Крушение Левиафана

«Когда шестнадцатилетний Карл Россман, отправленный опечаленными родителями в Америку из-за того, что некая служанка соблазнила юношу и родила от него ребенка, медленно вплывал на корабле в нью-йоркскую гавань, статуя Свободы, которую он завидел еще издали, внезапно предстала перед ним как бы залитая ярким солнцем. Ее рука с мечом была по-прежнему поднята, фигуру ее овевал вольный ветер». Вот она – та самая неизвестная и чудаковатая новая литература, которой предстояло захватить мир, от побережья Калифорнии до млечного пути Тихого океана, россыпи островов неизвестных культур, прошагать по миру уверенным строевым шагом, сквозь неприятие и отторжение, прозу и стихи, идеологии и научно-технический прогресс. Алек стоял в центре своей захудалой комнаты, держа в руке странную книгу, измазанную сажей и облитую чернилами, и с пьяным удивлением смотрел в потолок, где трещины соприкасались острыми углами в узоре лепнин. Алека так воспитали, по старым еще правилам, что он каждую книгу пропускал через себя. Книги, тексты и слова, подобно хирургической нитке, зашивали его разум, скрепляли его, делали цельным и работающим. Каждая книга оказывала на него влияние колоссальных масштабов, и новые книги, может, не такие поэтичные, как древние опусы и трагедии, все равно оказывались ужасно реалистичными и чрезмерно нужными ему. Ровно как и эта, хранившая под своей дешевой обложкой частицы мудрости автора – молодого и неизвестного Алеку, но безмерно сильного в слоге и серьезности своего абсурда. Ее издали в Праге, два года назад, используя хрупкую тончайшую бумагу и свинцовые газетные чернила. Книга, больше похожая внешне на манифест политической партии, которые раздают на съездах, как листовки и носовые платки. Однако внутри жили миры, которые Алек никогда не мог себе и представить. Когда он вернется в Лондон, то обязательно, сразу, как вдоволь нанежится и выспится, побежит, не обедав, в магазин «Фойлз», или, если там не будет, в «Чарльз Рассел», и скупит все сочинения этого восхитительно образованного чеха, на каком бы языке они не были продаваемы. В Берлине, тем временем, уже было четыре часа утра. Он засиделся за книгой настолько, что ложиться уже не было смысла. День обещался быть трудным и даже судьбоносным. Бовриль спал на подушке Алека, распластав лапы, как умеют только некоторые животные и дети, и видел сны. Его сны были яркими и эмоциональными – он будто бы переживал в сновидениях все тоже самое, что видел днем. Ему по несколько раз за ночь являлись кошмары, и тогда лори с недовольным фырком вскакивал, оглядываясь вокруг. В такие моменты в его глазах на мгновение появлялся страх, обычно совершенно не улавливаемый, будто Бовриль не умел бояться. Удостоверившись, что все хорошо, зверек ложился на нагретое место и снова засыпал. Алек настолько привык к этому, что даже перестал обращать на это внимание. Пытаясь развлечься и снять навалившееся с новой силой чувство безысходного одиночества, Алек шагал по комнате, чеканя шаг, и зачитывая сам себе под нос строки заученного наизусть гимна. Шаг – слово, встаешь на носок – делаешь паузу, так он обходил жилище, аккуратно, перекатывая на языке слова. Когда же ему это надоело, он присел на табурет и закопался в бездонном ящике журнального столика, куда припрятал забытые как-то раз Эрихом сигареты. Они нашлись вместе со спичками, прикопанные между тетрадями и мелкой мелочевкой. За сосредоточенным смолением его и застал его друг, тактично постучавшийся в дверь. Он, должно быть, только вернулся с прогулки. - Входи, - призвал Алек, накрывая Бовриля, недовольно засопевшего и засучившего передними лапами, своим головным убором. - Не знал, что ты куришь, - сказал Эрих, закрывая за собой дверь. Его заметно покачивало. - Ну, у всех бывают плохие дни. Это, конечно, была просто блажь. Алек потушил только занявшуюся сигарету о подошву ботинка. Во рту стоял непривычный и тошнотворный привкус. Эрих был чем-то очень взволнован, его глаза бегали из стороны в сторону, в поисках чего-то благословенного. Наверное, он искал графин с водой. - Что-то случилось, ведь так? – определил Алек, вставая с табурета и освобождая его для Эриха. Эрих сел, и пока Алек искал под кроватью оставленный там днем чайник со спасительной влагой, его гость, копошившийся в карманах пальто, протянул ему что-то. В полутьме керосиновой лампы Алек не сразу понял, что это было: мятый замусоленный конверт, мокрый от измороси. - Я шел домой, никого не трогал, - забормотал Эрих, язык его заплетался, должно быть, он слишком много выпил за ночь – Уже был в квартале отсюда. Ко мне подошла девица. Господи, Александр, как она была прекрасна, такая тонкая, точно с Луны свалилась. Точеная, как винтовка. Такие волосы. Алек закатил глаза. Повторялась сто раз пройденная история – Эрих был пьян и влюбчив, постоянно находя для себя все новые и новые любовные интересы, и размышляя о них, как о неземных созданиях. - Ты спросил, как ее зовут? - Нет. Нет, не спросил. Зачем? Она оказалась твоей знакомой. - Моей знакомой? – не понял Алек – У меня нет в Берлине знакомых девушек. Мужчин-то наберется от силы на пять пальцев - Как можно забыть такую невероятную красоту? Она подошла ко мне и спросила, не знаю ли я Александра, что живет в страховом доме Гольфа? Я сказал, да, конечно знаю, он мой хороший друг, тихий и нелюдимый. Сегодня он спас меня от голодной смерти. Голод Эриху явно не грозил – он так налакался, что не было и сомнений, что в его кармане завелись деньги. - Ближе к сути, прошу – взмолился Алек, вырывая из руки пьянчужки мятый конверт и разворачивая его. - Она сказала, что очень важно, как можно скорее, передать тебе ее послание. Я тебе завидую. Она просто очаровательна. - Да, только пишет, как курица лапой. Алек еще раз проверил конверт – ни одной записи. Грязный, мокрый, желтый, будто из прошлого века. Письмо начиналось словами: «Нераздельна и неразрывна была твоя империя, прекрасный Принц». Алек вдруг понял, что это письмо, написанное плохими чернилами и неверной рукой, на хорошем немецком, много важнее, чем признание в любви от неизвестной прекрасной девушки. Он метнулся к двери, повернул ключ, придавив, для верности, дверь еще и своим телом. - Александр? – испугался Эрих – Что стряслось? Кто-то умер? - Да, давно. Но сейчас это неважно. Алек сел на пол, раскинув ноги, жадно поглощая письмо. «Нераздельна и неразрывна была твоя империя, прекрасный Принц, Нельзя описать словами мое восхищение Вашими подвигами, дорогой мой Александр. Следить за Вашими похождениями было для меня большей отрадой, чем все приключенческие романы мира. Такой большой путь Вы прошли, и вот, наконец-то Вы в Берлине. Будьте моим гостем. Надеюсь, это письмо прибудет своевременно и станет для Вас приятным сюрпризом и предостережением. Во-первых, хочу известить Вас о том, что сегодня Рейхстаг не принял резолюцию по Версалю, и Вы сами отлично понимаете, что это значит для всех нас, простых и честных людей. Но много более важным для Вас будет информация о том, что в ближайшие сроки к Вашему порогу прибудут люди, с которыми Вы очень сильно не хотели бы встречаться. Русская разведка имеет на Вас далеко идущие планы. Возможно, что русские агенты уже ищут Вас, или, что хуже, уже за Вашей дверью. Вам следует немедленно уходить. Смените обувь – они обязательно найдут Вас по следам. Соберите лишь только необходимое и бегите незамедлительно. Этой ночью за Вами ведет охоту лично протеже господина Егорова – Данковский. Вы имели счастье познакомиться с ним лицом к лицу. Не недооценивайте Данковского. Он – серьезная для Вас, мой принц, опасность. Возможно, если Вы попадете к нему в лапы – не доживете до утра. Я беру Вас под свою опеку и буду помогать Вам по мере сил. Ныне – знайте, что у Вас есть невидимый друг. С Великим уважением, Доктор Калигари». - Что там? – спросил Эрих, когда Алек, смяв письмо в кулаке, поднялся, и на ватных ногах прошел к окну, отодвигая занавеску и вглядываясь в темень. - Эта девчонка. Она сказала что-нибудь? - Нет, только потребовала у меня клятвы, что я доставлю послание, и тут же ушла. Что она написала тебе? Что-то неприятное, надо пологать. Алек не стал отвечать. - Ты видел кого-нибудь на улице? Эрих посмотрел на Алекса абсолютно пустыми непонимающими глазами. - Когда ты шел сюда, ты видел кого-нибудь у дома? Пьянчуг, милиционеров, хоть кого-то? - Кажется, напротив какие-то люди чинили машину. Алек потушил керосиновую лампу, отчего в комнате стало абсолютно темно – только тлела сигарета в зубах негодовавшего Эриха. Теперь, происходящее на улице было видно лучше. И правда, у дома стоял колесный транспорт, вокруг него прохаживались трое людей в плотных одинаковых пиджаках и шляпах. - Пропасть, - прошипел Алек – Уходи отсюда. Закройся в своей комнате, никому не открывай. Сиди день безвылазно. - Что происходит? – залепетал Эрих, и Алек схватил его за воротник и буквально потащил к выходу. Эрих упирался и кряхтел. - Это не твоя печаль, друг мой. Просто неурядица. Я скоро вернусь, и мы вместе посмеемся над случившимся. - Александр, кто эти люди? Алек не знал, что ответить. Поэтому просто буркнул: - Коммунисты. - Коммунисты? – глаза наивного от вина Эриха раскрылись так широко, что в них можно было теперь хранить паровозные колеса. - Да. Что-то вроде того. Не вздумай вмешиваться. Лучшее, что ты можешь сделать – это исчезнуть, Эрих, и немедля. - Конечно, если ты просишь. - И еще – какой у тебя размер обуви? На Эриха было жалко смотреть. Вроде бы солдат, прошедший тяжелые трудности, ставший серьезным и ироничным, а начал лепетать, как лицеист. - Ладно, неважно. Даю тебе за нее семь тысяч. - Семь? За эти дырявые сапоги? Я ношу их с самого фронта. - Видишь, - натужно улыбнулся Алек – Сегодня твой счастливый день. Он достал из кармана все деньги, которые у него были. Он хранил их на аварийный случай, и бросьте в него камень те, кто посчитали бы, что он не наступил. Алек всучил Эриху деньги, вырвал у него из рук пару сапог (теперь Эрих стоял босой и потому заметно мерз), пожал другу руку, и, не говоря ничего, тут же запер за ним дверь и прильнул ухом к замку. В коридоре было тихо. Эрих постоял еще, будто бы размышляя, и неуверенно застучал пятками в сторону лестницы. - Бовриль, - сказал Алек. Лори, давно проснувшийся, выглянул из-под шляпы – Мы уходим. - Просто неурядица, - уверенно высказалась зверушка, вспрыгнув на подоконник и уверенно заскреблась по стеклу. Алек, натягивающий подтяжки и пиджак, тут же последовал ее примеру. Окна заклеивали на зиму, поэтому липкую бумагу приходилось отдирать вместе с краской и деревянной трухой. Самоходный экипаж, стоящий у входа, теперь был необитаем – трое пропали. Должно быть, они уже были в здании. Лифт не работал, Алек помнил это. Значит, они поднимаются пешком. Это – лишняя пара минут. Времени на сборы не было. Алек быстро скинул свои ботинки и заменил их прохудившимися сапогами Эриха – изношенными и грязными. Они оказались ему немного велики, но при беге навряд ли бы спали. Наскоро накидав вещи в кожаный саквояж, спрятав туда вперемешку документы, сменное белье и фотографию, забытую на столе, Алек замотал вокруг шеи шарф, и, отодвинув стол от окна в центр комнаты, забрался на подоконник, открывая окно. - Бродяги, - оповестил его Бовриль, забираясь по штанине на его плечо. В коридоре, и правда, началось оживленное движение. Кто-то тяжелым шагом шел к его двери. Алек отворил окно нараспашку, выглянув на улицу, и оценив, как же высоко ему будет падать, если он сорвется. Бовриль тоже присвистнул. Сорвись с такой высоты – и не соберешь костей. - Ладно, малыш, будто есть выбор. Когда в его дверь постучали, Алек уже выбрался на карниз, крепко держа в руке свой саквояж. Промозглый ветер ударил его в лицо. Ноги в неудобных сапогах заскользили по гладкому железному скату. Главное теперь было – ни в коем случае не смотреть вниз. Алек схватился замерзающими пальцами за кусок наружной лепнины, и, мелко переступая, направился к углу здания. С другой стороны должна была быть, просто обязана была быть, и никаких возражений, пожарная лестница. Кто такой доктор Калигари? Зачем ему помогать мне, думал Алек, и все шел над пропастью. Его попытки отвлечься не приводили ни к чему хорошему – ноги скользили, руки теряли опору в темноте. Он слышал, как неподалеку, в его брошенной комнате, били ногами по двери. Сейчас они попытаются ее выломать. Сумка мешалась, Бовриль нервно шипел над самым ухом, лицо обдувал ледяной воздух, и Алек уже дважды проклял себя за то, что не продумал других, куда более безопасных, выходов. Наконец, он дошел до края здания, и, повернув на углу, почти сразу вцепился в ржавую арматуру лестницы. В этот момент до него донесся комплекс дальних звуков: хлопок, натужный треск дерева, звон стекла и мужские крики. В его комнату, его недавний дом, прорвались, и теперь уже точно знали, что он ушел. Теперь его будут искать, потому как он не мог еще уйти далеко. Алек, тяжело дыша, перебрался на лестницу и начал медленный спуск вниз. Лори болтался у него на плече, крепко вцепившись передними лапами в плащ. Уставшее железо звенело под ногами, и оставалось только молиться, чтобы оно не рассыпалось прямо сейчас. Куда ему теперь бежать? Британское посольство? Нет, слишком опасно – своим присутствием там он вполне может дискредитировать всю операцию. Друзей в Берлине у него нет, ровно как нет у Зоологического Общества и явочных квартир. Теперь он оставался совсем один в ночном городе, а за спиной у него дышали трое хорошо подготовленных русских. Что-то подсказывало Алеку, что разговаривать с ними – бесполезная трата энергии. Он не мог поверить своему счастью, когда коснулся левой ногой подгнившей листвы, пахучего перегноя, мусора. Алек чуть было не упал на землю, не схватился за нее руками. Он оказался в заросшем палисаднике, рядом с каменным неработающим фонтаном. Его окружал забор. - Не так страшен черт, да, дружок? – прошептал Алек, но для Бовриля, скорее для самого себя, и направился медленно, вслушиваясь в тишину, к забору. Он слушал, или может, казалось в шелесте веток, как в его жилье переворачивают мебель, что-то ищут, не находят и злобно ругаются по-русски. Перекинув саквояж через ограду, Алек схватился за ее мокрые чугунные набалдашники, и, подтянувшись, спрыгнул вниз с стой стороны. Теперь он оказался на улице, совершенно один, и зашагал в сторону от своего окна. Если продержаться до вечера, то вполне можно проникнуть в Воздушный порт. Пробраться на «Левиафан». И пусть, что там сменился капитан – костяк старой команды, с которой Алек пролетел весь цивилизованный мир шесть лет назад, все еще служил на судне. Он найдет там своих боевых товарищей. А товарищи – своих не выдают. За ночь воздух остыл, и теперь Алек с каждым выдохом создавал вокруг себя плотную паровую завесу. Сапоги, сразу же как коснулись земли, промокли. Встречу Эриха, думал он, куплю ему новую обувь. Хорошую, может, английскую. Он будет очень рад. Погруженный в свои мысли, Алек совершенно пропустил тот момент, когда из-за угла, ему навстречу вышли двое. В темноте неосвященной улицы их было почти не разглядеть. За плечами у них качались весла винтовок. Должно быть военный патруль. Двое увидели Алека быстрее. Остановившись, один из мужчин поднял руку, указывая на него, и что-то громко выкрикнул. Тут Алека осенило. Русские хитро сработали. Привлекли местную жандармерию. Неважно, что они им наплели. Важно лишь, что это очень осложняло работу. У Алека не было другого выбора. Попятившись назад, он схватил Бовриля и бесцеремонно затолкал в глубокий карман своего плаща. И, развернувшись, побежал, как лис, когда на его хвосте сидит пара голодных гончих. Германцы побежали за ним. Сначала Алек услышал, как его уши пронзает свист траншейного свистка. Потом – тяжелый хлопок винтовочного выстрела и умоляющий звон чугунной ограды сада, рассыпавшийся искрами пулевого рикошета.