Ошибка?

Фемслэш
NC-17
Завершён
187
автор
Размер:
6 страниц, 1 часть
Описание:
Примечания:
Публикация на других ресурсах:
Уточнять у автора/переводчика
Награды от читателей:
187 Нравится 13 Отзывы 18 В сборник Скачать

Часть 2

Настройки текста
Примечания:
«Сара Криспино — ветреная дурочка». «Сара Криспино — ветреная дурочка». «Сара Криспино…». Сара пишет эту фразу пятый раз подряд на маленьком клочке тетрадного листа красной шариковой ручкой, которая вот-вот закончится. Тратить ручку немного жалко, потому что Криспино не очень уж любит ходить по канцелярским магазинам, но выбора у нее особого нет: она только красный цвет предпочитает использовать, и для этого три причины. Первая — красный — цвет страсти, ярких эмоций и любви; эмоции внутри итальянской души Сары кипят подобно магме в жерле вулкана, которого никогда не ждет извержение, они крепче и беспокойнее с каждым днем, и девушке кажется, скоро они ее поглотят, сожрут заживо. Вторая причина — выражающие любовь сердечки принято рисовать красным цветом, хотя черт его знает, почему, да и рисуемые фигуры на реальное человеческое сердце мало похожи. Третья — ближе к красному оттенку цвет волос у причины наличия сердец на любых удобных поверхностях и буйства эмоций внутри Сары. Мила Бабичева есть беспорядочная система симпатий и антипатий, местами амбивалентных черт характера и иррациональных поступков, покрытая оболочкой живого человека. Сара саму Милу Бабичеву не любит: ни глаза голубые, хотя многие находят их очень красивыми, ни крашеные в алый цвет волосы на самом-то деле, ни крепкие мышцы на теле, ни округлые бедра, на которые ее фанаты слюни пускают. Сара любит лишь то, что скрыто внутри Милы, и Криспино рада бы перечислить каждую характеристику, загибая по пальцу несколько раз, но банально не может решить, что назвать в первым: в голове путается. От Милы всегда так — сбивчивый поток мыслей, среди которых попеременное «люблю» и последующее «черт, нельзя, нельзя» и снова «люблю» и опять «нельзя» — все по ровному кругу с большим радиусом. «Сара Криспино — ветреная дурочка», — восьмой раз каллиграфическим почерком выводит Криспино, припоминая мудрые слова своей матери и понимая, что нужно было слушать маму и пресекать случившееся на корню сразу. Мама говорила: «Сара, детка, запомни, нет ничего хуже, чем безответная любовь». А глупая и ветреная Сара только сейчас понимает, насколько она была права. Все нужно было закончить до того, как Бабичева начала воспринимать присутствие итальянки как должное, нужно было сказать ей: «мне больно», нужно было сделать так, чтобы она поняла: нельзя использовать человека как игрушку всякий раз, когда тебе хочется. Криспино замирает над последним словом, не решаясь его написать, а затем с каким-то остервенением давит на бумагу и выводит буквы жирным, обводит трижды. Сара глупая, ветреная. А еще безнадежная лгунья. Лгунья, которая сама себе врет. На самом деле она знает: нужно было все закончить еще тогда, когда Сара впервые позволила себе влюбиться в русскую женщину.

***

У Бабичевой по-мужски твердая хватка рук: это Сара в какой раз понимает, когда русская бесцеремонно затаскивает ее, хозяйку этого номера, вглубь комнаты и локтем выключает свет. Криспино хочет возмутиться: она ее не пускала, не давала никакого словесного разрешения, она не позволяла щелкать выключателем, потому что немножко боится темноты и ужасно — одиночества. Миле нельзя внутрь, потому что с минуты на минуту сюда войдет ее брат. Воспоминания о родном брате отдаются вспышкой боли в грудине: он единственный человек, который ценит и любит Сару любой, опекает (пожалуй, слишком заботливо и ревностно) и никогда не будет использовать подобно занятной вещице. Как, например, это делает невозможная Мила Бабичева, у которой даже в кромешной темноте волосы отливаются кроваво-красным и доводят впечатлительную итальянку до дрожи. И обществу любящего брата она предпочитает равнодушную Милу. «Сара Криспино — ветреная дурочка» — итальянка даже под закрытыми веками видит такую же красную, как волосы объекта своей неразделенной любви, надпись на клочке бумаги. — Я встретила по дороге твоего братца и сказала, что мы идем гулять, — на разговорном английском сообщает Бабичева и тянет ни капли не сопротивляющуюся, безвольную Сару за собой. — Он прямо сейчас будет здесь, но ты веди себя так, будто нас нет, — говорит она и улыбается лисьей улыбкой: Сара видит ее в обволакивающей темноте только потому, что у Милы ярко-красная под стать волосам помада на сегодняшний день. Криспино вспоминает, что даже не накрасилась и выглядит в разы хуже. Бабичева находит дверь в ванну, она очень хорошо видит в темноте: итальянка знает этот маленький личный факт, который больше никому не известен. Пожалуй, грубовато, как непозволительно обращаться с дамами, — брат так, по крайней мере, не сделал бы никогда, — проталкивает ее внутрь на удивление просторной ванной комнаты. Мила тихо присвистывает и говорит, что в ее номере ванная поменьше будет, а затем ловко прикрывает за собой дверь. Вместе со звуком закрывающейся щеколды в номер заходит Мишель. — Сара, ты еще здесь? Сара слепо смотрит в центр окружившего со всех сторон черного пятна (оно ее даже пугает), в направлении которого теоретически вход в номер, непроизвольно отрывает рот, потому что всегда отвечала брату и сейчас на подсознательном даже уровне хочет это сделать. Первый вырвавшийся из уст звук проталкивают обратно чужие губы; Мила целует ее резко и без церемоний, жадно сминает пухлые губы, оттягивает нижнюю. Ее помада на вкус как карамельная конфета и что-то синтетически-горькое, Сара обычно не любит горечь, но сейчас отказаться от нее не в силах. Мишель, не услышав ответа, заходит в комнату; звуки шагов долетают даже до ванны, проходя сквозь тонкую дверь, потому что в полной тишине и при отличном слухе Сары слышно абсолютно все; ей даже кажется, их с Милой слышно в соседнем номере. На самом деле, это не так, кроме Сары происходящее в другой комнате того же номера не слышит ни Мила, ни Мишель, ни кто-либо другой со слухом чуть хуже, чем у итальянки. Бабичева обхватывает ее затылок левой рукой, запуская руку в волосы и наматывая черные прядки на пальцы; Сара знает: это чтоб не сбежала, чтобы даже дернуться не смела, пока Мила не наиграется. Саре больно от этого чувства лишь частичной нужды. Сара слишком эмоциональная и хрупкая в душевном плане особа, которая разве что на соревнованиях волю в кулак собирает на удивление умело, но она не справляется со своей любовью. Всегда яркая Мила, которая в пугающей кромешной тьме выглядит как направляющий маяк, нужна Криспино сейчас, завтра и как можно дольше. Сара нужна Миле только временно. Криспино подхватывают под ягодицы, слепо усаживают на стиральную машинку и потому — неаккуратно, Сара сбивает левым бедром стиральный порошок и судорожно ловит его в полете, чтобы не упал. Губами чувствует улыбку Бабичевой, которая тут же скользит губами по скуле, оставляя влажный след вперемешку с красной губной помадой, и шепчет близко к уху: — Вот видишь, а с самого начала ты хотела шуметь. Сара кусает губу, чтобы не захныкать отчаянно: «у меня не хватает сил тебе отказать». Сара кусает губу еще для того, чтобы голос разума в своей голове окончательно заглушить и позволить эмоциям, съедающим ее изнутри, вырваться наружу. Сара хоть в чем-то у себя выигрывает: только победа ли это? Крепко обхватывает ногами чужую талию и стонет от того, как же приятно чувствовать тепло бедрами. — У-умница, — тянет Мила и ласкает языком ушную раковину. Залезает второй рукой под растянутую домашнюю футболку, что раньше принадлежала Микки, — черт, Сара, не думай! Не вспоминай! — и щекочет подушечками пальцев низ живота. Криспино непроизвольно сводит колени вместе, но женская талия между ними не позволяет этого сделать. Мила с трудом вытаскивает пальцы из длинных волос, на весу распутывая прядки, и освобождает руку. Чуткий слух Сары улавливает, что за дверью брат присел на маленький диван с коротким расслабленным стоном; он часто устает. Криспино снова поворачивается на звук, привычка всегда помогать брату и заботиться о его самочувствии дает о себе знать, но Мила освободившейся рукой цепко хватает ее за лицо, давит пальцами на щеки, Сара кожей чувствует полумесяцы ногтей. — Смотри на меня, — едва различимо говорит Бабичева, ослабляя хватку и даже бережно проглаживая тыльной стороной ладони пораненную щеку. Фальшивая нежность, чтобы жертва не рыпалась лишний раз. Бабичева царапает напоследок живот, Сара от щекотки судорожно втягивает его, стараясь избежать прикосновений, и ведет рукой вверх, пересчитывает пальцами ребра. Второй рукой хватается за большую блестящую пуговицу на джинсах и дергает на себя. За стенкой явственно слышно бряцанье пряжки ремня. Мила расстегивает ее джинсы синхронно с Мишелем. Саре очень стыдно, до проявившегося даже на смуглой, обласканной солнцем коже румянца. Она взрослая девочка и понимает, что происходит сейчас и здесь, в ванной, и за стенкой. Каждому человеку нужно сбрасывать напряжение, особенно если вся твоя карьера основана на нервотрепке. И все трое в этом номере именно это и пытаются сделать, только разными способами. Бабичева ловко забирается узкой женской ладонью в штаны и интуитивно находит указательным пальцем клитор, водит круговыми движениями по тонкой ткани женского белья и довольно дышит на ухо. Сара скрещивает лодыжки за спиной русской и преподносит руку к лицу, готовая в любой момент подавить всхлипы: ей не впервой глушить ощущения. Мила дразнится (как и всегда), ласкает сквозь мокрую ткань, — и Сара все еще стыдится своего возбуждения как в первый раз. Итальянка порывисто утыкается носом в чужую шею, резко притягивая женщину к себе за грудки. От Милы пахнет дорогими духами с привкусом клубники. — Хватит, — просит Сара. У нее дрожат ноги то ли от тяжести держать их на весу, то ли от медленно накатывающего удовольствия. Бабичева не слушает. Еще не наигралась. Она отстраняется немногим позже и снимает через верх легкую вязанную кофту с зимним узором в виде оленей: под ней нет нижнего белья. Бабичева нетерпеливо сдергивает дорогостоящую кофточку с Сары, итальянка вскрикивает, когда пуговицы царапают веко. Ее болезненный стон мешается с тихим удовлетворенном стоном брата за стеной. — Ох черт… — слышит Криспино и безошибочно угадывает интонацию Мишеля. Мила особенно не церемонится, задирает хлопковый домашний топик до ключиц, даже не удосужившись снять. Грудь омывает неприятным холодком, Сара пытается прижать к груди руки и задержать тепло, но ей не позволяют: заменяют тонкие предплечья всем своим пылающим телом, мерно раскачиваются с носка на пятку, создавая трение напряженными горошинами сосков. Саре приходится-таки закусить собственный большой палец, чтобы не застонать протяжно, хотя ее стон слился бы с очередным стоном брата. Сара плохо соображает, но, кажется, различает среди тихих обрывочных звуков «Какая же ты… Красивая. Красивая… Очень». — Красивая. Сара вздрагивает, потому что русская неосознанно повторяет точь-в-точь то, что сказал ее брат, только на другом, чужом для них обеих языке. Криспино приподнимается, позволяя стянуть с себя штаны и осторожно откинуть в сторону, как ненужное тряпье. На ней черные кружевные трусы, что шли в комплекте вместе с сексуальным, но неудобным бюстгальтером, итальянка ходила в нем целый день, пока не пришла во временное пристанище, которое с натяжкой могла бы назвать домом. Сара жалеет, что русская фигуристка не видит в ее сексуальном белье? Да, наверное. — Интересно, если я их порву нечаянно? — шепчет и оттягивает упругую резинку чуть в сторону, заставляя ткань надрывно затрещать. — Не смей! Это подарок. — Братишки? — хмыкает русская. — Странные у вас подарочки для нормальных отношений, — но все-таки слушается, стягивает с ног осторожно. Ее пальцы кажутся прохладными по сравнению с теплым влажным лоном, движения — такими же выверенными, как и в прошлый раз. Мила лишь несколько раз плавно проходится по клитору, прежде чем нетерпеливо дернуть итальянку за бедра к самому краю, заставив вцепиться в боковые края стиральной машинки, чтобы не упасть. Мила садится на колени. Сару пробивает крупная дрожь от одного только ожидания, пальчики на ногах подгибаются. Первое движение просто убийственно. Сара закусывает костяшку пальцев до синяка и глухо стонет-хрипит. Мила выводит языком подобие знака бесконечности, Сара несдержанно отклоняется назад и ударяется макушкой о стену; боль заглушается пронзившим удовольствием в паху. За стенкой ругается брат, произносит «ох че-е-ерт» вместо Сары. У итальянки дрожат бедра и онемевшие руки. — Я… Я сейчас… — шепчет итальянка. И русская вскидывает пронзающий холодом голубо-морской взгляд. — Сара… — Сара. Твою мать. Они выстанывают ее имя одновременно, пока Сара кончает. Как же стыдно. Мила встает с колен, разминает затекшие плечи, вытирает предплечьем с губ естественную смазку: помада у нее полностью размазалась по лицу. На Сару не смотрит совершенно, но вид у нее донельзя довольный. Надо же, наигралась. Они молча одеваются, ждут, пока Мишель перестанет пытаться открыть дверь в ванну и, тихо ругнувшись сквозь зубы на отвратительный номер, пойдет искать чью-то помощь, оставив их двоих. Мила прислоняется ухом к двери, вслушиваясь в звук хлопнувшей входной двери и затихающие шаги. — Ну ладно, — говорит она и открывает защелку. — До встречи, — машет рукой со спины, не оборачиваясь, и воровкой выбегает из чужого номера, оставляя после себя едва различимый запах женских духов на память. Сара едва дышит, протягивает руку вверх, когда Мила уходит, слегка зацепляется кончиками пальцев за алые волосы. Так и стоит с протянутой вперед рукой долгие минуты, осознавая, что ее снова поимели и бросили, как вещицу. Даже смешно. Мутное, подсвеченное лишь лунным светом из окна комнаты зеркало слева отражает чье-то лицо. В зеркале Сара видит девушку с читаемыми, как книга, характеристиками: и глупую, и ветреную, и слабую, и в чем-то лживую, и наивную. И жалкую. В зеркале Сара видит себя. Зеркало именно это и отражает.
Права на все произведения, опубликованные на сайте, принадлежат авторам произведений. Администрация не несет ответственности за содержание работ.