Разряды

От его прикосновений по ее коже пробегают разряды, между ними вольтами бьет напряжение, но Эва делает вид, будто ничего не замечает. Крису легче подарить пару-тройку наглых, развязных, но ничего не значащих улыбок кому-то другому, чем понять, что у нее на уме. И это злит, ей-богу, он даже не отдает себе отчета в причинах, что, впрочем, не столь важно, как он полагает. Честное слово, это не имеет никакого значения. Крис стерильно красив, экзотично богат на выпады и смешки в ее сторону и предельно прост в своей ипостаси бабника. Нура уверяет, что гореть в аду ему было предначертано еще с самого рождения, и Эва почему-то совершенно не сомневается, что он абсолютно точно утащит ее за собой, выберет самые тернистые пути, что занозы под ее кожей загниют из-за невозможности извлечения, ступни стопчутся до крови, а руки будут неуемно дрожать. И все равно ее пальцы непременно потянутся к его лицу, раздражающе прекрасному: взгляд ко взгляду — связь, что подрывает все моральные устои и дает силы двигаться дальше. Но Эве легче отрубить себе руку, нежели признать это. Каждую ночь ее сотрясают кошмары; она высчитывает родинки на его лице, зная их точное количество, и в один момент он просто растворяется в ее ладонях, исчезает, плывет едва заметной дымкой сквозь черноту зрачка; крик застывает колючим льдом где-то в легких, и она захлебывается своей немотой; а затем просыпается дикой лихорадкой, пытается найти его крепкие плечи — и не находит. Эва едва сдерживает горький порыв написать/позвонить, что, кажется, подарит желанное облегчение, но нет: она знает, что по его венам заструится лишь высокомерие и гребаное самодовольство, которое вскрывает ей глотку. Она не выбирает его; в ее жизни драмы было больше, чем достаточно, и — черт побери — признать то, что ей нужно хочется еще, практически невозможно. Эва ненавидит его улыбки. Мимика Криса изучена ею досконально, продроблена в памяти, и она смеется ему в лицо, когда Шистад заявляет, что точно ей нравится. — Брось, девочка, ты безотчетно в меня влюблена. У Эвы лицо скоро треснет от смеха. — Только в твоих мечтах, Крис. Его ухмылка на мгновение меркнет, ему до зубовного скрежета хочется встряхнуть ее, выцепить из нее признание, заставить ее трепетать в желании подарить ему ее любовь; он не знает, что делать. Он не станет сдаваться; ему отчаянно нужно выиграть эту неоглашенную войну. Крис в упор смотрит на Эву, и — боже — его глаза, ей не нужно вновь смотреть в них, чтобы помнить их оттенки при любом освещении. В животе подергивает тягучим, вязким желанием, и она еле держит себя в руках. Слишком много людей, слишком большой риск, и слишком долго она боролась, чтобы вот так отступать. Эва отворачивается и бежит на второй этаж, где музыка не так слышна и где Крис не ворует ее дыхание. Она не показала себя слабой, она дала понять, что игры ведутся только на ее условиях. Впрочем, Шистад не поддается на провокацию так, как она хотела — он идет за ней, уверенно, вычерчивая радиус каждого шага точь-в-точь ее следу. Эва слышит щелчок замка за спиной, и шансы выйти из боя невредимой тают на глазах. Она ежится, но не от холода, запахивает поплотнее кофту, словно пытается получше спрятаться в своей блестящей скорлупе. Она чувствует его приближение спиной, от него веет теплом, даже жаром, и это совсем ее не удивляет. Она поворачивается к нему, потому что это правильно — встретиться с противником лицом к лицу. — Боишься публики? — Эве хочется стереть нахальную ухмылку с его лица, она мечтает, чтобы его лицо исказилось от злости, но, видимо, ей это не по силам. Не сейчас. — Уединиться со мной хочешь? Она толкает его в грудь, врет, что мечтает, чтобы он ушел. Шистад молится, чтобы она не заметила, как буквально на секунду слетела его маска. — Твое самодовольство выводит меня из себя, — она кидает эти слова ему в лицо, и он едва удерживает ее руку от пощечины. Кожа под его пальцами горит, пузырится, плавится воском, и она не знает, за что ей эта пытка, куда деться от этой муки; и одновременно тонет в желании, чтобы он касался ее спины, рук, лица, чтобы он не останавливался и не отводил этот рвущий душу взгляд. — Эва, — он пробует на вкус каждую букву, имя перекатывается у него на языке, звучит так сладко, что защита дает трещину, но не рушится. — Ты красивая. Она уверена, что это какая-то ошибка, что в программе заложен неправильный исходный код, произошел сбой систем, и эти слова предназначены вовсе не ей, она лишь неудачное стечение обстоятельств; но отрицать очевидное не приходится: она слышит, как шумит кровь в висках, ее взгляд туманится, и на ногах отчего-то сложно держаться. Это не нормально; в ее тихий, размеренный по минутам мирок пробрался нарушитель порядка. Она не помнит, чтобы кто-то вызывал в ней столь сильные эмоции. Кристофер Шистад. — И ты умная, — он продолжает медленно, с расстановками, касаясь ее подбородка подушечками пальцев и заставляя посмотреть прямо в глаза. — И я не знаю, что мне сносит крышу сильнее. Эва отступает, шаг за шагом, пока не утыкается в стену — Крис следует за ней. Она не верит — не хочет верить, — потому что ей нужен хороший парень, который не станет щелчком пальцев разбивать ей сердце, а с Шистадом это практически единственно возможный путь, единственная прорубленная дорога, что ему известна. Бежать некуда, и Эва втискивает лопатки в стену, пытается срастись позвоночником с бетонной кладкой за обоями, пока Крис почти касается своей грудью ее, он облокачивается ладонью о стену, шлет к черту все пути к отступлению. Один на двоих воздух искрит в их легких, Кристофер всеми фибрами души ненавидит расстояние между ними. Он не помнит, когда игра перестала быть таковой, когда ему впервые захотелось касаться Эвы, а не тупо вытрахивать ее два на пять. Впрочем, тот план сорвался еще на первом шаге. Крису, кажется, теперь нужно нечто большее, чем он до этого получал. — Уйди, — она хрипит, и это слово для Шистада острее ножа. Эве не нужны доказательства того, что у блестящего мальчика все слова выверенные, сладкие, излишне экстазовые. Она и так знает. — Ну же, Эва, — шепот, оседающий на костях. — Будь со мной, будь моей. Нам это нужно. Он подается вперед и касается ее губ, как в лучших фильмах. Поцелуи Криса оказываются, на удивление, сладки. Эва помнит их совсем не такими, но сути это не меняет: то, чего отчаянно пытаешься не допустить, порой доставляет наивысшее удовольствие. Она помнит, кто она, но только его имя сейчас имеет значение, кажется, будто оно вытатуировано у нее на губах, жжет сознание. Ей хочется повторять его снова и снова, беспорядочно шептать в накатывающем экстазе. В этих волшебных буквах сосредоточение мира, линии тока, что прошибают ее, его. Это — концентрация их душ в одном флаконе. Это — лучший подарок на все праздники. Это — их проигрыш на двоих. Это Кристофер Шистад, и Эве Мун не остается ничего, кроме как признаться в своей беспомощности перед ним. Пусть и не сейчас. Даже если у их истории будет не тот счастливый конец, о котором мечтала она когда-то, Эва готова рискнуть. И она пускается во все тяжкие, запуская пальцы в его волосы, а затем прочерчивая каждую линию его тела. И его плеч. Его крепких плеч, что теперь оказываются рядом каждое утро, лишая ее кошмаров возможностей существования.