начавшим приносить душевный покой занятием, и полурасплывчатый образ японца оставляет только тусклый призрак где-то на периферии сознания, наконец позволяя свободно дышать. Маска самовнушения, в отличие от предыдущих, крошится не спеша. Экран телефона навязчиво оповещает о новом сообщении. Втором. Третьем… Юрий и Мила пишут торопливо, всего по несколько слов, совершая абсурдные ошибки в простейших словах. Виктор заинтересованно пробегается по нескладным строчкам, пока не натыкается на ютубовскую ссылку, и без раздумий жмет на нее, заинтригованный такой реакцией друзей. Не узнать программу, которую придумал и отточил до совершенства сам, невозможно, будь Виктор даже тысячу раз пьян. Но сейчас он абсолютно трезв, и руки дрожат совсем не из-за алкоголя в крови. Причина в расшалившихся нервах. Тот самый японец, что отверг его предложение на финале Гран-При, катает его программу, блестяще выполняя все четверные прыжки. И пусть мальчишка заметно прибавил в весе с их последней встречи, Виктор хмурится не по этой причине. Его не смущает пропавшая идеальная спортивная форма, отсутствие костюма и публики. Японец покоряет. Элегантность прекрасно исполненных движений и жестов наполнена искренними эмоциями, той самой тоской и нежностью, что Виктор сам старался показать и донести до рукоплескающей публики, когда запал вдохновения еще не исчез. Кацуки Юри, чье имя чемпион вычитал в названии видео, чувственен и наивен, как неиспорченный жестокостью мира ребенок. И именно детская открытость пробуждает в Викторе какое-то забытое ощущение, побуждая на совершение безумных поступков. Виктор собирает чемоданы. Маска отрицания риска рассыпается в пыль. Япония - странное государство. Виктор никогда не понимал культуры страны восходящего солнца, да и не интересовался толком - смысла не было. Блистать знаниями перед коллегами не существовало никакого резона, а заполнять графу “для общего развития” было слишком хлопотно. Виктор вдыхает полной грудью более влажный, чем привычный, воздух, разминает затекшее после долгого перелета тело, хрустит суставами и осматривается. Здание аэропорта ничем особенным не привлекает. Виктор ловит такси и на идеальном английском заводит диалог об этом Юри. Мальчишку знает весь город, зато совершенно не знает Виктор. Ничего не подозревающий водитель заполняет в голове русского пробелы в пункте “общие черты”, и Виктор обворожительно улыбается, рассыпаясь в благодарностях, стоит таксисту сказать, что они прибыли. Виктора встречают, как своего, явно узнав. Оно и не мудрено - соперников сына нужно знать в лицо, не знать же пятикратного чемпиона почти невозможно. Впрочем, не суть. В голове мелькает мысль, что парнишка неплохо устроился, живя в подобном месте. Горячие источники, или как их там принято называть в Японии, весьма интересный и наверняка выгодный бизнес. Виктор внимательно вглядывается в каждую деталь, проникаясь изяществом дыхания культуры. Никаких излишеств. Традиционное оформление медленно, но верно западает в душу. Виктор интересуется, где, собственно, Кацуки, и благодарно кивает, получая ответ. На катке… Что ж, это замечательно. Семейство Кацуки вызывает у спортсмена симпатию: никаких лишних вопросов, никакой навязчивости. Кажется, Виктор сможет даже немного отдохнуть от надоевшей суеты, и эта мысль дарит долгожданное чувство расслабленности, растворяясь в горячей воде. Виктор дышит глубоко и спокойно, прикрывает глаза и на время отпускает все проблемы. Источник словно бы смывает с него всю грязь, оставляя лишь чувство заинтересованности. Что за человек этот Юри? И какую маску нужно надеть для того, чтобы втереться к нему в доверие? Сделать выбор Виктор не успевает. Грохот падающей сумки отвлекает от размышлений, и мужчина едва ли заметно вздыхает. Придется импровизировать. Прямо сейчас. Эффектные стойки, пламенная, чувственная речь, наполненная уверенностью и умело обыгранные факты. Голая правда, как и сам обворожительно улыбающийся Виктор. Но стесняться ему совершенно нечего. Зато стесняется шокированный Юри. И Никифоров удивляется. Он ожидал какой угодно реакции, учитывая единственное сложившееся впечатление после того чемпионата: криков, истерики, гневных высказываний… но не искреннего неверия. И это становится очередной причиной. Причиной появления еще одной маленькой трещины на маске самообмана. Несколько дней совместного проживания напрочь рушат сложившийся образ заносчивого японца. Виктор начинает понимать истинную причину той реакции - смущение, разбавленное недовольством самим собой. И это осознание приносит Виктору странное облегчение. Юри его фанат. Не совсем обычный, совершенно не такой, как те, что чаще всего окружают русского чемпиона. Юри искренний и по-детски открытый. Юри стеснительный и честный. Он не нарушает установленных Виктором личных границ и не навязывает своего мнения, как единственно верного. Юри робкий в жизни, и эта робость вызывает у русского странное умиление, желание узнать Кацуки еще немного, разобраться в нем окончательно. Виктор, сам того не замечая, постепенно начинает ему доверять, открываться, становясь похожим на маленького мальчика в какие-то определенные моменты. Юри не похож на других. Виктор понимает это каждый раз, стоит им выйти на лед. Юри очень старателен. Он выкладывается на полную, беспрекословно следуя указаниям, раскрывается и никогда не стоит на месте, совершенствуя свои навыки. Юри напоминает Виктору его молодость, когда русский спортсмен покорял публику не только безупречной техникой, но и своей искренностью, демонстрируя открытую нараспашку душу, богатую на яркие чувства. Юри непроизвольно приковывает к себе взгляд, воскрешает давно забытые образы и эмоции. Юри, Юри, Юри… Виктор упускает момент, когда бесспорно талантливый японский фигурист начинает занимать все его мысли. Виктор не замечает перемен в себе самом, хотя каждое прикосновение к Кацуки все меньше становится игрой и все больше - личной необходимостью. Виктору тяжело засыпать в одиночестве. Он уже не представляет себе ни одной трапезы вне компании постепенно открывающегося ему японца, каждый раз разного, но притом неизменно настоящего. Маска самодостаточности сгорает безвозвратно. Виктор с каждым днем становится все более зависимым от Юри, из-за чего внутри разгорается нешуточная борьба. Виктор теряется между желанием открыться до конца и оборвать на живом успевшие установиться узы, пока еще не стало поздно. Виктор еще не осознает, что эту черту он переступил уже давно. Виктор становится рассеянным, порой забывая о чем-то важном, и только отточенные до автоматизма движения еще поддерживают его безупречный внешний вид. Виктор забывается и рассказывает вместо сказок на ночь Юри о том, что терзает его мысли, и опрометчиво выдает себя с потрохами. Виктор влюбляется. Серьезно и безрассудно. И это пугает. Воспоминания прошлых лет тяжким грузом давят на плечи, навязчиво убеждая бросить все и сжечь мосты, пока невыносимая тоска и обида от очередного предательства не сделали это сами. Виктор не переживет этой боли. Он прекрасно понимает, что достиг своего предела, едва переступил порог этого дома. Места, где его приняли таким, какой он есть. Виктор просыпается от повторяющегося кошмара и принимает решение. Бежать. Он резко меняется, торопливо пытаясь восстановить разбитые маски, служившие ему щитом. Склеивает осколки дрожащими руками, нервно ища под дырявыми очертаниями защиты, не желая принимать факта своей беспомощности. Но все бесполезно. Виктор падает на колени в отчаянии, боясь выходить из комнаты, кажущейся сейчас единственной крепостью. И это еще большая глупость. Юри сам делает последний из десяти шагов, когда-то разделяющих их друг от друга, и сам стирает тонкую, едва ли заметную линию, оставшуюся между ними последним ограничителем. Ласковые, уверенные объятия, тихий шепот на ухо и нежный поцелуй в шею окончательно рушат пробитую крепостную стену, и Виктор сдается без боя, признавая свое поражение. Последняя маска слезает, как змеиная кожа, обнажая запутавшуюся, истерзанную жизнью душу, наконец обретшую желанный покой.