...Она рисует валласлин...

Табрис не пытается сбежать или закончить со всем этим — что не так с ее жизнью, если она может про нее сказать только «это»? — таким радикальным способом, нет-нет, просто решает сама проверить сообщения о порождениях тьмы в Вольной Марке. Вот и все. Пустяк, так ведь? …Киру находят на рассвете долийские охотники… — Я не думаю, что ваша рука восстановится, — осторожно выговаривает Хранительница Маретари. — Чудо уже то, что вы живы. Табрис коротко кивает. Она дремлет в неправильно-неподвижном аравеле, стараясь не думать о том, что, кажется, пыталась покончить жизнь самоубийством. Серые Стражи не убивают себя — они идут в последний бой и сражаются до последнего… Зевран ее убьет, если узнает… …Зевран может идти к гарлокам в… Нужно было быть рядом, если уж звал ее своей, а не пропадать на два года. Пусть и по делам гильдии… Кира начинает выбираться из аравеля, когда ее ноги заживают — шрамы от укусов останутся те еще. Интересно, порождения тьмы ее сожрать пытались просто потому, что резать устали? Табрис смеется над шуткой в своей голове и ловит со всех сторон презрительные взгляды. — Плоскоухая, — доносится со всех сторон шипящий шепот. «Идиоты!» — очень хочет ответить эльфийка, но из вежливости молчит. В конце концов, ее спасли, ее кормят, о ней заботятся — достаточно причин, чтобы сделать вид, что она не слышит презрения в их голосе… Пока. Вот восстановится она, станет снова сильной и надерет зад всем, кто шептал за ее спиной… …Рука висит плетью, и пальцы едва шевелятся, а вернуть ей былую силу может разве что чудо… Привычный загар давно сошел, и сейчас она напоминает самой себе серую моль — волосы, раньше светлые, прорежены такой ранней, такой неуместной в ее тридцать прожитых лет сединой. Бледная, серая, слабая. Кира плачет где-то пять минут, потом кусает себя за руку, ойкает и смотрит на место укуса, пришедшееся на не зажившую толком рану от порождений тьмы, и смеется. …Табрис прекрасно знает, что нет ничего предначертанного, а жизнь порой может совершить крутой поворот… — Странная она, — шепчутся долийцы. — А клинки хорошие, — примеривается какой-то охотник. — Отдай ножичек, — поет Кира, здоровой рукой отбирая свое оружие, и доверительно сообщает: — Маленьким детям нельзя доверять острые предметы. Долиеец краснеет от гнева, хватается за свой короткий меч, видимо, решая припугнуть. Но даже слабая, даже сражающаяся только одной рукой, даже почти готовая умереть, Табрис сильней. Она отражает атаку легко, словно ее и не было. — Не стоит, — говорит Кира. — Просто поверь мне. Не стоит. Охотник отступает. Он посматривает на свой лук, и в его мыслях он точно нашпиговал нахалку сотней стрел, не меньше. Кира смеется. …Как хорошо снова стать чьей-то занозой в заднице! Даже дышать легче становится!.. Командора ферелденских Серых Стражей никто не ищет. Болтают, что из-за схватки с Архидемоном Зов мог прийти раньше. Что она сбежала в Антиву к своему любовнику. Что просто умерла, достав очередного врага. В Антиву она наведывалась ровно три раза — чтобы отодрать уши Зеврана и увезти его с собой, чтобы скоординировать работу Воронов и Стражей в одном щекотливом деле… И чтобы почти остаться там навсегда. Только вот Зевран мгновенно нашел себе дело и пропал, а без него этот странный, пропахший кожей, солнцем и специями город ее не привлекал. …И хорошо, что не ищут. И пусть она будет для всех мертва. Лучше быть мертвой в чужих глазах, чем видеть лживое сочувствие и слушать, как же она была сильна когда-то… Тренировки помогают. Не думать, не чувствовать, не быть, но быть в то же время. Табрис чувствует, как воют ее мышцы, как трещат кости, как жалуется едва ступившее на путь восстановления тело. Но чтобы родиться, нужно пережить боль, так? Она уже перерождалась, становилась Серым Стражем, той, кто остановила пришедший Мор. Тогда было проще, но хуже. Тогда рядом были друзья и соратники. Сейчас друзей нет. Сейчас есть презрительные шепотки, которые подстегивают в два раза сильней. …Тело стонет, ноет, переплавляется, в крови кипит скверна, а Кира чувствует, что снова дышит впервые за много месяцев — за много лет, если быть честной… Хранительница приводит в лагерь какого-то мага. Лекаря, того, что сможет сотворить чудо, как клянется Маретари. — Андерс, — улыбается Табрис. — Когда я услышала про лекаря-отступника в Клоаке, который кормит кошек, я должна была догадаться, что это ты. А вот он узнает ее не сразу, а когда узнает, то мрачнеет. Кладет ладонь на голову и обещает: — Я помогу. Сделаю все, что смогу. Кира не спорит — если кто и готов сотворить невозможное, то только тот, у кого неоспоримый рекорд по побегам из магических Кругов. …Вообще-то, она не верит, что Андерс поможет ей, но что-то внутри требует чуда. Старый соратник на эту роль подходит идеально… Она посылает Андерса в зад Архидемону, когда тот, взвалив легкую Табрис на плечо, пытается утащить ее в свою лечебницу. — Я хочу нюхать цветочки на лугу, а не нечистоты Клоаки! — верещит подбитым гарлоком Кира. — Опусти меня, дебил нехороший! — Опусти девушку, — советует Изабелла, — Хоук тебя потеряла. Мне сказать, что ты изменяешь ей с миленькой долиечкой, и забрать нашу Защитницу себе? А потом пиратка узнает Табрис. Она охает. Смотрит с сочувствием — не лживым, что уже радует, а после спрашивает чересчур серьезно: — Ты сможешь помочь? — Смогу, — кивает Андерс, ставя Киру перед собой, и вот сейчас она верит. — Покажешь, что умеешь, попытаемся прикинуть схему тренировок? — улыбается Изабелла, становясь так, чтобы выгодно подчеркнуть линию бедра. …Кира понимает, что о ней решили в своеобразной манере позаботиться, когда внезапно оказывается полупьяной в «Висельнике», а Андерс ругается на гнома, потому что алкоголь нежелательно мешать с его целебными зельями… Никто в Киркволле не знает о героическом прошлом. Никто не ждет, что она вот сейчас пойдет искать гарлоков, драться с Архидемоном и вознесется на Небеса в ореоле золотого света. Андерс лечит. Изабелла тренирует. Хоук, ревниво оценив возможную соперницу, вздыхает и помогает Андерсу делать массаж. И едва Кира по каким-то едва заметным показателям достигает определенного уровня, берет ее с собой драться на берег с пиратами. — Не стой, — приказывает после боя. — У них есть карманы. В карманах есть деньги и полезные мелочи. Кира усмехается и обшаривает карманы ближайшего пирата. Гордый беловолосый эльф делает то же самое и при этом выглядит принцем, снизошедшим до жалкого сброда. …Только принцы бывают разными, а Кира до сих пор может припомнить, как Алистер сушил дырявые носки над костром, и, конечно, совершенно не замечает, как Фенрис ненавязчиво ее прикрывает. Гордость тоже бывает разная, как и принцы… Рука уже не висит плетью, и Табрис разрабатывает ее как может. И словно в насмешку над всеми этими гордыми долйцами она рисует на своем лица валласлин. Раз-два. Острыми росчерками клинков мамы, яркими синими черточками линий — от висков к губам. Три. Грифоньим клекотом во снах, полосой на носу. Четыре-пять. Все усиливающимся отзвуком скверны на грани слышимости, осторожными завитками с точками у каждого уха. Шесть. Несбывшейся смертью, от которой уберегла ведьма, полосой поперек лба. Она берет еще, чтобы рассказать о том, что выпало на ее веку, но краска заканчивается. Приходится разводить новую. — Разве валласлины бывают синими? — спрашивает Хранительница, присаживаясь на бревно рядом. — Мой валласлин — не ваше поклонение богам, — отзывается Кира. — Это мой путь и моя история. Я ведь не долийка. — Могла бы ею стать, — предлагают в ответ. Табрис только скалится в усмешке и рисует точками и завитками свой путь, свой долг, свою победу, а может и поражение. Свой истинный валласлин. …Сюрпризом для нее становится то, что краска смываться отказывается. То есть она бледнеет, но медленно, так что Табрис обладает исключительным валласлином, посвященным не богам, а своей жизни… Андерс тычет иголкой ей куда-то в локоть и получает в нос. И радуется, как ребенок, потому что сумел-таки сотворить чудо. Изабелла гоняет Киру по всем кругам бездны, кажется. Табрис сначала послушно следует всем указаниям и советам пиратки, а после начинает огрызаться. — Вот теперь я узнаю тебя, — улыбается черноволосая бестия и предлагает: — А хочешь, покрасим тебе волосы? Седина тебе совершенно не идет, дорогая. Кира даже теряется. На краску она соглашается и вскоре радует всех рыжим пламенем на голове, почти похожим на цвет волос ее сестры. По этому случаю Варрик опять уговаривает ее выпить, а Андерс потом долго насилует мозг, пытаясь донести, что регресс в лечении — меньшее из зол. — А большее? — мгновенно вклинивается Табрис. Маг замолкает ненадолго, понимает, что ей не интересно, на самом деле, и выпаливает сердито: — Три зеленые бородавки на носу! Хочешь? Кира не хочет, но получает — пять. Еще по одной маг сажает на каждое острое ухо и отказывается снимать в течении недели. …Она снова дышит, снова живет и почти не слышит отзвук поющей в крови скверны… — Хранительница Маретари, — преклоняет колени Табрис, — научите, как очистить кровь от скверны. Долийка смотрит с грустью. Она не знает, как помочь, но слышала когда-то о Страже, что Стражем перестал быть. — Ты могла бы остаться, — говорит Хранительница. — Твои поиски могут привести в никуда. — Но я не хочу, — улыбается такая рыжая теперь Табрис. — Я не могу, Хранительница, мне нужно двигаться, чтобы жить. Дышать мне нужно, а не задыхаться под гнетом долга или того, что все зовут моим долгом. Она не говорит, что ее считают погибшей, но справляются же как-то без нее. Не говорит, что больно понять — заменить можно любого, и на ее место сразу же найдутся если не сотня, то с десяток желающих точно. Конечно, не будет точно такой же Киры Табрис, но то не значит, что ее долг не сможет выполнить кто-то другой, сделав его своим долгом. …Она просто выдыхает. И вдыхает уже свободно… Варрик находит ей карты, Изабелла помогает проложить маршрут, Андерс собирает в дорогу лекарств. Никто не идет с ней. — Иногда дорога просто зовет, — улыбается Хоук, — но, может, отправишься с нами в последнее приключение? Деньги никогда не бывают лишними. Кира идет с ней, машинально теребя сережку в ухе. Одну сережку. При виде которой Зевран всегда шало улыбался. Вот и сейчас — стоит, улыбается, смотрит на нее и выдает насмешливо: — Спасибо, что не убили. — И у тебя есть контракт на мою голову? — смеется Кира, а Ворон обнимает ее и, кажется, отпускать не собирается. — У меня есть договор на всю тебя, — шепчет он, касаясь губами сережки. — Наконец-то я тебя нашел. Не верил, что ты просто так могла сгинуть. …Он узнает ее сразу… Зевран касается ее шрамов, проводит по ним сначала ладонями, потом — губами, грозится зацеловать ее всю, с головы до ног, забрать себе и не отпустить. — Когда найдем лекарство от скверны в крови, — просит Табрис. — А для этого придется пройти сотни дорог. — С тобой хоть снова Архидемону в пасть, — ухмыляется Аранай. ...С Защитницей Киркволла они прощаются тепло, посылают Изабеллу, попытавшуюся набиться к ним третьей, посылают что-то пытающегося им внушить напоследок Андерса и растворяются в переплетении дорог… Дорога ложится сама под ноги. Дышать легко. Зевран улыбается и смотрит на нее так, что становится ясно — их ждет очень незапланированный привал. Кира подставляет свое исписанное линиями прошлого лицо солнцу и смеется. Зевран обнимает Табрис за талию, касается губами сережки в ее ухе, и просто идет рядом. Дорога стелется под ноги. Солнце мягко светит. Почему-то кажется, что мир просто не может быть таким прекрасным, таким совершенным, но сейчас он таковым является. И пусть у них впереди — долгие поиски лекарства от скверны, но сейчас же можно побыть счастливой, да? Можно?