Еще один год

Японцы чрезвычайно любят детей, буквально души не чают. Холят, лелеют, балуют, окружают заботой и лаской, задаривают вниманием, вкусностями, подарками. И то, что мужчина в медицинском халате под пальто несся на всех парах по торговому центру в последний день уходящего года, да буквально в последние его часы, вовсе не означало обратное. Напротив, успев заглянуть в тканевый и книжный магазины, теперь он, как глава семейства, торопился за традиционным рождественским тортом и истово поглядывал на часы, порицая себя, что безбожно опоздал. Однако продолжать стараться не только ради карьерного роста, но и на благо семьи, без пяти минут главному врачу Центральной городской больницы никто не запретит, даже в новом году.  — Такси! — Рюкен наконец выудил взглядом нужную машину и попросил шофера поторопиться.  На циферблате наручных часов — всего полтора часа до полуночи, но минут тридцать дорога украдет себе: поместье Исиды раскинулось на окраине города, в его зеленой части, насыщенной озоном, таким необходимым для подрастающих поколений, и не только выживших квинси.  Белый особняк наконец-то показался в конце квартала, заставляя немного нервозного Рюкена расслабленно выдохнуть и потянуться за пачкой сигарет, так и болтавшейся в кармане врачебного халата. Закусив привычно фильтр и зашарив по карманам в поисках еще и зажигалки, Рюкен в итоге так и не закурил: такси как раз проезжало мимо местной клиники, хорошо знакомой ему, хоть и не особо жалуемой. Да и мигающие разноцветьем гирлянды на фасаде серьезного заведения также казались лишними, смешными, хоть и под стать тому весельчаку, что мелькал в окнах рядом с порхающей женой и целой охапкой детей в придачу.  На губы уставшего после дежурства хирурга запросилась бодрая улыбка; Масаки светилась, и лучи ее счастья можно было разобрать даже через кисейные аляповатые занавески. Эта девушка никогда не бредила роскошью, но выглядела богаче многих зажиточных людей.  — Прибыли, господин.  Рюкен, будто бы очнувшись ото сна, безотчетно кивнул. А может Маса-чан и впрямь ему приснилась, хотя бы из грез пытаясь по-родственному наладить прежний контакт? Всё-таки у них сыновья — ровесники, да еще и троюродные братья меж собой, нужно было их хотя бы познакомить.  Впрочем, всё это могло подождать. До нового года — так точно. Он был близок, и, словно бы сорвавшись с цепи, побежал быстрее, задышал морозом в спину, захрустел снегом след во след, заставляя молодого хозяина, нагруженного коробками да пакетами, припустить шаг и нырнуть в калитку, трусцой преодолеть серевшую, не занесенную пока метелью, дорожку, ведущую к высокому крыльцу дома.  У входной двери ожидаемо обнаружилось кадомацу — приветствие божеству новогоднего праздника и сулящее благополучие домочадцам. Бамбук символизировал стойкость, сосна — долголетие, рисовая солома — достаток, а папоротник — плодовитость. Как семья состоятельная, Исида могли позволить себе вплести в эту композицию пару веточек цветущей сливы, что издавна олицетворяло удачу да счастье. Рюкен с не присущим ему любопытством пробежался пальцами по оберегу, сделанному с любовью и умелой рукой. Конечно, мать не одобрила бы подобное искусство, пускай и традиционное, но выставленное на всеобщее обозрение, однако по прошествии трех лет с ее кончины Канаэ наконец осознала себя полноправной хозяйкой дома.  — Ото-сан!!!  Замок еще не успел щелкнуть в захлопнувшейся двери, как в гостиную устремились быстрые мелкие шажки. Рюкен невольно взметнул брови, завидев до сих пор бодрствующего сына, словно бы позабыв о кануне праздника, но долго удивляться ему не дали — подлетевший маленький метеор едва не сбил родителя с ног, радостно и так беспечно обнимая его за стылое пальто, поддевая носом еще не растаявшие на черном кашемире снежинки.  — Простудишься, Урю, — деланно пожурил мальчугана отец и заботливо пригладил его гладко убранные к празднику волосы.  Появившаяся на пороге жена ласково улыбнулась: минуты сплочения для семьи успешного и ответственного лекаря случались не так уж часто и окружали подчас тем же приятно волнительным флером, что и торжественно-праздничная атмосфера. Выходной молодого господина в этом доме всегда ждали с особым трепетом и нескрываемой радостью.  — Это тебе, Канаэ. — Рюкен не стал медлить еще целый час с подарками и протянул жене бумажный сверток, красиво перевязанный тесьмой.  Канаэ с легким поклоном приняла его, постаравшись скрыть дрожь в пальцах. Подобными знаками внимания от состоятельного супруга она была не обделена, и всё же каждый раз ее одолевало смущение. Рюкен засмотрелся на ее утонченное лицо, из приличий редко выдававшее эмоции, и нашел его ныне интригующим. В темных глазах Канаэ, сосредоточенно ловивших переливы нитей тесьмы, с которой быстро, но аккуратно справлялись ее искусные пальцы, улавливалось чисто женское любопытство, а на губах играла тронутая робким счастьем улыбка.  — Рюкен-сама… — выдохнула жена с тихим восхищением и развернула отрез дорогого шелка, предназначавшегося для парадного кимоно, сшить которое для нее самой не составляло никакого труда.  Исида-старший неопределенно пожал плечами: в его заботе о ней не было ничего удивительного, семья для него отнюдь не пустой звук. Единственное, что могло внести разлад в их семейный штиль — подходы в воспитании наследника. Рюкен успел заметить коробку с разноцветной пряжей и небольшими спицами, уже распакованную у красиво убранной сосны в глубине комнаты. Ему по-прежнему не нравилось, что мальчик интересуется рукоделием, хотя развивать в детях их природные способности было делом не зазорным. Просто на пару с Канаэ они окучивали в Урю разные таланты. — Ух ты! Это же истории о екаях!!! — разразился малыш восторгом и тут же зашуршал страничками. — Да их тут целый миллион!!! — синие глазки блеснули недюжинным интересом за стеклышками очков. Черед укоризненно глядеть настал для Канаэ, но то был лишь миг недовольства. Непоколебимо преданная и беспредельно уважающая мнение супруга, Рюкен знал, что уже завтра она раскроет книгу вместе с увлеченно впитывавшим всё новое, неизведанное, сыном и, укутавшись в плед, будет покорно читать ему особо страшные местечки, прижимая временами всё же трусившего Урю к своей груди и успокаивая его поцелуями в макушку. Рюкен видел; порой он опускался до несвойственного ему ребячества и «как бы между прочим» заглядывал в щелку двери детской. Рюкен любил и беспокоился о сыне, не уступая Канаэ, но выставлял свою любовь напоказ, само собой, только по большим праздникам.  — Я думал, вы уже не дождетесь меня, — подняв Урю на руки, он передал пальто и коробку с клубничным тортом служанке и вместе с женой проследовал к столу. Тот изобиловал яствами, среди которых бросались в око традиционные моти и осети. В воздухе же витал пряно-сладкий запах очищенных мандаринов: Урю до поздней трапезы не дотерпел.  — Что вы, Рюкен-сама, мы бы никогда не начали праздничный ужин без вас. — Канаэ услужливо подставила угощения своим мужчинам, никак не желая забывать о своих прежних обязанностях в этом доме. Это несколько уязвляло сделанный выбор Рюкена и немного печалило его: пропасть меж ними, хозяином и горничной, порой казалась непреодолимой. — Как здоровье Сокена-доно? — А она не подавала виду этому. Вела себя непринужденно, сейчас — прекрасно памятуя о причинах его опозданий в последнюю неделю и проявляя учтивое беспокойство за свекра, перенесшего сердечный приступ.  Наручные часы защекотали запястье хирурга отцовским теплом, заставляя заметно расслабить спину.  — Кризис уже позади, теперь ему нужен только покой и отдых, — Рюкен смочил горло стаканом воды, хотя причин для волнения у него не было: он лично провел сложную операцию на «отменно». — Твой дедушка скоро будет дома, Урю, — кивнул он затаившемуся сыну, не без удовольствия ловя его улыбку в ответ.  Урю оживленно затараторил матери о своей радости, но отец семейства не особо прислушивался к их словам. Позабыв на какой-то миг о голоде и еде, он уперся локтями в стол и устало положил подбородок на замок из пальцев. Сознание притуплялось сном, натруженные глаза отдыхали без оставленных в стороне стекол. Рюкен находил покой в синем сиянии очей сына, Рюкен купался взглядом в блестящей черноте распущенных волос Канаэ, которая на торжества избавлялась от своего чопорного пучка. Элегантная и в то же время домашняя, в ней сочетались противоречивости, но именно они и привлекли внимание молодого Исиды, некогда любившего яркие краски в женщинах.  — Что-то не так, Рюкен-сама? — Оставив безмятежное щебетание с сыном, к мужу Канаэ обратила взор, полный ранящего ее душу беспокойства. Два ее мужчины вызывали у нее чувства поразительной разности.  — Нет, всё определенно замечательно, — ответили ей мягко. Рюкен покосился на Урю и умиленно усмехнулся уголками губ. Урю уже восемь, рядом с ним за столом — свободное место, и даже не одно, а в семье Куросаки, видимо, в крохотной гостиной, не в пример их огромной, шумно и многолюдно…  …Исида встречают Новый год, как раз, покончив с праздничным ужином, а потому сына укладывают спать в скорости, подарив ему на удачу еще и монетку отосидама, «новогоднее сокровище». Урю засыпает с блаженной улыбкой на губах, даже не заикаясь о новой книжке — он слишком утомлен продолжительным ожиданием отца-трудоголика, и в то же время, он выглядит счастливым в такой семье. Значит ли это, что и того, второго, они смогут окружить тем же количеством заботы и внимания?  Канаэ тихо прикрывает дверь в детскую, оставляя маленькую щелку — на случай экстренного «спасения от екаев», надуманных воображением сына. Об устранении реальных монстров на страже этого дома всегда стоят другие гемишты, а еще — сам молодой господин, готовый вступиться за Урю мгновенно, безо всяких духовных доспехов. Правда, сегодня талантливого лучника заботит иная его роль.  Рюкен удерживает жену за руку и, перекинув ее тяжелые лоснящиеся волосы со спины на плечо, прямо в коридоре касается позвонков ее шеи самым красноречивым поцелуем. Из уст жены срывается тотчас судорожный выдох: в нем мало страха, в нем чувствуется ответное вожделение, которое заволакивает дымкой и ее глаза. Рюкен долго смотрит в них прежде, чем целует Канаэ в губы, нежничавшими пальцами приближая ее лицо к своему.  Урю восемь, и они, его родители, еще довольно молоды, здоровы, обеспечены, друг другом более чем увлечены. Потому завести второго ребенка кажется вполне логичным решением, которое просто где-то запоздало в пути Рюкена от работы до дома. Однако ныне не логика подталкивает Рюкена и самозабвенно прижимавшуюся к нему Канаэ к двери супружеской спальни, вовсе не долг перед древним родом квинси вызывает в нем желание увлечь жену на ложе, совсем не хмель в его трезвых устах заставляет шептать какие-то совершенно несуразные глупости ей на ухо и в подушку, на которой, по поверьям, в новогоднюю пору могут сниться сны, вещающие события на весь последующий год.  Выцеловывая ароматную мраморную кожу, Рюкен отрицает любую аналитику в своем мозгу и рисует в нем вперед магии предсказаний то чадо, которое может появиться уже в сентябре, когда листья клена только окрасятся в веселящий душу рыжий. Рюкен усмехается, в мыслях не находя никаких посторонних параллелей этому оттенку; с куда большим упоением он растворяется в черном шелке волос Канаэ, и в ее любви, которая всегда походила на мирный, глубокий, благоволивший ему океан.  Рюкен засыпает крепким, полным оптимизма сном, зачиная верить в удачу в новом году. Он прижимает к сердцу нежную, точно дуновение весеннего ветра, Канаэ. Радуется настолько, что способен умерить свой скепсис касательно чудес и вещих снов. Рюкен спит и еще не знает, что за страшно-правдивым окажется первый из них…  Его сентябрь предопределен. Но, увы, не им.