Трудно быть подростком

Пятнадцать лет – возраст трудный. Хотя бы потому, что тело почти выросло, мозги вроде тоже, а гормоны и чувства под контролем держать все еще не получается. Быть подростком не легко. Быть подростком-спортсменом еще труднее. Но когда ты подросток, спортсмен и у тебя не все в порядке с ориентацией – вот это вообще трындец. Особенно учитывая то, что вопрос ориентации решился относительно недавно, и ты все еще пытаешься, как-то с этим смириться и принять. Хотя тебе все еще безумно стыдно, тебе кажется, что кто-то тебя за это накажет. И упаси Господи, узнают об этом родители. В пятнадцать пора бы иметь первую девушку. Оправдаться можно только карьерой спортсмена, отсутствием времени и хороших девушек вокруг. Пока в это свято верят. В России вообще не очень любят людей, у которых не все в порядке с ориентацией. Я понимаю, что мне как бы особо ничего не грозит, гопники в подворотне меня не забьют, но все равно как-то не приятно. Все вокруг часто бесит и раздражает. Особенно бесит один конкретный объект моих симпатий. Именно с него началось осознание, что мне не очень-то и нравятся девушки. Этот человек просто не может меня не бесить. Мало того что он мой соперник, он ученик Виктора, так он еще и такой весь мягкий, домашний и мирный, что иногда придушить охота. Действительно охота, сдерживает то, что если я реально его придушу, меня посадят. А какая тюрьма, у меня соревнования на носу. Но есть еще один объект, который в последнее время меня бесит не меньше объекта моих симпатий. Виктор. Он трогает Юри. Трогает везде, постоянно и совершенно нагло. Мне иногда кажется, что он все понимает и делает это специально. Мол, смотри, Юр, я трогаю мальчика, который тебе нравится. Смотри и бесись, мне можно, а тебе нет. И да, я, блять, бешусь как последний придурок, не нахожу себе места, срываюсь на всех и все что оказывается в радиусе пяти метров от меня. Особенно достается Юри. Именно потому, что он мне так нравится, ему прилетает от меня больше всего, и я не знаю, как это сдерживать. Сам не замечаю, как меня срывает. Даже если до белого каления своими наглыми руками меня доведет Виктор, наору я, почему-то именно на Юри. Потому что зачем он, придурок, позволяет себя трогать. Зачем смотрит таким влюбленно-мягким взглядом. Зачем улыбается так нежно, но при этом относится ко всему так наивно. Да их с Витей скоро за пару считать будут, а он все думает что это «у русских так принято». Порой меня очень спасает то, что Юри не знает русского. Потому как вовремя заткнуться я не могу, а в запале все равно перехожу на русский язык, и он ничего не понимает. Понимает только что я ору на него и мне это чертовски на руку. Потому как ору я часто не то, что надо. А все проклятые гормоны, которые никак не удается взять под контроль. Подростком быть трудно. Влюбленным подростком еще тяжелее. Сейчас раннее утро, я сижу на трибунах и жду Виктора. Нам надо с ним поговорить. Я серьезно не хочу сесть за убийство, а он задолбал меня провоцировать. Даже если он делает это не намеренно и я все себе придумал, то я обязан сказать ему держать свои лапы… Держать в общем. Держать и никуда их не прикладывать. Особенно к Юри. Иначе я даже, не смотря на разницу в росте, все-таки хотя бы врежу Никифорову. Кацуки нарезает круги по катку, то и дело бросает на меня осторожные взгляды, но молчит. Ничего не спрашивает, думая, что я все равно не слышу. Я сижу в наушниках, да, но музыки нет. Я просто не могу с ним говорить нормально и таким образом ставлю между нами барьер. Виктора все нет, странно, обычно он не позволяет себе опаздывать. Мне это не нравится. Я достаточно неловко чувствую себя наедине с Юри. Он слишком часто смотрит на меня. И мне хочется огрызнуться. Не надо, не смотри. Я слишком нервничаю. Мне слишком хочется к тебе, на лед, кататься с тобой, держать тебя за руку, зажимать у борта. Хочется быть ближе, и ты смотришь так, будто тоже этого хочешь. Я понимаю, что это только моя буйная фантазия. Что на самом деле ты просто двадцатитрехлетний бесхребетный парень. Ладно, не бесхребетный. Просто излишне мягкий и добрый. Ко всем. Даже ко мне ты добр так, словно я твой близкий друг, хотя я тебя и бил, и орал на тебя и чего только не говорил. Я не выдерживаю, лезу в сумку и достаю свои коньки, переобуваюсь. Где только носит этого Виктора. На очередном повороте ты снова смотришь на меня и явно о чем-то хорошо задумываешься, потому как грохаешься на лед совсем как новичок. Просто путаешься в своих же ногах. Это было бы даже смешно, если бы это был не ты. Я сам не понимаю зачем, оказываюсь рядом с тобой как можно быстрее. Придерживаю за локоть, убеждаюсь, что ты цел и привычно хмурюсь. Придурок. -Под ноги смотри, придурок, выглядишь как малолетка кривоногая. А дальше продолжаю уже на русском. -Смотреть не могу на твои изувеченные ноги. Хоть самому садись и мажь их тебе, бестолочь. А теперь решил еще и весь синяками покрыться походу. С ума свести меня хочешь, да? Мало тебе, зараза, моих влюбленных взглядов? Ты очень озадаченно на меня смотришь, тупо моргаешь. По интонации ты слышишь, что я тебя спросил, но ни слова ж не понял. И хорошо. Сказать тебе это на твоем родном языке я никогда не решусь. Ты не для меня. Ты не мой, как бы мне этого не хотелось признавать. Я буду совсем не удивлен, если окажется, что ты влюблен в Виктора. Хотя морду в таком случае я ему все же набью. Днем я говорю с Виктором. Он громко смеется, говорит, что я маленький и глупый. Из этого разрастается скандал. С моей естественно стороны. Не надо давить на больное и называть меня мелким. Я и без вас всех это знаю. Это меня так и бесит. Это еще один пункт, почему я не могу даже сказать Юри о том, что хотел бы присвоить его себе. Восемь лет мать ее разницы. Ругаюсь я долго, смачно и нецензурно. Но к концу разговора Виктор обещает больше не распускать руки. И говорит, что мне стоит быть чуточку внимательнее. К чему это было я таки не понял. Вечером мы идем по улице втроем. Юри идет посередине и мне чертовски охота взять его за руку. И Виктор, будто читая мои мысли, хватает Кацуки за руку и вопит мне на японском: - Юрио, возьми Юри за ручку. Будем как одна семья! И улыбается, сука, как полный идиот. И я не знаю, что с этим делать. Потом до меня доходит, он специально, чтобы у меня была возможность. За это я ему почти благодарен. Как бы нехотя беру Юри за руку. Осторожно переплетаю пальцы, якобы так удобнее. Его рука такая теплая, нежная. Хочется, чтобы его руки меня обнимали. Юри безумно краснеет. Это мило, но я этого не признаю. - Виктор, больше так не делай. - Но почему? Ты же хотел взять Юри за ручку, я же видел! Витя меня не сдает, говорим оба по-русски, чтобы Кацуки ни слова не понял. Хотя, уловив в диалоге свое имя, он вертит головой, любопытно на нас поглядывая. - Не важно, чего я там хочу. Просто так не делай. - Хорошо, хорошо. Но признай, тебе же приятно держать Юри-куна за руку? Придурок Никифоров почти светится как фонарный столб. Меня это чертовски бесит, да что его так радует то?! Что я влюбился и мучаюсь этим? Что у меня это проблема? Что мне это даже в какой-то степени мешает на льду! А эта сука чему-то там радуется. - Ты же знаешь, что приятно, нахера блять спрашивать?! Я злюсь. Неимоверно злюсь и чувствую вдруг, как Юри большим пальцем поглаживает мою руку, стараясь… Успокоить? Выбитый из колеи этим действием я и правда, быстро остываю. Черт, а можно еще раз? Ну почему в жизни нет повторов то, эх. Я б отмотал, чтобы еще раз такое почувствовать. Юра ни черта не понял, но почему-то мягко улыбается, смотря на меня. Для него, видимо, главное, чтобы я не кричал. Психую и натягиваю капюшон до самых глаз. Кажется, щеки покраснели. Не хочу, чтобы они видели. На следующий день Юри со всей дури шарахается локтем о борт. Что за ходячая катастрофа-то?! Виктор уходит на всякий случай за врачом, а я буравлю придурка взглядом, пока он старается делать вид, что ему ни сколечко вот не больно. Схватив за здоровую руку, волоку Кацуки на трибуны, где валяются наши сумки. Вытаскиваю бутылку с ледяной водой и молча расстегиваю его толстовку, стягивая с больной руки. Юри сначала белеет, потом краснеет, потом краснеет так, что мне становится за него страшно. Да что я такого сделал-то? Бутылку прикладываю к ушибу. Синяк будет просто здоровенный. Юри все еще красный, даже руку не вырывает, позволяя мне придерживать. - Что, четырёхглазый, без очков своих совсем крот слепой, борта не видел? Юри тупо на меня смотрит. И снова меняю язык, продолжая его ругать уже на русском. - А если бы ты не только рукой долбанулся? А если что серьезное? Ты точно хочешь моей смерти, Юри. Я по твоей вине в свои пятнадцать седым буду. Юри продолжает тупо на меня пялиться и молчать. Правильно, лучше молчи. Хотя теперь у него краснеют даже уши. Да что его так смутило только. Виктор возвращается с врачом, тот осматривает руку, накладывает эластичный бинт, говорит, что это только ушиб. Повязка чтобы лишний раз ничего не прижималось к кожным покровам кроме мягкой ткани. На этом решает тренировку закончить. Ну его нафиг. На следующий день мы снова все трое идем по улице. За руки. Но в этот раз мы идем утром и на тренировку. Виктору приспичило, чтоб было именно так. А если этому ненормальному что-то приспичило, то его сам дьявол не остановит наверно. На тренировке у меня по шву расползается водолазка. Я матерюсь на все лады и еду к трибунам. Там напяливаю толстовку на голое тело и застегиваю ее только до середины. Слышу, как за спиной чему-то смеется Витя. Кажется, Кацуки споткнулся. Да Боже, смотри ж ты под ноги! Я стою у борта, поправляю толстовку, в которой будет немного непривычно на голое тело кататься. Юри выполняет прыжок и явно на что-то отвлекается. Он падает. Да так падает, что мы с Виктором, не сговариваясь, срываемся к нему. Вроде в порядке. Витя спешно осматривает Кацуки с ног до головы. Цел. Тьфу, а мог же и убиться так! Куда смотрит только! Я не выдерживаю и в этот раз ору на Юри сразу на родном языке. - Ты, блять, совсем кретин что ли?! У меня сердце чуть не остановилось, твою ж мать! Да как вообще можно так безответственно на что-то отвлекаться! Виктор рядом молчит. Только опускает голову, улыбаясь уголком губ. Да чему он улыбается, ебаный кретин. - Ты напугал меня, черт тебя дери! - Прости. Про черта не очень понял, но прости. Я зависаю. Не понял. Я ослышался? Этот придурок, только что, пусть и с кошмарным акцентом, но ответил мне. Взял и совершенно, падла, осознанно ответил. И сидит. Смотрит на меня. Виктор, сидящий рядом, не выдерживает и ржет как долбаный конь, почти развалившись на льду. Один я сижу как идиот и смотрю на Юри, все еще думая, что у меня глюки. - И давно ты, скотина японская, все понимаешь? Юри очаровательно хлопает глазками на мой обманчиво-ласковый тон. Он понимает, вот сейчас меня реально прорвет. Потому что блять, все это время он меня понимал, значит. И понимал как минимум все, что я несу. А наговорил я столько, что наврать тут просто нечего. - Прости, Юрио-кун. Я не хотел, чтобы ты знал. Я ждал, когда ты мне на родном языке скажешь, что я тебе нравлюсь, но ты молчал. А мне так хотелось слышать все, что ты мне говоришь. Щеки этой заразы заливает яркий румянец. Мои тоже. Витя ретируется куда-то, а я задыхаюсь, от возмущения не зная, что сказать. - Последние дни я вот даже калечился немного, чтобы ты на меня лишний раз хотя бы покричал. То есть он еще и грохнулся нарочно?! - Ты что, сейчас, зараза, специально так упал? А ты подумал блять своей головой, что ты мог реально что-то сломать?! Да чем ты вообще думаешь-то?! - Нет, в этот раз не специально. Просто твоя толстовка… Ты ее не застегнул. Я не смог отвести глаза… Нет, не так… Взгляда, вот. Юри опирается на локти и садится. Оказывается непозволительно близко. Кретин, да что он такое говорит. Я опускаю глаза, смотрю на расстегнутую на половину кофту и краснею. Дурак ты, Юри. Я чувствую, как теплая рука накрывает мою. Черт, как смущает-то. Все смущает. И то, что он все знал, все слышал, и то, что сейчас такое говорит. Дурак, дурак, дурак! Кацуки наклоняется, осторожно целуя меня. А я замираю, боясь даже дышать. Его губы такие мягкие, он так осторожен. Боже, у меня, кажется, сейчас сердце разорвется, остановите чертову планету. Я переплетаю пальцы наших рук, но на большее не решаюсь. Юри медленно отстраняется. - Теперь ты просто обязан целовать меня постоянно. За мои убитые нервы. - Только если ты будешь так же честен со мной как когда думал, что я не понимаю. - Об этом не волнуйся. Русский язык богатый, я в красках тебе буду описывать все, что я о тебе думаю, маленький мерзавец. - Будешь обзываться, и я не поцелую тебя так, как ты описывал в твиттере. Тебе ведь хотелось попробовать с языком… Я снова краснею. Что не говори, а быть влюбленным подростком – очень тяжело!