Слабость

      - Как долго мы будем ехать?       - Столько, сколько нужно. Ты куда-то торопишься?       Дирку не удавалось усидеть на месте. Плечо болезненно напоминало о недавних приключениях, повязка давила. Свет за окном авто слепил уставшие глаза, заживающая ссадина на щеке чесалась. Встреча с Фарой отменилась в самый последний момент, и Тодд вез Дирка домой. Картинки-образы возникали перед глазами Дирка так живо, но в то же время так неправдоподобно, словно всё случилось далеко не с ним. От некоторых воспоминаний перехватывало дыхание, от других же болезненный комок вставал в горле, а в груди становилось горячо от обиды. Так или иначе, но все было позади, сейчас он ехал в одной машине со своим единственным и самым лучшим другом. Остальное не имело никакого значения.       - Ты ведь зайдешь?       Стоило только Дирку переступить порог собственной квартиры, как он почувствовал облегчение. Мышцы сами по себе расслаблялись, как и струнки внутреннего напряжения, которые всегда натянуты до предела. Хотя обычно Дирк Джентли и строил из себя мастера ироничных шуточек, сейчас ему хотелось переодеться и тихо расслабиться в собственной мягкой кровати, где нет запаха лекарств, нет никаких болезненных процедур и плохой еды. В его квартире впервые за долгое время воцарился уют.       Тодд помог Дирку немного прибраться. На это раньше не нашлось бы ни минуты времени, но теперь они оба свободны и могут уделить внимание такому обычному, почти заурядному действию.       - Дирк, ты голоден?       Ужин на двоих, пусть и не очень разнообразный, но весьма неплохой. Тодд хорошо умел готовить, этого у него было не отнять. Дирк остался восхищен тем, как можно было из ничего приготовить целое блюдо. Он не переставал смотреть на ходящего туда-сюда по квартире Тодда. Его взгляд был просто прикован к этому милому его сердцу человеку. Дирк, переполненный благодарностью за эту немую дружескую поддержку и заботу, остался неизмеримо тронут.       Ужин был съеден не быстро. Дирк то и дело снова шутил, вспоминая самые яркие детали раскрытого дела, Тодд все повторял и повторял, как ему не верится, что все это действительно случилось, потом обсуждение переключилось на странную девушку-киллера и ее спутника, починившего машину, но никто не хотел затрагивать тему произошедшего между ними двумя. Ссора так и повисла в воздухе. Сначала им казалось, что тема исчерпала сама себя в тот самый момент, когда Тодд приехал забрать Дирка из больницы, но сейчас, оказавшись вместе в одной тесной квартире, обсуждая прошедшие дни за ужином и пытаясь распутать весь этот клубок происшествий, то один, то другой невольно задевал ниточку, ведущую к тем самым, сказанным на чистейших эмоциях словам.       Оба они знали, что те слова нельзя забрать назад, нельзя за них просто извиниться, но и забыть их не выйдет. Что-то в тот самый миг, как слова эти обрели голос, надломилось в них обоих, что-то такое, от чего на душе стало по-настоящему горько.       Тодд не позволил Дирку мыть посуду. Он был против того, чтобы Дирк хоть как-то напрягал руку, всё говорил, как опасно беспокоить раненое плечо, просил быть внимательным и не мочить повязку. Дирк слушал молча, принимая все советы с невиданной стойкостью и терпением, не сказав ни слова поперек или против. Дирк уже очень устал от всей этой смены событий. Рана не давала ему полноценно двигаться, и спина то и дело затекала, а лежать на раненом боку он не мог и вовсе, что понял, еще лежа на больничной койке. Сейчас же вся суматоха окончательно улеглась, страхи и опасения, мучившие Дирка в больнице, развеялись, желудок был полон и сыт. Веки сами собой опускались на глаза и при каждом новом их подъеме Дирк испытывал всё больший дискомфорт.       Тодд помогал раздеваться. Это было забавно для них обоих, даже для Дирка, несмотря на ноющую боль. Он отказывался снимать футболку с Мексиканскими Похоронами, от чего Тодд забавлялся и приходил в ярость одновременно. Тодд начинал ощущать себя нянькой, но он не мог сказать, что это приносило ему какой-либо дискомфорт. Скорее какая-то непередаваемая невесомая живость стала сквозить в каждом его движении, а каждый новый вздох Тодд производил с ощущением собственной значимости, словно жизнь наконец обрела смысл.       Но чего-то в этой жизни точно не хватало.       Квартира была прибрана, вещи, отправленные в стирку, шумно бултыхались в нутре стиральной машины. Дирк был уложен в свою постель, получив свою отменную порцию должного ухода за больным. Тодд мялся в дверях.       - Останься, Тодд, только сегодня.       И он остается. Он остается, и шаги от двери до кровати кажутся самыми желанными в жизни. Так много облегчения было в этих негромких шуршащих движениях для Дирка, как и для Тодда, в этой невинной, почти детской просьбе.       Тодд садится на край кровати, справа от Дирка, облокачиваясь боком на подушку. Больше нет напряжения, нет испуга, тревоги, страха, неуверенности. Больше нет немых вопросов, камнем повисших в воздухе. Есть только Тодд на краешке кровати и Дирк, повернувшийся к Тодду лицом. Теперь они оба честны в своих желаниях перед самими собой, осталось только проявить искренность друг к другу.       Дирк откидывает край одеяла. Слегка. Как бы невзначай. Словно оставляя невидимое послание на запотевшем стекле. Тодд уже научился расшифровывать послания.       Сумрак. Шуршание простыни, биение сердца, молчание. Дрожащие губы, улыбка, нервный вздох.       Вдох. Макушка, упертая в грудь. Горячая ладонь на предплечье, холодная - на пояснице. У Тодда всегда были горячие руки, сколько он себя помнил. Прикосновения, длинные пальцы, краешек футболки. Две пары голубых глаз. Выдох.       Касания губ, касания тел, желание.       - Я и не хотел уходить.