И этого хватает

Лето сдалось прохладным в этом году, но вот именно этот вечер был теплым, почти душным, и комары то и дело слетались к разогретому от жары телу, и дохли, когда Кенни выдыхал на них сигаретный дым. Крошечные крылатые тела лежали на побитом асфальте лапками кверху средь бутылочных осколков. Кенни собрал их в одну кучу. Издалека это просто куча мертвых комаров. Но вблизи это было похоже на оргию и, если учесть, что все кровососущие комары — самки, то на лесбийскую оргию. Докурив, он вернулся домой, на кухню, куда забирался совсем слабый, но сквозняк, и вместе с временами открывающимся холодильником воздух немного остыл. Кенни подошел к столу, занял стул и глянул напротив. Ее глаза были пустыми, и каждый из них смотрел в разные стороны на лице неровной формы. Ее конечности распростертыми застыли в воздухе, неловко смяв широковатые лямки на не подходящем ее телу по размерам платье Кушель. Кенни отвернулся. Ему все еще было не по себе от пустого взгляда и от раскрытых губ, застывших буквой «О». На настенных часах по стрелкам виднелось, что уже тридцать минут или чуть более, как Кенни расположил свою молчаливую подругу за стол, и сам, будто язык отрезали, не произнес ни слова. Казавшаяся изначальной забавной идея стала кошмарной, и ему хотелось только избавиться от Риты — так он ее назвал —, ведь в сущности своей она была для него бесполезной. Кенни так и не посмел ни погладить ее волосы, ни прикоснуться к коже, хоть и один хер понятно, что она холодная и воняет резиной. Вдобавок на ней было надето платье Кушель, что делало картину еще более отвратительной. Пролистывая порно-журналы, что еще в школе таскал с собой один из одноклассников (этому извращенцу, к слову, так никто и не дал), Кенни обнаружил, что никаких чувств эти глянцевые картинки у него не вызывают — ни смущения, как у девчонок, когда им неожиданно подсовывали вырезанный из журнала член в тетради, ни восторга, как у других парней, глупо хихикающих и ерзающих на стульях. И было не важно, какими были эти ребята в другое время: идиотами или ботаниками, увлекались ли они моделированием самолетов или компьютерным программированием, были ли они добры к другим или вели себя как мрази — все они превращались в одержимых, когда перед ними появлялась (будь то нарисованная или настоящая) половозрелая самка. Игнорировать это безобразие было почти бесполезным, ведь, в конце концов, секс был повсюду: не только в головах и журналах, или на школьной доске, когда учитель выходит из класса, но на улицах в лице почти обнаженных женщин, играющих роль украшения на рекламных плакатах и с их помощью пытались продать автомобили, пластиковые окна и прочее. В телевизоре тоже был секс: и в рекламе, и в прогнозе погоды после новостей, в каждом второсортном сериале, и даже в любимых фильмах, что могли бы быть еще любимей, если бы не эти никчемные сцены с поцелуями, лобзаниями и прочей мерзостью. Ну, серьезно! Прерывания экшн-сцены ради жмакания сисек главной героини только все портило, так что Кенни не ходил в кинотеатры, и смотрел фильмы только на DVD, чтобы можно было перемотать неугодные моменты, да и так еще можно было отлично избежать наблюдение посреди сеанса за целующейся парой. И как хотелось защитить сестру от этих извращенцев, но со стороны это было больше похоже на попытки контролировать каждый ее шаг, вследствие чего Кушель назло привела какого-то парня в дом, с которым Кенни пересекся в дверном проеме уже тогда, когда тот, сделав дело, уходил домой. Конечно, как и полагалось, Кенни после догнал его и разбил ему лицо. Скандал с Кушель после был знатный, но когда она порвала с тем парнем, то все же согласилась с Кенни, что тот был полным мудаком. Согласиться-то согласилась, но это не значило, что она осознала свою ошибку и больше не повторяла ее. Кенни не знал и знать не мог, чего сестру так тянуло приластиться к кому-то, что она при этом чувствовала и о чем думала. Он знал только, что происходило после — Кушель пропадала в ванной около часа (могла бы пропадать и больше, если бы Кенни не приходил удостовериться, что вода уже холодная и пора из нее выходить), а после ходила разбитая сутками до следующей встречи со своим возлюбленным. Кенни замечал, что, если расставание длилось более недели, то Кушель начинала понемногу отходить и даже веселиться, как было прежде, до того, как все это началось, и хотелось ему оградить ее от тех встреч, помочь забыть и вернуться к прежней себе, что не была зависимой от чужих тел. Но Кушель сама не хотела этого. В один день она сама, все такая же поникшая и с опущенными черными ресницами, прижалась лбом к плечу Кенни, чтобы едва слышно прошептать, как же ей пусто в душе. Хотелось Кенни сказать ей, где у нее на самом деле пусто, а не в душе, но не стал, чтобы не обидеть. В конце концов, он просто смирился с ее природой, пообещал, что больше не будет пытаться убить ее любимых. — И перестанешь угрожать им папиным дробовиком? — с надеждой спросила Кушель, подняв чуть просиявшие серые глаза. — Да, — недовольно произнес Кенни, — но только потому что меня уже можно привлечь к уголовной ответственности, не более. Он уже не один раз успел пожалеть о данном обещании, ведь почти всегда, когда родителей не было дома, Кушель кого-нибудь приводила, и если Кенни в этот момент спал в соседней комнате, то он нередко просыпался в самый неподходящий для этого момент. Несколько секунд он слушал шуршание, скрип, вздохи и совсем тихие полустоны, и уже скоро учащенное дыхание, и вскакивал с кровати, наскоро одевшись, покидал дом. Обычно это не случалось уж слишком глубокой ночью: Ури еще не спал, так что можно было залезть к нему в окно (минуя встречи с его старшим братом Родом, таким же ревнивым как сам Кенни) и посидеть у него в комнате. Рейссы жили не так далеко, буквально через два дома, и Ури нередко поджидал Кенни у себя, втихую протащив две кружки с чаем в комнату и печенья. Иногда Кенни приносил пиво, и тогда посиделки становились веселее, но и приходилось прилагать усилия, чтобы не разговаривать слишком громко: кутались в одеяло, сидя на кровати, глядели в квадратный монитор компьютера фильмы с пиратских дисков, комментировали друг другу шепотом. Кенни тогда оставался у Ури спать, и было спокойно от того, что тот не видел в этом ничего предосудительного. Спалось ему всегда крепко и приятно — Ури был теплым и чистым, практически не шевелился во сне и дышал еле слышно, да и разбудить его было сложно, так что Кенни при необходимости мог вертеться, сколько влезет. Не по себе стало лишь однажды, когда посреди ночи Кенни проснулся от того, что ему стало жарко. Думал, скинуть с себя одеяло или снять футболку, но оказалось, что это жар от тела Ури, что прижался к его спине грудью. Спать вдвоем в одной кровати, конечно, тесновато, прежде не было никакой надобности в такой близости, да и Кенни уже некуда было двигаться — прижался к стене, как заключенный. Не то, чтобы Кенни был категорически против — он бы мог простить Ури любые странности за их общую любовь к тем же фильмам, музыке и форме времяпровождения, но как бы за такими жестами не скрывался какой-нибудь сексуальный интерес, на который Кенни не собирался отвечать взаимностью. Но после и в иные случаи дальше объятий (даже временами слишком продолжительных) дело не заходило, и Кенни решил, что все порядке — просто Ури теперь стал более открытым в выражении своих чувств. Так думал Кенни. Но думал он неправильно. Он снова посмотрел на Риту. Она здесь только из-за Ури, но все теперь казалось таким глупым и бесполезным, что хотелось ее просто выбросить, как мусор. Редко, но все же у Ури начали появляться «дела», после которых он со странной радостью прибегал к Кенни домой и лез обниматься так, будто хотел спрятаться в нем, тыкался лбом ему в грудь, сжимался в его руках. Лицо он показывал не сразу, а волосы были влажными и сильно пахли шампунем, будто он только-только вылез из душа. Кенни сделал им чай, включил телек. Ури избегал прямого взгляда, но несмотря на это казался спокойным и почти таким же, как прежде — только ночью, когда пошли спать и Ури снова прижался к спине Кенни, тот почувствовал, как беспокойно у него билось сердце. На раскладном диване места было побольше, но Кенни не стал отстраняться. Он повернулся, едва видя лицо Ури в темноте и под своей тенью, пока остальная комната утопала в чуть приглушенном тюлем лунном свете. От него исходила странная тревога и казался жутко беззащитным, особенно когда все же открыл свои глазища, что бегали туда-сюда, не зная, куда им смотреть. — Что случилось? — спросил Кенни тут же. — Ничего, — ожидаемо ответил Ури чуть охрипшим голосом. Тишина вернулась, и она была до того тяжелой, что кровь кипела и в ушах барабанило, но все же было слышно, как колотилось сердце в груди Ури и как он безуспешно пытался выровнять дыхание. Он не имел такой привычки — подолгу отмалчиваться, и очередные догадки друг за другом заставляли Кенни напрягаться снова. — Тебе это не понравится, — глухо произнес Ури наконец. — Даже если так, это ничего не изменит, — уверил его Кенни. — Серьезно. Так думал Кенни. Но думал он неправильно. Он снова посмотрел на Риту. Она всего лишь резиновая кукла, и он не хотел ее, как не хотел никогда и никого. И впервые от этого стало по-настоящему не по себе. Кенни догадывался, что желание имело мало общего с особо ни с чем не связанным стояком, от которого он избавлялся бесчувственным передергиванием, пялясь в стену и не думая ни о чем. Он думал о том, как это странно: успокаивать Ури, уверяя в том, что не отвернется от него лишь потому, что тот трахнулся с кем-то. — Почему меня вообще это должно волновать, если мы не пара или что-то в этом роде, — сказал Кенни, испытывая неловкость от собственных слов. Ури объяснил, что он так пытался усмирить свое либидо и не приставать к самому Кенни, зная об его отношении к подобным вещам. И все-таки, Кенни он хотел так, что сил нет. — А если тебе нравится только делать это самому… — обдумывал Ури, — можем, ну… сделать это, глядя друг на друга. — Ты совсем ебанулся? — беззлобно спросил Кенни. Ури крепко прижался к нему, горячий и беспокойный, влажные волосы почти высохли и щекотали Кенни подбородок. Широкие ладони легли на чужую узковатую спину, обнимая в ответ. Мысли путались в голове, и собственное сердце застучало сильнее, наливаясь странными чувствами, похожими на страх. Чужое дыхание стало более размеренным, жар спал — Ури уснул. Лежа на его груди, Кенни чувствовал тепло — приятное, как во время крепкого сна, и когда Ури покрывал его лицо поцелуями, и когда целовал в губы, болезненно вздыхая, то Кенни млел, как опьяненный, утопая в всепроникающей нежности. И этого ему было более, чем достаточно. Он подошел к резиновой кукле, которую нарек Ритой. Снял колпачок, через который из нее выйдет весь воздух, чуть надавил на область живота, чтобы процесс прошел быстрее. Ее тело деформировалось, и от человека (на которого она и до этого была похожа лишь отчасти) в ней ничего не осталось, так что и платье сестры снять уже не было проблемой — как с уродливой вешалки.