На своей шкуре

      Игра на музыкальных инструментах — это в своем роде выразительное чтение, только вместо слов — ноты, а вместо интонации — музыка. Один и тот же вальс можно исполнить по-разному: кто-то сыграет его легко, захочется самому подорваться с места и начать вальсировать, у кого-то это будет звучать меланхолично — возникнет желание вспомнить о чем-то давнем и важном, а иногда торжественный вальс Хачатуряна может звучать похоронным маршем или резвой чечеткой. Шиннок потер переносицу, ослабил темно-бордовый галстук — в комнате, которую выделили под музыкальный класс, слишком жарко, даже открытое нараспашку окно не помогало, — и строго, даже раздраженно, посмотрел на Рей, которая в очередной раз играла опостылевший им обоим вальс из «Маскарада». Хотя… в ее исполнении это больше похоже на бесовскую пляску: она заучила текст наизусть, теперь шпарит без остановки, лишь изредка обращая внимание на динамические оттенки — ни смысла, ни чувств, ни своего отношения девица передавать не собиралась. Сколько бы Шиннок ее не останавливал, не заставлял играть заново, девушка ни в какую не поддавалась, больше нервничала и играла по-своему — быстро, бестолково и неимоверно плоско. — Хватит, — обреченно говорит учитель музыки, а Рей чуть-чуть улыбнулась — ей удалось довести этого щегла, теперь он говорит не так высокомерно и холодно, — Прошло полчаса, а ты уже вымотала меня. Повторяю еще раз: не гони! — мужчина повысил тон, а улыбка резко покинула девичье личико. «Так, Рей, не выводи его, не надо… — думала она, согнувшись чуть ли не пополам, — Не хочу видеть его в гневе. Лучше от маман выслушивать, чем от него. Я же усну!». Девушка порой и сама не знала, чего хотела: довести до белого каления или дожить до конца обучения, не вступая в серьезные перепалки. Голубоглазая много раз уговаривала себя не идти на поводу у проклятого любопытства, но не получалось — она из раза в раз наступала на одни и те же грабли, балансируя на тонком лезвии. Музыкант признавал, что у этой бестолковой мажорки дар — не каждый сумеет вывести его из себя настолько сильно. Шиннок нахмурился: опять она сидит, как мешок с картошкой. У нее красивые плечи: изящные, будто фарфоровые, даже под рубашкой и приталенным пиджаком, который сейчас висит на стуле, это видно; но осанка ни к черту — долго держать себя она не умеет. Мужчина, незаметно для ученицы, подошел к ней и, схватившись одной рукой за округлое плечо, ткнул пальцами другой прямо в середину спины, из-за чего девчонке пришлось выпрямить спину, тихо ойкнув — удар был весьма ощутимым. — Сиди ровно! Кому с кривой спиной ты будешь нужна? — снова прошипел свою излюбленную фразу пианист и отошел от девушки, — Играй. И, пожалуйста, я хочу услышать вальс, а не тик-тоник! «Надо же, какие мы просвещенные!» — язвительно подумала Рей, немного надув губы, тихо передразнила учителя и положила пальцы на клавиши. Как ее это бесит! Она стала играть в полтора раза медленнее, глядя в ноты, чтобы точно знать, с какими динамикой и штрихами надо играть: форте или пиано, легато или нон-легато*. Шиннок прикрыл глаза и облегченно кивнул, уже не заботясь об отсутствии в музыке души и эмоций, которые предполагает под собой игра на любом музыкальном инструменте: — Уже лучше. Рей споткнулась и остановилась, не веря своим ушам: этот щегол так редко говорит «лучше», она думала, что ему неведомо это слово. Учитель хмыкнул: не говори гоп, пока не перепрыгнешь порог, да? В контексте белобрысой богатейки эта поговорка как никогда точна — хвалить девчонку раньше времени не стоит.       Он посмотрел на время — они уже полтора часа бьются над вальсом, сама Рей уже извелась и стала тихо просить об окончании этого кошмара, Хачатурян в глотке стоял не хуже засора в трубе. «Это тебе на отчетный пойдет, поэтому постарайся, не позорь меня!» — частенько приговаривал учитель, от чего Рей только фыркала под нос и думала, что назло ему облажается хоть где-нибудь, не обращая внимания на незримую лодку, в которой они оба — стоит ей резко покачнуться, и пойдут ко дну вместе. Девушка пялилась на ноты, пальцы от усталости начали подрагивать, она вздохнула и опять начала с вступления, уже не заморачиваясь с образами, просто играла ноты, да и учитель, уже не возражал. Рей вымотала всех. На пятом такте музыкант не выдержал, остановил нерадивую подопечную. Девчонка вздохнула с облегчением и убрала руки от инструмента подальше. — У тебя есть две минуты, чтобы передохнуть, — отчеканил мужчина, опять посмотрев на нее сурово и недовольно, от чего у Рей внутри немного похолодело. Она знала: такие люди похожи на дворовых собак — непонятно, чего от них стоит ждать. Шиннок почти никогда не повышал тона, только сверлил спину строгим взглядом, от чего создавалось ощущение, что он готовится кинуть в нее свою записную книжку или вазу и целится непременно в голову. Девушка иногда представляла, как эта фарфоровая ваза с нарисованной китайской пагодой и журавлями летит в ее голову, ударяется об затылок, раскалывается на куски, а по светлым волосам бежит алая кровь. Рей передергивало от этих мыслей, и порой она готовилась уворачиваться, но у ее нерадивого педагога было достоинство — он невероятно сдержан. Шиннок стоял у окна и рассматривал ухоженный задний двор. «Сразу видно хороших хозяев, — думал он, — И никудышных родителей.», — мужчина перевел взгляд на ученицу, которая встала с табурета и расхаживала по комнате. Шиннок не стал ничего говорить — пусть разомнется, иначе будет весь оставшийся час скулить, мол, зад затек сидеть на самом краю, спина устала, и пальцы скручивает. Он недовольно хмыкнул и скрестил руки на груди, мечтая о предстоящем отчетном концерте и расчете, после чего ему не придется несколько раз в неделю приходить сюда и видеться с этой бестолочью, уж так сильно она его достала. Как можно не понимать очевидных вещей? Если учитель сказал — надо сделать, ему же виднее. Сказали — заниматься два часа в день, так занимайся, не придумывай отмазок, постарайся хоть чуть-чуть или сделай вид, что пытаешься. Но какой там? Раз родители располагают деньгами, то можно вообразить себя невероятно опытной и умной. Мужчина тихо выдохнул. Их знакомство и первые уроки прошли не самым лучшим образом: девица всячески показывала свой далеко не шелковый характер и даже на первых парах пыталась развязать ссоры, но не учла, что Шиннок целеустремлен и ради своего заработка не откажется от нее, ведь матушка готова платить небывалые деньги, лишь бы чадо как можно чаще занималось инструментом, а потом ею можно было похвастаться перед гостями и лишний раз доказать, что их «белокурый ангелочек» (самого Шиннока невероятно тошнит от этого обозначения, «белобрысая бестолочь» ему нравится куда больше) самый-самый одаренный и самый лучший. Десять лет назад он бы не стал браться за ее обучение вообще, предпочитая тратить свои силы и время на более перспективных и способных детей, но за такой срок, как десять лет, начинаешь знать цену деньгам. У тех, у кого водятся хорошие деньги, отпрыски не всегда бывают одаренными, в плане музыки — тем более. Кушать же всем хочется, а мужчина еще не научился питаться солнечным светом и воздухом. Он еще раз посмотрел на нее, думая, как можно заставить ее сыграть именно то, что нужно ему. Запись уже слушала, с содержанием пьесы ознакомлена. Что-то внутри нее не дает добиться совершенства, к которому любой человек искусства стремится. И в этом барьере есть невероятная доля упрямства, которого у девушки было немерено. Музыкант прищурил глаза и приложил пальцы к подбородку, прикидывая варианты и время от времени глядя на часы. Рей встала прямо возле него, с любопытством и недоверием глядя на своего преподавателя. Когда она почувствовала взгляд светло-серых глаз на себе, то отвернулась и отошла ближе к стеллажу, где стояло несколько нотных сборников, оставшихся с прошлых лет. Девушка поймала себя на мысли, что сейчас она некоторые пьески из них прочитала бы с листа** сразу. Она поморщилась — не хотелось признавать за этим павлином превосходства, но приходилось. О, как радовалась матушка, инициатор этой идеи с домашним музыкальным образованием, когда наконец-то нашелся тот, кто мог относительно спокойно терпеть заскоки «белокурого ангелочка», а заодно умудрился научить ее признавать авторитет репетитора. Никто до Шиннока этого сделать не мог. — Рей, — она вздрогнула — он не так уж и часто обращался к ней по имени, чаще называя ее «голубушкой» или вообще на «ты», — вас в лицее учили танцевать вальс? «Откуда такой интерес?» — девчонка с недоверием покосилась на учителя музыки и приглушенным тоном ответила: — Да. А что? Улыбка на лице Шиннока больше напоминала оскал, а прищур явно намекал на то, что в голове музыканта назрел какой-то коварный план. Он подошел ко все еще недоумевающей ученице и галантно протянул ей руку, спрятав другую за спину. — Тогда изволь показать, чему тебя научили. А то, может, я еще возьму деньги за уроки танцев. Рей резко помотала головой, то ли пытаясь стряхнуть с себя мнимое наваждение — она не верила в реальность происходящего: ее репетитор-зануда и приглашает танцевать? — то ли всем своим видом выражая отказ. Мужчина не стал ждать согласия и, ловко схватив девушку за руку, потянул ее на себя. Она еле устояла на ногах, с неприязнью ощущая пальцы преподавателя на своей талии, причем он соблюдал дистанцию ровно в три сантиметра — ни больше, ни меньше. Невероятный педант. — Прекратите этот балаган! — высокий голос девушки звучал дико неуверенно и смущенно, что неимоверно веселило пианиста — она уже успела напридумать кучу всего того, о чем в приличном обществе вслух не говорят. Небось подумала, что это он до нее домогается таким образом. Наивный ребенок. — Не бойся, голубушка, — Рей скривилась: опять это его «голубушка», — Первое занятие абсолютно бесплатно. И не дрожи, я не кусаюсь, — мужчина ухмылялся, чуть ли не пьянея от внезапного приступа веселья и наслаждаясь реакцией нерадивой ученицы, которой явно не нравилось положение куклы в руках кукловода. Все должно быть так, как желает она, а этот чертов учитель всегда делает все наоборот, и она бессильна в этом случае. Но, спасибо, что хотя бы не сверлит этим вечно придирающимся строгим взглядом, от чего по спине частенько пробегает холодок. Рей подняла на него взгляд и резко отвела — смотреть этому самодовольному гаду в глаза тоже неприятно, даже не знаешь, что хуже: холодный взгляд в спину или надменный в глаза. Цепкие пальцы сжали крепче ладонь, поторапливая девчонку положить другую на мужское плечо. — Готова? — она только сконфуженно кивнула, пытаясь понять суть действий преподавателя. Ну не в самом же деле он захотел с ней покружиться в танце? Нет, он абсолютно не такой. Или это новый вид унижений, о которых она потом постесняется, как и всегда, рассказывать матери, которая души не чает в музыканте; Рей иногда кажется, что мать строит этому павлину глазки, но девушка только ухмыляется своим мыслям, задавая себе успокаивающий вопрос, ответ на который она искать точно не будет: а что же в нем такого?       Шиннок повел ученицу за собой и, помня о проблемах у ученицы с ритмом, считал вслух. Иногда он наклонялся к ее уху и понижал громкость голоса до шепота, от чего у Рей краснели кончики ушей, а ее брови сходились на переносице. Она показывала всем своим видом, что ей это не нравится, но не сопротивлялась, послушно за ним следовала и подозрительно смотрела на него. Их танец неспешен, движения осторожны. Со стороны казалось, что Шиннок расслаблен, он кружился в танце, как мотылек вокруг яркой лампы, однако девушка чувствовала, что ее преподаватель напряжен, будто он готовится к чему-то — на его лице застыла маска сосредоточенности, от чего Рей стало еще неуютнее. И это он упрекал ее полминуты назад в слишком напряженном лице? Внезапно темп стал невыносимо быстрым, Шиннок стал дышать громче, а дыхание Рей и вовсе сбилось, она пыхтела, пытаясь успеть за репетитором, но ноги уже не слушались. Девушка запнулась и, наступив мужчине на ногу, завалилась на него. — Хватит! — обреченно выкрикнула она, прижавшись вспотевшим лбом к жесткой ткани жилета и судорожно вздыхая. Рей никогда не думала, что танцы — это настолько утомительно. Особенно вальс. А ведь правда, что в этом такого? Шаг вперед, шаг назад, да один поворот, и так две минуты. Шиннок тихо засмеялся и отпрянул от ученицы, наслаждаясь очередной победой, которая стала делом принципа. Теперь эта бестолочь точно поймет, как надо играть, и фыркать будет в следующий раз меньше, выслушивая справедливые замечания. Он перевел взгляд на часы, их два часа истекли. Рей оперлась о стул и восстанавливала дыхание, злобно сверкая глазами в сторону репетитора, тот только улыбнулся уголками тонких губ. — Надеюсь, ты поняла, что от тебя требуется. — Сказал он у порога комнаты, — До следующего занятия. Они кивнули друг другу, и преподаватель вышел из комнаты. Рей облегченно выдохнула, приходя к до безобразия простой мысли: лучше уж такие спонтанные уроки танцев, чем осколки вазы с журавлями в волосах.