Привыкание

Ему было тридцать, когда они встретились. Буквально через неделю после его юбилея. Персиваль часто потом вспоминал, как одна из коллег, поднимая бокал с шампанским, с хитрой улыбкой пожелала ему поскорее обрести счастье в личной жизни. Она, конечно, намекала на хорошенькую особу из бухгалтерии, томно опустившую при этих словах глаза, но неделю спустя Грейвс встретил Элизабет. Её можно было назвать умной, красивой, доброй, обаятельной, надежной, уверенной в себе, ласковой, но все эти слова подходили слишком многим женщинам и характеризовали Элизабет слишком поверхностно. Было лишь одно слово, которое описывало её как нельзя лучше. Она была шикарной. Она была шикарной всегда — когда уходила утром на работу, когда приходила с неё, когда ложилась спать и когда просыпалась утром, когда готовила, когда лениво лежала на диване с ноутбуком на коленях, когда шла в гости и когда принимала гостей, когда была в обществе и когда была одна. Она была шикарной даже когда злилась, уставала, плакала, болела. Казалось, каждая секунда её жизни была моментом, идеально подходящим для того, чтобы какой-нибудь именитый фотограф сделал снимок, позже ставший бы классикой. Он назывался как-нибудь вроде «Женщина поправляет чулки» или «Женщина с бокалом шампанского». Элизабет жила так, как другие позировали. Персиваль никогда прежде не добивался женщин. Ему случалось решительно подходить, случалось красиво ухаживать, но добиваться — никогда. Но Элизабет сочла бы просто неприличным пасть к его ногам, не помучив положенное количество времени. Она играла с ним больше полугода прежде, чем наконец обозначила его статус. Сперва ему было позволено забирать её с работы, водить на свидания, иногда оставаться на ночь. Затем, после длительных уговоров, она согласилась переехать к нему. С условиями, конечно. Одним из условий был обширный ремонт — большая ванна вместо душевой кабины, огромная кровать с балдахином вместо простой с жестким матрасом, столовая, отделенная от кухни и гостиной и, конечно, святая святых — гардеробная. Через полтора года после переезда Персиваль сделал Элизабет предложение. Это было в Париже, он стоял на одном колене, и брильянты в кольце сияли ярче, чем звезды на небе. Иначе Элизабет ни за что не согласилась бы. Свадьба была красивой. Грейвс, никогда не любивший таких мероприятий, позволил Элизабет устроить свадьбу своей мечты, подготовка к которой съела страшное количество денег и времени. Всё что угодно, лишь бы женщина его мечты была довольна. Так они стали мистер и миссис Грейвс. Красивая пара, одна из тех, глядя на кого завистники искренне надеются, что за внешним фасадом не всё гладко. Но всё на самом деле было гладко. Конечно, не обходилось без скандалов и ссор, но у кого их не бывает? Иногда Персиваль ночевал в гостиной, иногда Элизабет хватала чемодан и пыталась уехать в ночь, иногда на кухне бились тарелки, иногда рубашки Грейвса летели в окно, но... Это никогда не было чем-то серьёзным, что нельзя уладить за пару часов. Мелкие ссоры, которые миссис Грейвс умела сделать удивительно драматичными, и над которыми позже можно было посмеяться, лежа в обнимку. Было всего одно «но». У них не было детей. Персиваль не то, чтобы стремился, скорее он всегда считал, что однажды станет отцом. Время от времени, ещё до встречи с будущей женой, он размышлял о том, как будет воспитывать дочь или сына, какой пример будет подавать, чего в воспитании нужно избегать, а что наоборот, должно обязательно присутствовать. Просто на уровне фантазий. Однако детей Элизабет не хотела. Совсем, категорически. Когда она впервые объявила об этом, Грейвс предложил варианты — он мог оплатить суррогатное материнство, они могли бы взять ребенка из детского дома, не обязательно младенца. Но женщина была непреклонна. Персиваль не настаивал. Надеялся где-то в глубине души что «затикают часики», что жена передумает, но время шло, а её решение не менялось. Однажды она прямо сказала — если тебе нужно о ком-то заботиться, заботься обо мне ещё лучше. А через полгода она заболела. Всё началось как обычное недомогание. Сперва она не хотела обращаться к врачу совсем — какой-то важный проект на работе, билеты на концерт на вечер четверга, а в пятницу ненадолго прилетала из Франции подруга. На выходные тоже была целая куча планов. Она глотала снимающие симптомы таблетки под неодобрительный взгляд мужа и припоминала ему, как тяжело было отправить на обследование его самого. Шутила, что он в своём возрасте (Элизабет была на пять лет младше) становится слишком мнительным в отношении здоровья. Грейвс в итоге вызвал врача на дом. Потом они вдвоем долго уговаривали её пройти обследование в клинике. А потом прозвучал диагноз. Врачи успокаивали — были хорошие шансы, достаточно хорошие. Персиваль тоже старался оставаться спокойным — Элизабет была ещё достаточно молода, всегда отличалась хорошим здоровьем, у них были деньги. Всё казалось преодолимым. Элизабет позже сказала, что лучше бы сразу. Лучше бы ей тогда сказали, что она умрет. Она бы тогда все бросила, и они поехали бы вдвоем в путешествие, и она сделала бы всё, что не успела. Но тогда ей обещали, что если начать лечение сейчас, то она сможет однажды забыть о болезни и вернуться к обычной жизни. Потом было лечение. Один курс, другой. Операции. Реабилитации. Сперва дома, потом — в другой стране. Но Элизабет становилось только хуже. Нет, бывали, конечно, периоды, когда она начинала чувствовать себя хорошо, но врачи и в такие моменты не обнадеживали. Персиваль был рядом с женой. Он поддерживал, стремился создавать у неё боевое настроение и веру в лучшее. Он готов был выложить за лечение любые деньги. Но ничего не помогало, надежды таяли одна за другой. Когда она умерла, Персиваля не было рядом. Он был дома, в Америке, а она за океаном. Только там предлагали новую схему лечения, которая могла помочь. Не помогла. Грейвс чувствовал тогда, что должен быть рядом с женой, но она отправила его на работу. Сказала, что не желает видеть его сидящим возле больничной кровати. Она вообще не хотела болеть при нем. Даже в больницах она красилась и наряжалась перед его приходом. Когда хватало сил, конечно. И вот её не стало. Грейвс иногда думал о том, что такое может случиться, и думал, что на него обрушится огромное, всепоглощающее горе. Но горя не было. Он спокойно поговорил с врачом, забронировал билет, передал дела и поехал домой. Он всё ждал, когда накроет. Не накрыло. Ни когда он остался один, ни когда добрался домой, ни в самолете, ни в больнице... У него было много дел. Нужно было перевезти тело на родину, организовать похороны, позаботиться о наследстве — Элизабет оставила завещание с множеством пунктов. И делая всё это, он казался спокойным. Казался даже самому себе. На похоронах было много слез, мама Элизабет бросалась на гроб, одна из её подруг рыдала до истерики, плакали даже коллеги и не самая близкая родня. А Персиваль ходил среди этого царства горя и делал то, что нужно было делать. Лишь позже он вдруг остро осознал, что же с ним произошло — яркость всех его чувств убавили, как убавляют яркость экранов. Он просто перестал ощущать что-либо, вообще. Он не чувствовал горя, как не ощущал ничего другого — не было беспокойства, страха, радости, не было надежды. Он не ощущал даже таких чисто физических вещей как усталость, жажда сна, вкус пищи. Его ни к чему не тянуло, ничего не хотелось. Он всегда был человеком режима, но сейчас расписание стало единственной вещью, определяющей его жизнь. Все его время от подъема до отхода ко сну было расписано, и если в расписании было окно, то он не делал буквально ничего. Он мог сидеть, пялясь в одну точку, и даже мыслей в голове не было, только всепоглощающая пустота и внутренние часы, отсчитывающие время до следующего режимного пункта. Спустя два месяца такой жизни забил тревогу один из немногочисленных друзей Грейвса. Сперва он стал вытаскивать Персиваля куда-то, приезжать без предупреждения к нему домой, знакомить с разными людьми. На время это вроде бы почти помогало, по крайней мере, внешне Персивалю становилось лучше. Но эффект был временный. Тогда мужчина стал заводить разговоры о том, что Грейвсу нужно кого-то себе завести. Вот только кого? Сперва речь зашла о любовнице. И впервые за долгое время в глазах у Грейвса появилось что-то, помимо отрешенности. И это что-то не сулило предложившему ничего хорошего. Персиваль даже думать не мог о другой женщине. Собаку или кошку? Грейвс механически заботился о коте Элизабет, чертовски красивом, породистом и избалованном, но никаких эмоций это в нём не вызывало. И тогда друг Персиваля заговорил о ребенке. Эта мысль сперва казалась дикой. Но чем дольше она обсуждалась, тем более разумной становилась. Идею с суррогатным материнством отмели практически сразу, как и идею взять ребенка из дома малютки — Грейвс не смог бы заботиться о совсем крошечном малыше. В своих обсуждениях мужчины сошлись на дошкольнике. Ребенок должен был наполнить большой дом смехом и звоном своего голоса, совсем как в какой-нибудь мелодраме. Он должен был заразить Персиваля своими эмоциями, дать ему стимул для жизни, стать объектом опеки и заботы. Так начались поиски. Грейвс был готов к тому, что это будет непросто, он не рассчитывал на быстрый результат, но сама по себе подготовка действовала на него благотворно. Он взялся за ремонт комнаты, которая в его представлениях должна была служить детской, но все это время была просто одной из гостевых спален. Он проходил собеседования, побывал в нескольких приютах, собрал целую кучу документов и прочел уйму статей как о воспитании детей вообще, так и об адаптации приемных детей. Он считал, что был готов к тому, что будет. А потом всё изменилось, когда в одном из интернатов его пригласила к себе директор. Она села и откровенно поговорила с ним о причинах, по которым он собирается усыновить ребенка, о тех опасениях, которые есть у работников таких заведений и о многом другом. А потом спросила, не возьмет ли он под опеку подростка. Грейвсу никогда не приходило такое в голову. Директор распиналась, что у старших детей практически нет шансов, а между тем семья нужна им ничуть не меньше, чем малышам. Что малышам нужна забота и поддержка, любовь и нежность, которые Грейвсу тяжело будет им дать, а вот подростки нуждаются в сильной руке и хорошем жизненном примере, и для любого из них Персиваль станет идеальным родителем. Что если Персиваль почувствует, что не справляется, он, по крайней мере, сможет отдать усыновленного ребенка в хорошую школу-интернат и устроить его будущее, не чувствуя себя при этом подонком, а вот малыша придется вернуть, что будет для всех огромным стрессом. Видимо, эта женщина была хорошим психологом, потому что к концу разговора Грейвс был полностью с ней согласен, и она не скрывала удовлетворения. Получив согласие, директор сразу же вскочила со своего места и повела его по длинным коридорам, по дороге рассказывая, что у них есть мальчик, недавно потерявший маму. Именно его она и хочет познакомить с Грейвсом. Мужчина только кивал. Его провели в комнату, служившую спальней для четырех мальчишек. Троих из них директор попросила выйти, чтобы Персиваль мог поговорить с этим мальчишкой, Криденсом, наедине. Один из выходивших больно толкнул мужчину плечом, и Грейвс проследил за ним нечитаемым взглядом, пока директор что-то быстро говорила оставшемуся в помещении пареньку. Затем она тоже вышла, а Грейвс приблизился к кровати, на которой сидел мальчишка. Собственно, это был никакой не мальчишка, а вполне себе юноша. Он не отличался крупной комплекцией и у него не было ранней щетины, как у некоторых других ребят, но необычайно серьёзный взгляд делал его зрительно старше. Этим серьёзным взглядом он следил за Грейвсом, пока тот шёл от дверей, но стоило мужчине приблизиться, и парень опустил глаза, уставившись в пол. - Здравствуй. Меня зовут Персиваль Грейвс, - представился мужчина. Он совершенно не знал, что сказать. Он не был готов. Он рассчитывал не на это, и сейчас ощущал себя словно не умеющий плавать человек, выброшенный в воду. - Криденс, - назвался парень. И ни слова больше. Он сцепил руки, но через мгновение снова поднял взгляд на Персиваля, и тот понял — его оценивают. Это было странно. - Я... - Грейвс нахмурился, подбирая слова. Он кожей ощущал напряжение, стоявшее сейчас в помещении. И главным сосредоточением напряжения был этот мальчишка, сидевший на кровати со сцепленными руками и смотрящий в одну точку на полу. - Я думаю взять тебя под опеку. - Зачем? - юноша опять поднял взгляд буквально на несколько секунд. Глаза у него были темные, и каждый раз встречаясь с ним взглядом Грейвс ощущал... Нечто вроде ответственности за то, чтобы не отвести взгляд, за то, чтобы выдержать. - Затем, что мне одиноко. И затем, что я многое могу дать какому-нибудь ребенку, у которого нет родителей, - сказал он спокойно. Странно. Ему казалось, что это он будет выбирать, а сейчас Персиваль ощущал, словно это его выбирают. У него даже появилось чувство волнения — сможет ли он понравиться этому мальчишке? - А ты сам-то этого хочешь? Чтобы тебя забрали отсюда? - Хочу, - мальчишка не поднял глаза, хотя Грейвс уже ожидал этого. Это была как игра — юноша ненадолго вскидывал взгляд, а Персиваль ловил и удерживал, сколько мог. Грейвс сел на соседнюю кровать и сцепил руки, подражая позе парнишки, однако в его позе была уверенность, а вот Криденс словно сжимался, пытаясь стать меньше и незаметнее. - Мне сказали, у тебя недавно умерла мама, - тихо сказал он. Плечи мальчишки дрогнули, но больше он не шевельнулся и даже звука не издал. - Моя жена тоже умерла не так давно. Она была для меня всем, так что я понимаю, что ты чувствуешь, - продолжил Грейвс. За это он был удостоен ещё одного короткого взгляда. - И какое-то время назад я понял, что не хочу быть один. Что хочу, чтобы рядом был кто-то, кто мог бы стать для меня близким. - Кто-то, кто заменил бы Вам жену? - спросил Криденс. Он впервые сказал больше одного слова, и это подарило Грейвсу ощущение победы, успеха. Как оказывается мало может быть нужно, чтобы обрести уверенность в своих действиях. - Нет. Никто и никогда не сможет заменить её. Как, я думаю, никто и никогда не сможет заменить для тебя твою маму, - покачал головой Персиваль, замечая, что плечи у мальчишки снова дрогнули. Слегка. - Просто кто-то, о ком я мог бы заботиться, для кого я мог бы что-то делать. Кто-то, с кем мой дом перестал бы быть таким пустым. И я подумал, что, возможно, тебе нужен кто-то, кто сможет позаботиться о тебе, о твоем благополучии. У меня нет детей, у меня нет опыта общения с детьми, и я не уверен, что смогу стать хорошим приемным отцом, но я постараюсь. И я хотел бы забрать тебя. Если ты не против, конечно. - Я против, - вдруг сказал юноша, поднимая голову и глядя на Грейвса. Это был по-настоящему долгий, внимательный взгляд. Персиваль молчал, глядя юноше в глаза, словно пытаясь отыскать в их глубине причину отказа. Наконец юноша опять опустил голову. - Очень жаль, - тихо сказал Грейвс. Он запустил руку в карман и вытащил свою визитку, которую положил на прикроватную тумбочку, сам не понимая, зачем это делает. Но в голове пульсировала мысль, что он не может и не должен выбирать детей, как вещи в магазине. Он должен получить согласие этого мальчишки. - Позвони мне, если вдруг передумаешь. С этими словами он поднялся, поправил пиджак и направился вон из комнаты, замечая, как кто-то шарахнулся от приоткрытой двери. Похоже, другие обитатели приюта подслушивали. - Стойте, - позвал Криденс. - Я уже передумал.