Крушение Левиафана

Хоть ночь оказалась холодной и нервной, Алек с огромным бы удовольствием отказался от крова, выпавшего ему. Квартира, невольным постояльцем которой он стал, пахла пылью и гуталином, почти как прифронтовая казарма. В это траурное жилище его привел Эрих. У него были ключи от двери. - Тут есть все что нужно, - уверял его он, тщетно пытаясь в кромешной темноте попасть ключом в замочную скважину – Кухня, телефон. Ток, если не отключили, и камин. Так что в холоде не останемся. Квартира поразила Алека своим простором и абсолютной запущенностью. Стены, обшитые резным деревом, при каждом шаге издавали мистический вздох. Когда Эрих закрыл за ними дверь – раздались многочисленные шуршания и недовольная возня. Будто тысячи маленьких солдатиков попрятались по баррикадам в кухне и рабочем кабинете. - Крысы, - пояснил Эрих – на кухне стоит три мешка с яичным порошком. Эти пакостники жрут его, не стесняясь, и добреют до размеров кошки. Пробовали прятать, но они настолько к нему прикипели, что по ночам бьют посуду и грызут проводку. Наверное, этот порошок для них – что-то вроде опия. В рассказе Эриха Алек уловил что-то сказочное, будто бы его путник был бывалым путешественником в Крысиное королевство, а квартира – тайным лазом в иной, чуждый человеку мир. - Тут никто не живет? Я имею ввиду, кроме крыс? - Живут, - отозвался Эрих, скидывая куртку и бросая ее на зубастую вешалку – Тут четыре комнаты. Хорошее жилье. Занимай любую, кроме дальней по коридору. Она не для тебя. Я бы тебе рекомендовал библиотеку – там чудесный диван. И, на всякий случай, не давай своему разговорчивому дружку разгуливать здесь. Бовриль недовольно заерзал в кармане Алекова плаща и высунул свою любопытную морду, осматривая прихожую. По стенам в вечной стойке «смирно» выстроились пустые зеленые бутылки из-под вермутов, характеризующие хозяина жилища как знатного пропойцу. Здесь же, как единственное упоминание о славном прошлом, на гвоздике висела вешалка, а на ней- шикарный зеленый сюртук с блестящими латунными пуговицами и красной замшевой оторочкой. - Должно быть, хозяин этого дома – хороший солдат? - Один из лучших, с какими мне пришлось встречаться, - бросил Эрих бесчувственно. Прихватив Алека за локоть, он потянул его за собой в библиотеку, не желая продолжать этот разговор. Эрих провел его в библиотеку, обедневшую и испорченную нехваткой в доме денег, где Алеку нашлось место для ночлега – тот самый мягкий скрипучий диван. Не успел Алека на нем толком примоститься, как Эрих вылетел из комнаты, буркнув что-то неразборчивое на прощанье и закрыв за собой дверь. И Алек устало облокотился на витиеватую диванную ручку, прикрыв глаза, и безнадежно выдохнул. Этот день наконец-то подходил к концу. - Бовриль, - шепотом позвал он, и зверушка подалась к его рукам, крест-накрест сложенным на груди – Вот мы влипли, да? - Относительно, - философски выдал фабрикат. И Алеку оставалось только сжаться в комок, в надежде, что так станет теплее. Если бы хоть толика оптимизма лори передалась ему, он бы оказался самым самоуверенным человеком в этой квартире. А может – и во всем этом больном городе. В мороке сна, Алек видел тонкие девичьи черты и слышал далекий голос, адресованный ему. Видение мешало успокоению и только лишний раз тревожило внутренние струны, и Алек с наивной глупостью надеялся, что сейчас старые воспоминания пропадут. Но их, должно быть, нес с собой «Левиафан». Утром из туманного морока его вытащил Эрих. Громко хлопнув дверью, он подошел к вскочившему Алеку и бросил рядом с ним серый мешок. - Переодевайся. На улице в цивильном сегодня лучше не появляться. Эрих утром успел добежать до дома и переодеться в свою старую воинскую форму – ту, в которой он прошел воинский фронт. Форма истрепалась, плечи выцвели на солнце, слева на груди у Эриха, словно набор медалей, красовались несколько рваных отверстий, через которые виднелась белая повседневная рубашка. Алек не даром несколько лет провел в кулуарах Зоологического общества, и следы фабрикатных когтей он мог определить с высокой точностью. - А форма, все-таки, дисциплинирует человека, - похвалил его Алек. - Конечно. Главной мечтой после войны – было больше никогда ее не надевать. Но, если тебе нравится форма, то спешу порадовать. С этими словами Эрих извлек из мешка измятую, да что уж там, больше похожую на половую тряпку, но все-таки, кажется, целую кожаную куртку, черные шаровары с клепанным ремнем и сюртук. - Прошу. Буду под твоим командованием. Алек придирчиво рассмотрел принесенные Эрихом вещи. Их состояние было трудно расценить больше, чем удовлетворительное, и будь у Алека время, он бы наверняка смог привести ее в божеский вид. Но, увы это самое время сейчас утекало сквозь пальцы, подобно мелкому песку. - Форма воздухоплавателя. Классика. Алек отряхнул черный сюртук от пыли, прошелся пальцем по потемневшим от времени памятным значкам и медальной колодке, будто бы пытаясь через звон металла и блеск пуговиц узнать, кому принадлежала эта одежда до него. - Командир четвертого боевого отсека цеппелина L-15, - известил он Эриха, посмотрев за подкладку сюртука – Не знаю, откуда ты это достал, но вещица редкая. - Обменял на пистолет твоего русского дружка, - пожал плечами Эрих – И выручил с этого еще и неплохую сумму. Хватит на три ночи знатной кутерьмы, или же на месяц спокойной жизни. Если чертова марка не вздумает опять рухнуть – она очень любит такое занятие. L-15, жестянщицкий дирижабль кайзеровских ВВС был сбит над Лондоном в пятнадцатом году, после чего всей своей могучей тушей приземлился прямо в маслянистую Темзу. Каким-то непостижимым образом, Алек держал сейчас в руках боевую форму одного из германцев, оказавшихся в холодных британских водах. Он даже приложил ее к лицу, пытаясь почувствовать запах тины, которой так славилась грязная лондонская речушка. Потому что – чем не шутит черт, мир в последние двадцать стал слишком тесен. То, что форма, принесенная Эрихом, оказалась результатом божьего провидения, Алек уже нисколько не сомневался. Она была ему велика в плечах, да и галифе пришлось затолкать в сапоги. В пустую пистолетную кобуру Алек положил рапиру – подарок старых британских друзей. При должном желании, ее вполне можно было выдать за торчащую рифленую ручку пистолета. Авиационная куртка, как и положено – из дубленой кожи, со свалявшимся от времени и пыли белым мехом, тоже была Алеку немного велика, ему пришлось подвернуть рукава вовнутрь. После всех нехитрых манипуляций, хватило одного взгляда в зеркало, чтобы понять – компанию из двух солдат-оборванцев не остановит ни один патруль. Если, конечно, не захочет марать руки о такой сброд. Это было именно то, что им и требовалось. - Достойно, - похвалил его Эрих – Не ателье, конечно, но и не каждый скажет, что с чужого плеча. - Ты прав, - Алек протянул ему руку – Спасибо за помощь. Думаю, пока я не ушел, ты можешь задать какие-нибудь вопросы. Ну, знаешь, из тех, на которые мне не хотелось бы отвечать. Но Эрих, хоть и принял рукопожатие, покачал головой. - Не стоит. После ночного недосыпа, уж не знаю, как отреагирую на то, что ты французский шпион. - Не бойся. Не французский. Черная штука, однако, будто не дошла до Эриха. Он просто пропустил ее мимо ушей. - Что ты будешь делать теперь? – спросил он Алека. Тот не смог придумать ничего, кроме как пожать плечами. - Сяду на «Левиафан». К черту этот бардак. Эрих сел рядом, хлопая себя по карманам, в поисках папирос. - О «Левиафане» судачат на улицах. Он придет раньше заявленного. Сейчас он, должно быть, проводит съемку Шпандау. Сегодня ночью оттуда выбили французский корпус. Значит, французам все-таки досталось. Алек почувствовал, как у него леденеет спина. - Выходит, опять война? – спросил его Эрих. - Будем считать, что это большое недоразумение. Связанное, как обычно, с большими жертвами. Давай пойдем отсюда. Тут пыльно, у меня слезятся глаза. - А завтрак? - Я обойдусь. Алек прошелся напоследок по библиотеке, изучая полупустые дубовые полки. Достоевский, Британская энциклопедия, новомодные приключенческие романы. Клодиус Бомбарнак – первое немецкоязычное издание. Эти книги стоили целое состояние, и даже коснуться их пыльных корешков – было непередаваемое удовольствие. И тем было обиднее, что, скорее всего, они уходили по одной с полки, исчезая в руках уличных менял. - Эрих, насколько хозяин дома расстроится, если я позаимствую у него одну единственную книжицу? - Ха. Наглости тебе не занимать. - Обещаю вернуть. Или даже – прислать что-нибудь в довесок. У меня дома – хорошая библиотека. Там есть практически все. Шопенгауэр. Кант. Даже Маркс, представляешь? - И, небось, еще Дарвин. Издевка Эриха полоснула по больному, и они уставились друг на друга, не зная уж, союзники ли они еще или уже непримиримые враги. - Да, - честно ответил Алек, разведя руками – И Дарвин. Куда же без него. Тебе бы стоило его прочитать. Для общего развития. Он был восхитительно умным человеком. - Во многих людях, напичканных гениальностью, есть что-то дьявольское и эгоистичное. Они берут на себя роль бога, а потом создают из своей божественности идеологию. - Да, - согласился Алек, водружая Бовриля себе на плечо, как пиратского попугая, и надевая германскую фуражку с лакированным черным козырьком – Что лучше? Кормить свои Kriegsmaschine? - Или заправлять их? – продолжил Эрих, вытягиваясь в струнку и поднимая вверх небритый острый подбородок. Старая как мир аксиома, высказанная в конце прошлого века, и навсегда разорвавшая мир на два непримиримых куска, известная каждому ребенку и старику, теперь разделила окончательно и их. Алек, к великому сожалению, уже успел привыкнуть к тому, что в его работе романтика путешествия давно сменилась вселенской скорбью по родному дому. В пути попадалось все меньше верных друзей. Зато – все больше принципиальных и неглупых врагов. - Я все-таки возьму эту книжицу, с твоего позволения, - Алек вытянул за корень книгу из плена полки и, раскрыв на случайно странице, с восторгом обнаружил там выцветший шрифт и борозды грифельной пыли, складывающиеся в умные походные заметки. «Охотно старика я вижу иногда, Хоть и держу язык; приятно убедиться, Что даже важные такие господа Умеют вежливо и с чёртом обходиться!» Алек поднял глаза и вымученно улыбнулся, пряча книгу под сердце. - Бовриль. В саквояж. Лори протестно шикнул, но исполнил повеление. Алеку оставалось только перехватить саквояж покрепче, и отсалютовать Эриху. - Спасибо, что дал кров. Может, мы еще увидимся. - При всем моем неудовольствии, но ты был хорошим товарищем. Так что доберись домой без проблем. Иначе говоря, пошел вон из моей страны. И больше никогда в ней не появляйся. И они снова пожали друг другу руки. Теперь уже – сжимая зубы от натуги, желая показать свою силу. Алек, выдохнув, вышел в освещенную естественным светом весеннего солнца прихожую, и проходя мимо зеркала, все-таки не смог не отметить, насколько летная форма подходит к его тонкому, синему от усталости, лицу. В последний раз он облачался во что-то подобное шесть лет назад, когда его славные учителя вывезли его из страны на бравом шагоходе «Циклоп». Куртка была плотная, каждое движение давалось в ней с трудом, но зато как же в ней обещало быть тепло и бесстрашно. Эрих не вышел его проводить – так и остался в библиотечной комнате, и Алек сам отпер дверь, и сам захлопнул ее за собой. Спускаясь вниз до парадного выхода, он не забыл лишний раз поблагодарить неизвестного хозяина дома, так и не вышедшего к ним на обозрение из своей закрытой комнаты. А было совершенно точно, что там было что-то живое. Даже Алек чувствовал тяжесть духа этого неизвестного господина во сне. Выйдя на улицу, Алек машинально уставился на окна квартиры, которую только имел счастье покинуть. Но ничего, кроме красных пыльных штор, тяжелых и совершенно безвкусных, он не увидел, и лишь пожал плечами, и развернулся в сторону метрополитена. До Берлинского аэродрома стоило проделать еще огромный путь, почти через весь город, и, возможно, не раз встретить дозоры и конвойные группы. Пройдя до той злополучной площади, где они с Эрихом ночью обнаружили брошенный французский экипаж, Алек вновь почувствовал шум и бесноватость народной толпы. В центре площади, окруженные цепью серых солдатских бушлатов, возвышались автомашины, завешанные германскими республиканскими флагами. Полный мужчина в черной скользком камзоле кричал что-то толпе, походя в минуты экстаза на слюнявого бульдога. Народ нехотя отвечал ему уставшим улюлюканьем. Что он кричал, этот мужчина, чего он добивался – то теперь было Алеку совершенно безразлично. Однако, кроме людей, были в этой толпе, и на импровизированной трибуне, и даже на жилых балконах, те, кто очевидно людьми не являлись, но сильно хотели на них походить. Алек сразу заметил их по отливающему блеску металла, из которых были слеплены их клепанные головы. Раньше о таких хитрых механизмах Алеку приходилось лишь читать в научно-технических журналах. Человекоподобные машины, не менее десятка, рассредоточились по площади и взирали на людей с холодным бесчувствием, недвижимые и какие-то сурово скучные. В руках они бережно сжимали кинокамеры, направленные на толпу, поднимая вокруг себя дикий стрекот летящей по валикам кинопленки. Новое время наступило. Теперь каждое великое событие в истории человечества будет заснято на кинопленку с нескольких ракурсов. Эти автоматоны, конечно, ужасно глупы, и навряд ли смогут снять шедевральный фильм или восхитить искушенного зрителя операторской работой, но зато они чертовски исполнительны и, по сути своей, бессмертны. Ибо нельзя убить то, что никогда не было живым. Скоро настанет время, когда война станет тем ироничным актом человеческой деятельности, порождающим ненависть и любопытство, где люди будут тысячами отправляться в смертоносные атаки, а снимать их на камеры будут эти железные бесстрашные машины. Когда это время настанет, а Алек был целиком уверен, что время это уже почти пришло, и его предпосылки сейчас снимали документальные фильмы о Берлинском восстании, человечество окончательно заборет само себя здравым смыслом. Вот тогда двадцатый век окажется для человечества воистину последним всполохом. Задержавшись в толпе, Алек погрузился в раздумья, и очнулся тогда, когда обнаружил, почти что с ужасом, что один из автоматонов смотрит на него своими несуществующими глазами, обратив стальное бесстрастное лицо в его сторону. Трехобъективная оптика старика Цейса, по сей день остающаяся лучшей, смотрела Алеку в лицо, и камера продолжала задорно шуметь, перебивая даже шум толпы и выкрики. Алек натянул фуражку на нос, и грязно выругался, покидая площадь. В спину ему продолжала смотреть камера автоматона. Алек только чудом сдерживал себя от того, чтобы не перейти на бег. Бегущий человек в данной ситуации мог вызвать вопросы и проверку документов. А ему еще нужно было пройти не менее двух третей пути, и тогда, если повезет, он наконец-то услышит вой огромного воздушного корабля, который гарантированно унесет его домой.