I want to hold you close Soft breath, beating heart As I whisper in your ear I want to fucking tear you apart
Жан-Жак слышал, что волки трусливы. Волки не ходят по человеческим тропинкам, сторонятся людей. Люди много чего могут им сделать. И всё-таки оголодавший волк, как и любой хищник, теряет всякий страх. Сидя на трибунах, Жан-Жак откусывает щедрый кусок от толстого бургера с говядиной. Густой сырный соус тут же стекает на его пальцы, и 22-летний канадец облизывает их, не желая терять ни капли. Со стороны, должно быть, то, что он делает, смотрится отвратительно. Как хорошо, что никто не видит этого в глубине почти пустой ледовой арены, некому отчитать его за полное отсутствие манер: рядом нет ни родителей, ни Изабеллы… Последняя появляется на соревнованиях жениха всё реже, и её можно понять: три года он раз за разом откладывает намеченную свадьбу, ссылаясь то на соревнования, то на подготовку к важным показательным выступлениям. Сейчас важное время в его карьере, которая ей уже поперёк горла, но как самая преданная его поклонница она терпит, всё ещё не рвёт помолвку, а Жан… Жан кусает бургер ещё раз, пережеванный комок спускается по пищеводу, его желудок наполняется, отапливая всё тело приятным теплом, но Жан-Жак всё ещё адски голоден. Его морят голодом уже три года. Единственная желанная добыча ускользает от него опять и опять, выскальзывает из-под его цепких лап, а его мощные острые клыки смыкаются на пустоте, когда, подхваченная внезапным порывом ветра, крохотная фея выскальзывает из них в самый последний момент… вновь. Вот она, эта фея. Порхает прямо перед ним в эту самую секунду. И хотя их разделяют несколько метров ледяной поверхности, ограждение и дюжина рядов кресел, если протянуть руку, то кажется, что Плисецкий прямо здесь, у него на ладони. Совсем крошечный, как колибри. Леруа и правда поднимает руку перед собой, раскрывает ладонь, уверенный, что этого никто не увидит, и думает о том, как всё было бы просто, будь Юра и правда таким малюсеньким. Можно было бы накрыть его ладонью и осторожно посадить за пазуху, зная, что он уже не сможет никуда деться, убежать, ускользнуть, у него не хватит сил разжать неумолимую хватку обвивших его пальцев. Но реальность – не сказка. В реальности Плисецкий не только не становится меньше, он растёт. Подрос с момента их первой встречи на добрых семь сантиметров, стал шире в плечах, но на льду всё такая же сахарная фея со стройной гибкой фигуркой и злыми зелёными глазами дикого кота. И всё-таки изменилось кое-что ещё. Раньше Юра парил надо льдом, словно птица над бескрайними океанскими волнами, одинокий и отрешенный, не осознающий ничьего присутствия. Теперь же он катается, зная, что он не один, зная, что на него смотрит множество глаз. Теперь этот мальчик кажется уже не заблудшей птицей в вышине, а приманкой в капкане, который захлопнется, стоит лишь ступить на лёд в попытке прикоснуться к красоте Русской Феи. Приманкой, осознающей свою притягательность. Звучат последние аккорды музыки, и Плисецкий замирает посреди катка, заканчивая репетировать программу. В своем обтягивающем светло-голубом костюме он кажется сделанным из полупрозрачной карамели. Джей-Джей, не отрывая взгляда от Юрия, дожевывает бургер и отправляет в рот мятный леденец. Конфета приятно клацает о зубы канадца перед тем, как тот безжалостно разгрызает её сладкое тело, заставляя её распадаться на мелкие кристаллики, поглощая полностью так, как хотел бы поглотить то, на что смотрит. Юра подъезжает к бортику и надевает чехлы на коньки, пока Яков – это понятно даже с такого большого расстояния – в поте лица критикует молодого воспитанника. Леруа хочет представить, что именно тренер сейчас может говорить Плисецкому, но не может вообразить, что можно поставить в упрёк такому совершенству. Когда русские уходят, Жан-Жак отсчитывает пару секунд и поднимается со зрительского кресла. Леруа ждёт, прислонившись к стене, у двери в раздевалку, но Юра вдруг пролетает по коридору мимо него, уже одетый в красную толстовку поверх футболки и узких чёрных брюк. Капюшон неуклюже болтается сзади от его быстрого шага. Только когда русский фигурист скрывается за поворотом, Жан-Жак понимает, что вот он и наступил – тот день, когда он не даст Плисецкому ускользнуть. Оттолкнувшись от стенки, Жан-Жак набирает скорость и вылетает из здания вслед за Юрием. Начало осени встречает фигуристов едва заметной прохладой и пасмурным небом, не предвещающим, однако, никакого дождя. Юра широко шагает по сухому асфальту и не смотрит по сторонам, хотя, отмечает про себя Джей-Джей, он наверняка уже заметил за собой хвост. Это ведь не впервые… Вход в метро совсем недалеко от ледовой арены. В метро легко затеряться среди толпы, легко ускользнуть, запрыгнув в закрывающиеся двери поезда в последний момент, поэтому удивление Жан-Жака так велико, когда Юрий сворачивает в противоположную от метро сторону и идёт по малолюдной парковой аллее. Его шаг быстрый, точно он куда-то опаздывает, но Жан-Жак знает: Плисецкий просто никак не решится перейти на бег, ведь это выдаст его страх. Канадец улыбается: бесполезно. Страх хищники чуют за версту. Как и запах своей жертвы. – Помедленнее, прелесть! – сократив расстояние между ним и Юрой, Жан-Жак, наконец, официально выдаёт своё присутствие. – Я же всё равно догоню тебя! В этот раз это не блеф и не флирт. Леруа и сам верит в эти слова. Нужное время, чтобы сделать последний рывок, пришло – он это чувствует. Осталось выбрать нужное место… Прежде, чем Жан-Жак успевает об этом задуматься, голова Юры чуть поворачивается в сторону, её накрывает красный капюшон, а сам Плисецкий, резко свернув влево, исчезает в плотных зарослях голубых елей, окаймляющих опушку бескрайнего лесопарка. «Что ж, кажется, выбор места придётся уступить моей Королеве». Заинтригованный Леруа жадно сглатывает и шагает за Юрием, позволяя широким лапам приземистых елей затаскивать его вглубь леса.***
С самого раннего утра к горлу Юры подбирается слабое желание закурить. И хотя теперь, в восемнадцать лет, он может спокойно купить сигареты без ведома тренера, молодой фигурист прекрасно понимает, что злоупотреблять никотином перед тренировкой – наихудшая идея. Юра курит «Senator». Они тонкие, но крепкие и ароматные, и от глубоких затяжек у Юры так сильно кружится голова, что он старается прислоняться к любой ближайшей вертикальной поверхности. Горький дым входит в лёгкие, туманит мозг, расшатывает равновесие. А равновесие очень важно в фигурном катании, как и здоровый образ жизни. И всё-таки Плисецкий не находит в себе сил отказаться от «палочек смерти», потому что никотин вытесняет из его головы другие – совершенно лишние – желания и мысли. Однако делать это всё труднее. Он уже не мальчик и больше не может притворяться, что во взрослом фигурном катании ничего не происходит. Что Микеле не спит со своей сестрой-близняшкой, что Эмиль ему в этом не помогает, что Мила не закрывается в туалетах разных ледовых арен с каждой новенькой фигуристкой, а Пхичит не шлёт пошлые селфи Сынгилю в директ. А ещё он не может притворяться, что не видит, как они все на него смотрят. Их липкие взгляды приклеиваются к нему, когда Юрий проходится по раздевалке или коридору в обтягивающем трико и накинутой на плечи Олимпийке. И хотя эти взгляды неосязаемы, он их чувствует. Стряхнуть чужое внимание с себя больше не получается, и Юра знает, что этими взглядами они затягивают его в своё болото. Отчасти ему мерзко от этого. Тошнит от мысли о том, чтобы зажиматься со всеми подряд в раздевалке, но на фоне этой тошноты, подталкиваемое природными инстинктами, снизу живота месяц за месяцем поднимается вызывающее панику наваждение. Он вырос, и теперь чужие тела кажутся возбуждающими, взгляды обжигающими, а программы с крупинками эроса, вроде тех, что катал Кристоф, не оставляют равнодушным. Плисецкий смотрит эти программы, слышит, как пятнадцатилетний Юра в его голове бесконечно спрашивает «Ну, и что в этом такого-то?». Совершеннолетний Юра с ним согласен, но почему-то всё равно никак не может проглотить вставший поперек горла комок. Теперь он и сам исполняет такие программы. Танцуя, Юра чувствует, как его оплетают взгляды, и под их сетью его тело перестаёт беспрекословно подчиняться ему – где-то выгибается чуть сильнее нужного, где-то отводит ногу чуть дальше нужного в сторону, точно красуется, хочет привлечь кого-то. Хочет уже кому-то достаться. Русская Фея знает, что все хотят его в тот момент, когда он танцует, но есть кое-кто, кто хочет и после этого, ещё долго. Есть кто-то, кто хочет постоянно. Из глубины чащи людей и зарослей закулисных сплетен смотрят на него голодные глаза волка. Смотрят уже не один год. И хотя волк каждый раз делает лишь что-то незначительное – бросает колкие фразы или крадёт недвусмысленные прикосновения, он не отстает от русского фигуриста, он наблюдает, и кажется, что все его заигрывания – лишь игра перед финальным прыжком, после которого Плисецкому не выжить. Плисецкий погибнет в его сомкнувшихся клыках. Он ненавидит Жан-Жака за то, что проклятый канадец за три года смог внушить ему неизбежность этого. Поэтому когда посреди тренировки на московской ледовой арене в полутьме трибун Юра мельком замечает знакомую физиономию, всё его тело вспыхивает, как факел. Он продолжает безупречно выполнять все элементы программы, но его ноги становятся неожиданно слабыми, колени дрожат, и Плисецкий знает, что Яков это заметит. Молодой чемпион докатывает программу и быстро ретируется под громогласные упрёки Якова насчёт того, что «ноги нужно держать под контролем в первую очередь». Единственное, что нужно ему сейчас, это сигарета. Сняв коньки и накинув толстовку, Плисецкий проносится по коридору дёрганым шагом, совершенно лишенным его привычной лебединой грации. Пальцы вертят в кармане тонкую скользкую пачку с предупреждением Минздрава. Взгляд полуприкрытых зеленых глаз направлен только вперед, но бокового зрения достаточно, чтобы зафиксировать у двери раздевалки знакомый силуэт. Юра проносится мимо, невольно вслушивается и не ошибается: среди гомона голосов и общего шума за его спиной начинают стучать шаги. «Идиоты не меняются», – думает про себя Юра, а сам сглатывает, кожей ощущая, что в этот раз от него не отстанут просто так. Плисецкий покидает здание и сбегает вниз по лестнице. Он мог бы шмыгнуть в ближайшее метро, но там покурить не выйдет, и парень на автомате сворачивает в знакомый ему с детства парк. Дедушка раньше часто водил его сюда после тренировок. Они вместе гуляли по лесным тропинкам, находили грибы и птичьи гнёзда, а когда шли домой, Юра очарованно замирал, глядя в след милиционерам, удаляющимся верхом на лошадях по покрытой выбоинами дороге парка. С тех пор многое изменилось: дорога стала идеально ровной, и от этого шаги Джей-Джея по ней слышались ещё отчетливее. Когда Юра разучился игнорировать этого отбитого?! Раньше, лет в 15, он с легкостью мог не обращать внимания на галдящего у него над ухом канадца. Теперь же Леруа мог не говорить ни слова, а его присутствие всё равно пульсировало через всё тело русского чемпиона, отдаваясь в голове вспышками необоснованной и беспричинной злости. – Помедленнее, прелесть! Я же всё равно догоню тебя! – слышится за спиной звонкий голос. «И ты знаешь, чем это кончится», – Жан-Жак не говорит этого, но Плисецкий явно читает это между строк и инстинктивно натягивает на голову капюшон, будто защищаясь. Он знает этот лес как свои пять пальцев. Даже спустя столько лет. А безмозглый кленовый идиот побродит полчасика по опушке, не найдёт его и свалит в закат. Не думая больше ни секунды, Плисецкий сворачивает с тропинки и скрывается в лесу. Синие ели приятно царапают ему щёки, а высокая трава цепляется за шнуровку кроссовок. Пытаясь отвлечься, фигурист вспоминает, как в детстве впервые вошёл в этот лес один и заблудился. Пока дедушка и участливые прохожие с милицией искали его, он успел обнаружить столько всего интересного: нашел целый город гусениц под пластами мха, увидел муравейник высотой с табуретку и даже обнаружил в лесу среди деревьев воткнутый в землю дорожный знак. Когда маленький Юра вышел из леса, то даже не понял, почему дедушка выглядел таким расстроенным. Он всё обнимал Юру и повторял: «Говорил я тебе, не ходи в лес. Ничего хорошего из этого не выйдет». Эти слова проскользнули по сознанию совершеннолетнего Юры, словно коньки по льду, уцепились за него и вращались в нём, словно клубы сигаретного дыма, а позади шелестела трава, с шумом расступались еловые лапы, громко трескались ветки под поступью хищника, что следовал за ним по пятам. Юре чертовски хотелось оглянуться, но шея его будто затекла. «Не смотри назад. Не оглядывайся». Тропинка идёт в гору, пока не исчезает совсем. Лес становится гуще, стволы деревьев мельтешат впереди, выглядывая друг из-за друга, а трава под ногами всё больше и больше перемежается с мягким мхом. Юра хочет курить. Юра хочет перейти на бег. Юра хочет остановиться. Хочет обернуться, чтобы увидеть, что Жан-Жак всё ещё там или что его уже нет – он и сам уже не понимает, чего хочет. Он забегает за толстый ствол вяза и вжимается в него спиной изо всех сил, будто стараясь спрятаться в рельефную кору дерева, слиться с ним, сменить цвет, как хамелеон, замаскироваться, чтобы Джей-Джей прошел мимо и не увидел его. Плисецкий и сам не знает, зачем снова пытается убежать, спрятаться от Леруа. Стоит за деревом, ждет и слышит, как волк подбирается всё ближе и ближе. Он ещё не видит Юрия, но скоро найдёт. И хотя ещё пять минут назад русский ощущал себя в этом лесу хозяином, теперь он понимает, что сам загнал себя в эту ловушку. Он поднимает голову и смотрит вперёд. Там метрах в пяти от него торчит, накренившись и проржавев, тот самый дорожный знак – обведенный черным белый круг, перечеркнутый тремя параллельными линиями по диагонали. Теперь Юра уже знает значение этого знака. «Конец зоны всех ограничений». Ещё одна ветка трескается за его спиной. Здесь, совсем близко. Голова Плисецкого пустеет: мысли в панике бегут из неё, как крысы с тонущего корабля. Тело ходит ходуном, поджилки трясутся, сердце неистово мечется между грудной клеткой и позвоночником, и только странный тёплый трепет внизу живота выбивается из симптомов острого страха. Однако, как бы тело сейчас ни реагировало, это ничего не меняет. Неизбежное рядом. Островерхие сосны и ели замерли в ожидании. Юрий чувствует, как его колени подкашиваются: то ли от дикого необъяснимого страха того, что произойдёт, то ли от вымученного желания забыть гордость трёх лет и упасть безвольной куклой прямо в зубы этому голодному зверю. Как будто желая окончательно добить себя, блондин находит в кармане пачку сигарет и вытягивает одну зубами. Ищет зажигалку, но в пустом кармане её нет, а во втором рука встречается лишь с электрошокером, купленным Юрой с рук у метро. Шокер всегда с собой – мало ли кто пристанет. Наконец, зажигалка попадается в руки, но проскальзывает между пальцами и падает в листву. Юра нервным движением пытается поймать её – тщетно, наклоняется, чтобы поднять, как кто-то внезапно сжимает его предплечье и тянет на себя. Юра вздрагивает, словно ошпаренный, кровь приливает к голове, страх берет верх над всеми прочими инстинктами и сжимает Юрину руку на шокере, заставляя отработанный рефлекс безотказно сыграть свою роль. Вспышка. Уши Плисецкого закладывает от чужого вскрика, и он бессильно роняет руку с шокером, в ступоре смотря вниз на распростёртое у его ног бессознательное тело Джей-Джея.***
Сознание вернулось легко и без боли, будто кто-то мягко повернул выключатель в его голове. Наполненный свежестью сырой воздух ринулся в лёгкие, провоцируя резкий глубокий вдох. Приоткрыв веки, Жан-Жак поднял голову и тут же откинул её назад, опираясь выбритым затылком на шершавую бугристую кору дерева за спиной. Сидя на влажной земле, он начинал чувствовать холод готовящегося ко сну леса. Вверху, над его головой, небо уже приобрело рыжеватый закатный цвет, изрезанное множеством переплетающихся лиственных и игольчатых веток. Влажная капля упала канадцу в волосы, заставляя пробудиться окончательно. Сознание бодрствовало, но все силы из тела словно высосали, мышцы ощущались усталыми и расслабленными, как после долгой изнуряющей тренировки. Кто-то маленький вдруг коснулся низа его щеки, щекоча кожу своими тонкими лапками, и Жан-Жак рефлекторно потряс головой и склонил её, смахивая плечом потревожившую его лесную букашку. Он не знал, сколько времени просидел вот так, в отключке. Но Юра, очевидно, знал. Его изящная тонкая фигура высилась впереди, среди кустов и поваленных брёвен. В зубах парня торчала коричневая палочка сигареты. Юра прикурил со второй попытки, и колеблющееся пламя выдало дрожь в его руках. Выпустив первые струйки дыма, русский фигурист поднял голову, и при виде пробудившегося Жан-Жака его растерянное лицо вновь покрылось ледяной маской невозмутимости. – Ты сам виноват. Ты же знаешь это? – вполголоса спросил Плисецкий, пытаясь убедить в своих словах скорее самого себя, чем Жан-Жака. – Знаю. Но как я мог не последовать за такой очаровательной Красной Шапочкой? – на лице канадца блеснула фирменная соблазнительная улыбка. В ответ на очередное идиотское прозвище Юра разъяренно поддел носком кроссовка кучу веток и листьев, и они полетели на колени Жан-Жака вместе с мелкими комьями земли. – Самому-то ещё не надоела вся эта херня? Таскаешься за мной третий год подряд. Почему не отстанешь от меня уже? – голос молодого чемпиона постепенно наполнился привычным раздражением, которое всегда казалось Леруа чертовски милым. Но не сейчас. – Потому что ты никогда не говорил мне «Нет», Юра. – улыбка соскользнула с самодовольного лица Короля, и оно сделалось как никогда серьезным. Плисецкого словно по голове чем-то тяжелым огрели. Взгляд замер в одной точке от жгучего осознания. Пытаясь это скрыть, блондин поднес к губам сигарету и хорошо затянулся. Голова моментально наполнилась дымкой, закружилась, и Юрию пришлось опуститься на землю напротив своего давнего соперника. – Что бы я ни делал эти годы, ты в ответ окатывал меня отборным матом на всех языках, оскорблял, сбегал, игнорировал, но ты ни разу не сказал «нет», – не услышав от собеседника ответа, продолжал Леруа, – Неужели ты думаешь, если бы ты разок поговорил со мной и попросил остановиться, я бы не прекратил? Я ведь не такой дурак, как ты думаешь, моя леди. Плисецкий сделал несколько глубоких вдохов и нашёл в себе силы встать на ноги. И всё-таки даже сквозь отгораживающую его от мира пелену никотинового дыма он чувствовал, как щиплют ему грудь слова этого дебильного короля. Впервые что-то из уст Жан-Жака задевало его так сильно. Задевало не оттого, что было чем-то новым или обидным, а потому что было правдой, которую Юра прекрасно знал, но скрывал. От себя. – …Ясно, - обречённо произнес Плисецкий после недолгой паузы и расстегнул красную толстовку. Капюшон упал с его головы, вновь выпуская на свободу копну золотых волос длинною чуть ниже плеч. – Вот этого ты хочешь? Жан-Жак, завороженный, смотрел, как толстовка падает с узких плеч и как Юра, снимая рукава, передаёт из одной руки в другую тлеющую сигарету, чтобы не прожечь ей одежду. Смотрел, как Юра подходит совсем близко, оставляя толстовку небрежно покоиться на влажных листьях. – А ты этого боишься? – неуверенно сглотнув, спросил вдруг канадец. Плисецкий оскалился. Он ненавидел, как Жан-Жак всегда умел говорить то, что он меньше всего хотел слышать. – С каких это пор тебя волнуют мои желания? Взгляд Жан-Жака потемнел, скрываясь под тенью качнувшейся чёлки. – Если бы меня не волновали твои желания, Красная Шапочка, я бы давным-давно зажал тебя где-нибудь, не спрашивая, и выпустил бы только зацелованным, искусанным и вытраханным до полного беспамятства. – Джей-Джей говорил медленно, с удовольствием пропуская через себя каждое слово. И от его понизившегося, внезапно ставшего едва заметно хриплым, голоса у Юрия внутри всё задрожало. – Язык тебе оторвать мало, - Плисецкий с наигранным отвращением харкнул в развороченную им недавно кучу листьев. – Так оторви, если не боишься, что укушу, – хищно улыбнулся наглый король, даже не ожидая, что Юрий так быстро последует его провокационному совету. Однако уже через пару секунд тонкие пальцы русского упирались в плотно стиснутые белоснежные зубы Джей-Джея, царапая их и пытаясь заставить челюсть разомкнуться. Жан-Жак хотел поднять руку, чтобы схватить стоящего перед ним на коленях Юрия за запястье, но, скрещенные за спиной, его руки оказались чем-то ограничены. Джей-Джей попытался было освободить хотя бы одну из рук, но что-то слабо звякнуло, и Юрий, услышав это, не смог сдержать ухмылки. – Попался, придурок. «И когда он успел? Когда я был без сознания?» Леруа опустил взгляд, чтобы обнаружить очевидное отсутствие ремня, который ещё утром поддерживал его джинсы, затем снова взглянул на Юрия и невольно отпрянул назад, насколько мог. Никогда ещё изумруды глаз Плисецкого не казались ему такими тёмными и одновременно такими мерцающими в полутьме сумеречного леса. Мурашки побежали вверх по широкой спине Жан-Жака, и он смог лишь улыбнуться, чтобы скрыть крадущуюся из глубины души тревогу. – Не знал, что моя принцесса любит такие игры, – Жан-Жак через силу усмехнулся, чувствуя, как острые зрачки Плисецкого, сужаясь, пронзают всё внутри него насквозь, – А что ещё тебе нравится? Я на всё согласен… – Захлопни уже свою помойку. – Заткни меня! – с азартом выпалил Леруа и подался вперёд, лишь для того, чтобы его тут же пригвоздили обратно к дереву маленькие розовые губы. Юра целовался зло, грубо, безжалостно, не оставляя канадцу ни единого шанса сохранить здравый рассудок. Их зубы то и дело клацали друг о друга, а стоило канадцу приоткрыть рот, чтобы углубить долгожданный первый поцелуй, как Юра тут же норовил ухватить зубами его язык и больно прикусить его. Опасно, чёрт. Но как же ему, Жан-Жаку, это нравится! Юра приподнимается, стаскивая с себя обтягивающие брюки, но не разрывает поцелуя, зубами оттягивая Жан-Жаку нижнюю губу, и канадец уже чувствует медный привкус крови у себя на языке. Наконец, голые бёдра Плисецкого опускаются на бедра Джей-Джея, ёрзают по нему, и, боже, как же Леруа хочет прикасаться к ним, растирать их до покраснения, сжимать так, чтобы остались следы, но кожаный ремень сзади натирает ему запястья при каждой попытке выпутаться. – Чёрт, как же я всегда тебя хотел, ma reine*, – рычит разгоряченный Джей-Джей прямо в поцелуй. – Но ты ждал, что это будет по твоим правилам, дебил? Ждал, что ты будешь сверху?! Чёрта с два. – Юра с издёвкой смеётся ему в ответ, ёрзая по его плененному джинсами члену. Злая Фея. – Какое удовольствие быть одновременно и королём, и троном для своей королевы! – Завались уже, король дураков! – Плисецкий чуть отстраняется от лица любовника и с нескрываемым удовольствием прижигает низ его скулы дымящейся сигаретой. Жан-Жак шипит от неожиданной боли и откидывает голову назад, чем Юра, успев ещё раз затянуться никотиновой палочкой, нещадно пользуется и чертит линию маленьких круглых ожогов вниз по смуглой шее канадца. Юра чувствует себя пьяным, хотя не пил ни капли. Он и есть пьяный, наверное, иначе как у него мог бы встать на хриплый стон этого невыносимого придурка? Юра сглатывает. Он волнуется? Смешно! Нет... ему пофиг. Его просто трясёт. Безо всякой причины. Он не признается себе, на что его тело так реагирует дрожью. Потому что если признается, он окончательно потеряет свой шаткий контроль. Сигарета выпадает из бледной руки русского юноши на холодную землю, и блондин вновь приподнимается, спуская с себя боксеры. Но джинсы с Джей-Джея он снимать не спешит. Вместо этого он просовывает в них руку, и гибкие пальцы Плисецкого опоясывают твердый ствол канадца. Сжимают его до извлечения стона из покусанных губ. Джей-Джей дёргается, нетерпеливо брыкается бёдрами, затем наклоняется и зубами тянет за эластичную ткань чёрной футболки Плисецкого, требуя её снять. В этот раз Плисецкий повинуется королю, стягивая с себя чёрную ткань через голову, выгибаясь в спине всем своим стройным корпусом, и ремень, которым связаны руки канадца, вновь тревожно звякает, трещит уже по швам, из последних сил сопротивляясь животной страсти своего пленника. Он словно дикий зверь, постепенно осознающий, что уже попал в капкан охотника, но всё ещё пытающийся сожрать заветную приманку. Но приманка не так проста… Плисецкий сгребает любовника за волосы на макушке и резко дёргает его голову назад. Теперь Жан-Жаку не видно ничего из того, что делает Юрий, поэтому он так вздрагивает, когда его истекающая смазкой головка трется об узкий вход в тело вожделенной Феи. Медленно. Мучительно. Так нельзя, слишком долго он ждал. Слишком хочется толкнуться вверх, входя в узкую теплоту Юры одним рывком. И почти страшно становится, когда Юра, словно прочитав каким-то неведомым образом его мысли, наклоняется так близко к его шее и шепчет: – Только попробуй дёрнуться. Юрий впускает его член в своё неподготовленное отверстие как нельзя медленнее, раскрываясь для него всё шире, втягивая ствол в себя, пожирая без остатка. Именно в этот момент Жан-Жаку почему-то чертовски хочется поцеловать Плисецкого в губы, но он намеренно не делает этого: хочет слышать от Юрочки всё до последнего вскрика, но злая Фея, конечно, не даёт ему такой возможности, издавая лишь сдавленные всхлипы. Жестоко. И Жан-Жак снова спрашивает себя, за что ему эта сладкая пытка. За что Юра так терзает его, проверяя на прочность снова и снова? Неважно. Леруа сможет. Он выдержит эти драгоценные муки, дождётся, когда и сам Плисецкий дойдёт до точки потери контроля. И оба любовника понимают, что эта точка уже близко, как только всхлипы и почти немые вздохи сменяются частыми прерывистыми стонами, когда головка пениса канадца начинает задевать самое чувствительное местечко внутри Юры, самую его сердцевину. Ослабшие руки Плисецкого соскальзывают с головы Жана, проходясь вспотевшими тёплыми ладонями по шершавому щетинистому затылку последнего. Юра пробирается пальцами под футболку Жан-Жака и упирается обеими руками в твёрдый подкачанный пресс Леруа, помогая себе приподниматься, оставляя внутри только головку, а затем снова вбирая в себя всю длину любовника. Жан-Жак, наконец, любуется своей добычей, извивающейся верхом на нём, и от этого восхитительного зрелища зрачки Леруа расширяются, взгляд жадно облизывает молодую белоснежную кожу, которая, кажется, сияет в наступающей на лес темноте. Хочется трогать, ласкать, чувствовать каждый изгиб. Хочется так сильно, что руки для этого становятся уже не нужны. Леруа наклоняется вперед, ловит губами и щиплет розовые бусинки сосков Юры, лижет и прикусывает кожу везде, где дотягивается, не стесняясь оставлять засосы и следы зубов. Теперь Юра его. Можно делать всё, что захочется. Можно с наслаждением искусать, сожрать заживо, разорвать… «Чертовски хочу разорвать тебя на части». Он уже не боится никакого наказания: толкается бёдрами вверх, резко входя и медленно выходя, с каждым толчком закачивая в тело Юры новые и новые искры удовольствия. Вечерний воздух на разогретых телах кажется ледяным. Оба – и Жан-Жак, и Юра – глотают его жадными рывками, не в силах остановиться. Их фрикции становятся хаотичными, выбиваются из-под контроля, и Жан-Жак зло рычит, чувствуя, как близко его предел. – Отпусти… руки… развяжи… – отрывисто бросает он в воздух, и не надеясь, что безжалостный блондин ответит на его просьбу. – Я же сказал, – Плисецкий рывком наклоняется к нему, нависает над ним, смотря сверху, – всё будет… по моим правилам. Приоткрытые губы русского проезжаются, опаляя жаром, вниз по гладко выбритому подбородку любовника и раскрываются шире, давая зубам сомкнуться на отмеченной сигаретными ожогами шее. Следом Плисецкий, словно кошка, лижет яблочко его кадыка перед тем, как прикусить его, нападает с укусами на плечи, кусает за ухом, оттягивая кожу что есть мочи. В каждом укусе слышится оглушительное «ненавижу». «Ненавижу, ненавижу, ненавижу тебя! Чертовски хочу разорвать тебя на части». И Жан-Жак, получавший три года подряд лишь напускное равнодушие, соглашается на эту сладкую ненависть. На эту ненависть, стенки которой сжимают в себе его член, заставляя низ живота твердеть от нарастающего и ищущего выход жара. Влажные звуки губ и зубов Плисецкого об его кожу бьют в мозг, заставляя стонать почти в бреду. – Руки… развяжи… пожалуйста, – снова просит он, проговаривая последнее слово по-русски. – Не дождёшься, – шипят ему в ухо, неловко прикусывая мочку до вскрика. – Сучонок, – хрипит Жан-Жак в предоргазменной ярости, – если разорву этот чёртов ремень, повалю тебя на лопатки и буду втрахивать тебя в землю до утра. – Заткнись! – гневно вскрикивает Юра, резко накрывает его губы своими, целует долго и чувственно, точно лаская перед тем, как разорвать поцелуй и снова бросить в лицо канадцу: Заткнись! Заткнись! Заткнись! Как мне научить тебя… держать свой рот на замке… - Рука юноши проезжается по траве и пожухлым листьям в поисках хоть чего-нибудь, что может заткнуть надоедливого избранника. И находит. Щёки Жана вспыхивают, когда что-то холодное касается его шеи, обвивается вокруг неё медленно, сгибаясь с усилием, упираясь в кадык. Только тогда он замечает сжатую в кулаках Юры колючую проволоку. – Принцесса, что ты… – Он не успевает спросить, как проволока затягивается, сдавливая его шею и провоцируя вспышку тошноты. В этот же момент оргазм бьёт ему прямо в мозг, пронзая его от члена до головы насквозь так же резко, как иголки на ржавой проволоке вонзаются в его кожу. Джей-Джей застывает в немом крике, не в силах вдохнуть и лишь слабым кашлем выбрасывая из лёгких последние остатки воздуха. Юра склоняется над ним со сладкой истомой на раскрасневшемся лице, мокрые губы бесстыдно раскрыты, капли пота дрожат на полуопущенных светлых ресницах, и лишь светящиеся во тьме едкие изумруды глаз выдают в этом светлом ангеле искусителя. Наживка, которая сама оказалась охотником. «Красная Шапочка съела своего волка», – эта последняя мысль стучит чёрным пятном перед глазами Жан-Жака, пока рой разноцветных мушек не застилает его глаза окончательно.***
Темнота. Ничего, кроме темноты и тихого пения ночных сверчков ниоткуда и отовсюду одновременно. Жан-Жак открывает глаза – темнота. Закрывает их – темнота. Открывает снова – картинка перед глазами не меняется. Ему кажется, что он ослеп, и лишь спустя пару минут глаза начинают привыкать к накрывшей лес ночи. Первое, что они выхватывают из темноты – тлеющий огонёк совсем рядом. Огонёк поднимается, разгорается с новой силой, обволакиваясь белым дымом, затем опускается и вновь немного тускнеет. Леруа слегка щурится, и во тьме начинают проступать знакомые черты прекрасного белоснежного лица. Юра полностью одет, только сидит непривычно близко. И странно, что без телефона в руках. Будто только и ждёт, когда он, Жан-Жак, проснется. – Сколько времени? – спрашивает Жан-Жак немного испуганно, точно куда-то опаздывает, - Долго я так валялся? – Прилично, – отвечает Юра без привычной язвительности в голосе, – я всего лишь долбанул тебя электрошокером, а ты задрых чуть ли не на час. – В смысле, электрошокером? – А сам виноват: нехрен было подкрадываться ко мне сзади в лесу и хватать неожиданно. Самозащита, – обвинительно заявил Плисецкий, но по голосу парня было слышно, что он смущён. Должно быть, всё равно чувствует себя виноватым. – А как же… колючая проволока? – Жан-Жак непонимающе трёт лоб и только сейчас осознаёт, что его руки свободны. Он тянется к ремню – тот на месте, застёгнут. – Какая проволока? – Плисецкий встаёт. – Слушай, я не знаю, чего тебе там приснилось, и знать, честно говоря, не очень горю желанием. Если хочешь выбраться из этого леса сегодня, вставай и пошли прямо сейчас. Доведу тебя до арены. Всё ещё пытаясь уложить всё произошедшее и не произошедшее в голове, Жан-Жак медленно встаёт и едва не валится обратно под дерево, но Плисецкий моментально ловит его одной рукой за предплечье. – Эй. Грохнешься – брошу тебя здесь. – Как скажешь, Принцесса. И Жан-Жак послушно следует за колышущейся копной пшеничных волос сквозь тёмно-синий, дышащий вечерним спокойствием лес. Его руки цепляются за стволы деревьев, отводят в сторону ветви кустарников и елей, что норовят ударить по лицу, разрывают едва осязаемую нить паутины. Юра молчит впереди, и Джей-Джей на этот раз тоже не пытается завязать беседу. Всё, о чём он себя спрашивает: неужели это был сон? И если да, то насколько больным должно быть его сознание, чтобы нарисовать такую безумную картину? Ветви елей расступаются перед фигуристами, и молодые люди выходят на хорошо освещенную пустую аллею парка. Свет фонарей расплывается большими ореолами, режет серо-голубые глаза канадца до боли, и эта боль кажется ему такой живительной, будто он ощущает её в первый раз. Будто там, в лесу, закончился старый Жан-Жак Леруа и внезапно начался новый. Совсем другой. Как знать, может быть Плисецкий переборщил со своим шокером и убил его? Леруа невольно усмехается таким мыслям. Может, он и прав. Плисецкий много раз убивал его. Джей-Джей уже привык, что частичка его умирает от каждой льдинки во взгляде зеленых глаз, от каждой язвительной грубости, от каждой секунды молчания ему в ответ. Но разве нужно, чтобы было как-то иначе? Потому что, даже убивая его, этот мальчишка прекрасен. Даже если это был всего лишь безумный сон. Впереди показывается ледовая арена, и Юра останавливается у входа в метро. – Проводить тебя? – предлагает Джей-Джей. – Баб своих провожай, – с привычной грубостью бросает Плисецкий, а потом вдруг едва заметно усмехается уголками губ перед тем, как развернуться и побежать вниз по лестнице. – A bientôt**, Юра! – окликает его Жан-Жак. – И тебя туда же. Жан-Жак улыбается, смотрит Плисецкому вслед, обводя взглядом его точеную фигурку. Чувствует, как на время покинувший его голод снова начинает накапливаться где-то глубоко внутри. Жан-Жак поднимает руку, трёт ладонью ноющую шею и не видит, как из точечных ранок вдоль опоясывающего его шею красного следа начинает сочиться кровь.