***
— Чертова тварь, — двенадцатилетний Оззи выругался сквозь зубы, словив подзатыльник: святоша-Роберт не любил, когда кто-то рядом с ним сквернословил. — Что на этот раз? — полюбопытствовал тот, сидя на корточках и шаря в последнем ящике комода. Вместо ответа Оззи снял дурацкую футболку, с боем доставшуюся ему от средней сестры, и повернулся спиной. — Иисус-Мария... Увидев кровавые ссадины на костлявой спине, Роберт охнул и полез шариться в ящике комода, где лежала мазь, стащенная у мамы именно для таких визитов. — Я просто спросил у нее, почему, если Бог такой хороший, то он забрал себе деда Артура и тетку Эдну, — вздохнул Оззи и закрыл лицо руками. — Я уже больше не могу, не могу... Кадило и святая вода, псалмы и молитвы, церковный хор, каждый день, Перси, каждый чертов день! Я ведь даже не могу от неё сбежать, ведь она меня найдет, и станет только хуже... — Я нашел мазь, — прошептал Роберт, победно вылезая из ящика. — Потерпи немного, ладно? Морщась от терпкого, масляного запаха, Оззи сидел на кровати с забинтованной грудью: год назад Роберт увлекся медициной и даже ходил на курсы. — Я принес тебе чай, — юноша улыбнулся. — Просто знай, что всё не так плохо, хорошо? Есть не только твоя мать и церковь, слышишь? — С-спасибо... В комнате Роберта весь оставшийся час было тихо, и лишь подросток с золотыми, будто луч солнца, волосами обнимал рыдающего худого парня в женской рубашке.***
Они сидели на пустыре, где раньше стоял огромный особняк какой-то там графини, пока его не разбомбили "мессершмитты". Роберт не любил Астон — в отличие от его родного Хэльсоуна, здесь всё было серо и тягостно, будто невыносимый дождливый день, что всё тянется, тянется и не хочет уходить. И люди здесь были... такие же. Мрачные и прилипчивые. Иногда Роберту казалось, что Оззи вовсе даже и не отсюда: этот человек, ржущий, как лошадь, придумавший тайный язык пиратов и построивший землянку у них во дворе (правда, люлей за нее почему-то получил только Роберт), не был похож на этих нудных и мрачных людей. — Оззи, я передумал, давай пойдем отсюда, — Астон нервировал Роберта всеми его серыми домишками. — Не-а, ты же так хотел этому научиться, — слишком хилый и низкий для своих четырнадцати лет, Оззи сидел на неровном, покосившемся дубе и высматривал подходящего типа. — Оззи, я вполне мог бы научиться курить и у нас! — взмолился Роберт. — Не у нас, а у тебя, — парировал Оззи, складывая ладони в форме бинокля. — К тому же кто-нибудь, да спалил бы твоему отцу, и пиши пропало. А здесь всем на всех плевать, как во взрослой жизни. Неожиданно Оззи пулей съехал с дерева и помчался на дорогу. — Дяденька! — семенил он за длинным черноволосым парнем с прямо-таки огромной гитарой. — Дайте сигаретку, дяденька! — А ключ тебе от квартиры не дать, где деньги лежат? — отнекивался тот, не меняя шага. Роберт знал его: то была весьма популярная в рок-н-ролльных кругах персона. Его звали Джимми Пейдж, и в свои восемнадцать он записывался с самими The Kinks! И Оззи, и Роберт, подобно другим мальчишкам их возраста, страшно любили рок-н-ролл. Роберт помнит до сих пор, как Оззи с горящими глазами ворвался к нему с пластинкой "Битлз" под мышкой: так началось их рок-н-ролльное безумство. Они всем говорили, что состоят в группе "Black Panthers", от которой реальным было только название. То были славные шестидесятые, и рок-н-ролл напрочь захватил умы буквально всех. — Куда тебе сигарета, — ругался Джимми. — Тебе ещё в куклы надо играть и спать по режиму, а ты... — Ну, Жымме, ну, пожалуйста, — уж что-что, а канючить Оззи умел. — Ну что тебе стоит, ты же звезда... — Черт возьми, ладно, уговорил, — Джимми бросил ему начатую пачку и быстро пошел прочь. Записываться, наверное...***
— Не бойся, — Оззи сидел перед ним на корточках, держа украденную когда-то у отца зажигалку. — Это начать страшно, а потом, как я, будешь дымить! — Оззи, по-моему, это плохая идея, — с сомнением протянул Роберт. Они сидели на рваном диване в одном из заброшенных, забытых домов, коих было море на Лодж Роуд — улице, где Оззи родился и прожил все свои четырнадцать лет. Оззи закатил глаза. — Перси, тебе уже почти пятнадцать, а ты за всю свою жизнь не выкурил ни единой сигареты. Как к тебе вообще девчонки цепляются, златокудрая ты наша принцесса? Беззлобно поддевая Роберта, Оззи был прав: именно из-за его золотых волос он и был популярен среди девчонок. Казалось стоит ему только, задумавшись, запустить пятерню в родную прическу, как девочки уже восторженно ахали. Роберт мечтал отрастить себе длинные волосы, но отец, строгий, суровый человек, видящий его бухгалтером, даже думать об этом запрещал. — Я могу прожить и без этого, — Роберт снова ломался. Впрочем, ломания его быстро пресеклись, и он, взяв чертову сигарету, смотрел на неё немигающим взглядом, будто кролик на змею. — Подожги и затянись как следует, — бормотал Оззи голосом учителя, протягивая ему зажигалку. Зажмурившись, Роберт сунул горящую сигарету в рот, затянулся дымом... и тут же закашлялся, отчаянно ловя ртом воздух. Горящая сигарета упала на пол и тут же погасла. — Молодец! — Оззи хлопнул его по плечу. — Молодец! — Давай ещё по одной, — Роберт вытер слезы и затянулся уже как следует. Становление настоящим Большим Парнем прошло успешно. Два тощих подростка стояли посреди развалин дома и курили, смотря вдаль. Было холодно, несмотря на то, что на дворе был только ноябрь, и ужасно хотелось есть.***
Окраины Хэльсоуна были особенно красивы летом. Битлз как раз тогда гремели по всему миру, обгоняя даже Элвиса, в затылок им дышали Роллинг Стоунз, мир стоял на краю холодной войны... А здесь, рядом с лесом, всё было так же тихо и мирно, будто тридцать, сорок лет назад. И, как кажется Роберту, будет и дальше. — Красиво тут, — Оззи, выросший, но совершенно не вытянувшийся и выглядящий максимум лет на тринадцать, лежал головой у него на коленях и размахивал тощими руками. — Мое любимое место, — парень слегка приобнял его за плечи, которые снова были в синяках: мать Оззи снова взялась за старое. — Я тут часто с мамой гулял, когда был маленький. — Сестра водила меня в лес, — Оззи вздохнул и вновь перешел на любимо-нелюбимую тему. — Ты всё-таки уезжаешь, Перси? Роберт вновь помрачнел. — Мне предложили место в группе, не бог весть какое, но... У меня появился шанс, понимаешь? — распалился он, смотря в его пронзительные синие глаза. — Шанс не стать бухгалтером. Шанс не закончить свою жизнь в этом омерзительно сладком месте. Оззи слегка привстал на локтях и обхватил обеими ладонями — ледяными, будто из проруби — его руку. — Я умру здесь, Роберт, — жарко прошептал он. — Ты здесь мой единственный друг. Как я буду без тебя? С матерью, которая меня ненавидит? С отцом, который меня не хотел? С кучей ненужной работы, которая давит на меня? Роберт тяжело вздохнул. Они уже давно не были детьми, но он по-прежнему помнит все. Тот залитый солнцем день. Двое мальчишек качаются на качелях. А сейчас одному из них уже шестнадцать, а другому пятнадцать, и за плечами у него столько, сколько не наберется у любого бандита. — Прости меня, Оззи... — Роберт гладит его по щеке, и ему плевать, как это выглядит: они же одни. — Я просто... — Я не виню тебя, — Оззи прикладывает палец к его губам. — Это же классно. Просто не забывай мне писать, ладно? — Ладно... — улыбается. Тишина впервые за столько лет резко повисает между ними. Оззи продолжает смотреть на него, будто въедаясь в душу своим пронзительным взглядом, не говоря ничего. И тогда Роберт решается. Он медленно наклоняется к другу и целует его, быстро и страстно, держа его острое лицо в ладонях и стараясь не смотреть, как удивленно расширяются его глаза. Роберт часто целовался — девушкам всегда нравились его длинные золотистые волосы — но с Оззи все было по-другому. Он был... другим. Необычным, чистым, нездешним? Вроде того. Не встретив никакого сопротивления, Роберт смелеет и просовывает язык ему в рот. Губы у Оззи терпкие, горьковатые, прямая противоположность всем пухлым сладким губкам, что Роберт когда-то целовал, и это возбуждает его ещё сильнее. Он подтягивает парня к себе и валит на траву, расстегивая пуговицы его рубашки и беззастенчиво трогая его худую грудь, проводит пальцами по выступающим ребрам, синякам от ударов, ссадинам... Оззи тяжело выдыхает ему на ухо, и Роберт прижимает его к себе всё сильнее и сильнее. Он покрывает поцелуями шею, грудь, живот, оставляет свои отметины везде, где только душе угодно... Оззи стонет ему в ухо и обхватывает его грудь своими ледяными руками, и одна только мысль об этом вызывает у Роберта дикий стояк. Он подтягивает его к себе, и... — Робби, обед! — черт возьми, его мать никогда не была так... не вовремя. — Ты где? — Уже иду, — бормочет он. Роберт поднимается на ноги, помогает Оззи застегнуть рубашку — его дрожащие пальцы путаются в петельках — берет его на руки и несёт прочь из леса. Они обедают вместе, как ни в чем не бывало, и даже мама — для Оззи миссис Плант давно стала второй, а то и первой мамой — ничего не замечает. Под вечер Роберт провожает Оззи домой, и они снова жадно целуются, так, будто в последний раз. — Я никогда до этого ни с кем не целовался, — шепчет Оззи, прижимаясь к его груди. — Ты был первый. — А ты был первый, на кого у меня встал, — шепчет Роберт в ответ. — Считай это прощанием, ладно? Я буду писать тебе каждый день... — Я буду скучать, — говорит Оззи и долго смотрит ему вслед. Он точно знает: не напишет.