Дороже золота

Тулуп снова получался двойным. Юра ушел в сторону, остановился уже у самого бортика, так и не дойдя до дорожки шагов. Кто бы знал, как только бесит. - Плисецкий, поспокойнее там! Ему остаётся скрипеть зубами, потому что последний прыжок снова слит. Пристальное внимание Якова заставляет психовать ещё больше. С недавних пор это у них новая традиция – перекатывать недокатанное и дорабатывать недоработанное даже если нужно взять и прогнать программу полностью хотя бы раз. Но нет. Блять. Если он не соберется, то всё это может кончиться очень плохо. Бронзой, например. Программа дебильная, музыка хреновая и отборочный тур уже через три дня. Идеальное сочетание. Но всё это меркнет и бледнеет по сравнению с тем, что он который раз подряд не может прыгнуть тройной, раньше без проблем удававшийся в двух из трех попыток. На какой-то миг Юре кажется, что он теряет самообладание с концами. Вцепляется руками в бортик катка, закрывает глаза и считает, считает про себя до десяти. Потому что это единственный способ успокоиться, который приходит ему в голову. Тело как будто не слушается его. Он в форме, он тренируется каждый день. Он остаётся с Яковом после того, как все уходят, и отрабатывает запоротые моменты снова и снова, пока ещё может стоять на ногах. И после того как уже не может тоже. Он выкладывается больше, чем раньше, но не получает и трети той отдачи, к которой привык. Зато чувствует, как разлетается на части всё нажитое непосильным трудом. Время творит с ним страшные вещи – он становится непропорциональным, и без того длинные ноги вытянулись, плечи стали шире, а роста – чуть. И чем больше старается сделать всё правильно, тем хуже получается. Чем больше пытается взять себя под контроль – тем больше разваливается по частям. Яков говорит, что это переходный возраст, Юра считает – хуйня какая-то. Укладываться в программу всё труднее. Это как пытаться влезть в ботинки, из которых уже вырос. Всё он знал и мог. Ещё несколько месяцев назад. Но теперь прыжки не ладились, хотя если бы дело было только в них одних, можно было бы пережить, перетерпеть и дотащить до старого уровня хотя бы к середине отборочных Гран-при. А в финале откатать всё, что можно и не можно. Или нет. Голос Якова раздается где-то между семью и восемью, но успокоиться так и не получается. Слова долетают издалека, будто из глубокого пустого колодца. Юра на дне и прекрасно это знает. Очень хочется назначить виноватого и уебать. Но виноватых нет. Кроме него самого. - Бабичева - хорошо, свободна. Плисецкий – ещё раз. Юре семнадцать. У него уже есть целая золотая медаль чемпиона мира, большие планы на Олимпиаду и две серьги в правом ухе. Ещё недавно ему казалось, что ничто в этом мире не может его остановить и всё, к чему он прикасается, превращается в золото. Теперь это всё превращалось в пыль. Он думает, что сделал недостаточно, хотя сегодня он уже немного чересчур. Потому что третий раз. Тройной тулуп. И меньше всего сейчас, на грани голодного обморока и тирады отборного мата, ему хочется слышать «ещё раз». Хочется кого-то убить, это да, или хотя бы поорать. Но ещё больше хочется жрать. Просто невыносимо, мать его, хочется жрать. Он слышит шуршание коньков на льду и узнает их владельца ещё до того, как на плечо ложится теплая ладонь. Убил бы просто, если бы другое место и время. Нечего лапать. Юра догадывается, что услышит, только пока ещё не знает, в какой форме – просьбы, нотации или ультиматума. - Если ты сейчас грохнешься в обморок, я тебя сдам. - Только попробуй. Мила выбирает третий вариант. Самый нелепый, если учесть, что на любое действие ему хочется отвечать противодействием, хотя бы из одного только принципа. Юра дергает плечом, сбрасывая руку Милы. Не дождется. Он делает глубокий вдох и возвращается на исходную позицию под всё тем же неусыпным взглядом Якова. Вытирает пот со лба тыльной стороной ладони и несколько секунд собирается - сжимает и разжимает кулаки, разминая замерзшие пальцы, словно это поможет сделать тулуп тройным. Дыхание постепенно восстанавливается, но мышцы напрягаются перед каскадом. Нужно расслабиться. Нужно отработать на «отлично». Процент удачных прыжков слишком низок. Не только для него, нет, низок по всем определениям. Нет попадания в темп и ритм. И уже невозможно валить это на плохой подбор музыки и пытаться добить своё техникой. По своей личной шкале Юра опустился до уровня «Гоша». Перед прыжком он ещё успевает скользнуть взглядом по пустым трибунам «Ледового». Отабек стоит чуть поодаль, опираясь на бортик с другой стороны. Юра показывает ему пятерню, что на их языке означает «ещё пять минут». Тот только кивает – будет ждать столько, сколько нужно. Что ему ещё делать, если у казахов следующая тренировка вечером. Вот Яков ждать не будет. Юра выдыхает и начинает. Разгон, сальхов – двойной, отлично – толчок – переход в тулуп. Он упускает момент, когда ошибается. Возможно, это случается в момент толчка, а, может, выход из сальхова уже был неудачным. Просто на миг теряет контроль и уже не может его вернуть. Голова кружится, лезвие конька скользит слишком быстро и по совершенно неправильной траектории. Тулуп не получается даже двойным. Юра ещё не до конца понимает, что происходит, когда перед ним возникает реклама «Кока-Колы», оставшаяся на бортике после юниорских соревнований. Удар такой силы, что звезды, если и не сыплются из глаз, то ярко мерцают под закрытыми веками. - Бля-я-я-ть. Стыдно становится раньше, чем больно. Он вскакивает на ноги как можно быстрее, в голове сплошной белый шум, а открывать глаза теперь вообще не хочется, но нужно. Рука сама тянется к ушибленному виску – жив, цел, содрал. Прекрасно, блин. - Юр, ты в порядке? Голос Отабека спокойный, но его взгляд – нет. Он протягивает Юре руку, чтобы помочь встать. Но Юра считает, что с него уже и так достаточно внимания. - Отлично вхерачился, да? – Шипит он, цепляясь за злополучный бортик и пытаясь вернуть телу и разуму потерянное равновесие. Мила оказывается возле него через секунду – хватает за плечо, вгоняя в кожу свои когти прямо сквозь ткань водолазки. Юра чувствует себя добычей коршуна, маленьким сусликом или мышью. Ужасное ощущение, Мила ещё та хищница, когда её разозлишь, но вырываться – себе дороже. - Доигрался? – Чего больше в её шипении, злости или обиды, не разобрать. – Либо ты прекращаешь это сам, либо я сейчас рассказываю всё Якову. Ты меня понял? Слишком. Сука. Громко. Юра оглядывается, словно вор, пойманный на месте преступления. Отабек в метре от них, Яков уже на подходе. - Какого хуя ты орешь? – Словно в отместку, он хватает Милу за руку. Ему только драки с девчонкой не хватало для достижения абсолютного дна. Но голова болит, желудок ноет, а нервы уже на пределе, и Юре всё труднее себя контролировать. – Все падают! Грохнулся – бывает, уж выживу как-нибудь! Только не лезь не в своё дело. - Убьешься по глупости – будет моё дело. - Заткнись! Юра не успевает сказать больше ничего. Рядом с ними возникает Яков – злой и уставший. И Юре кажется, что он знает, что сейчас будет. Потому что он не тянет. Потому что Мила жалеет хоккеистов и не в меру старательных подростков. Потому что он вот так глупо не падал, наверное, лет с десяти. Но Яков молчит. Трет морщину между бровей, вздыхает тяжело, словно Юра дебил и нуждается в гребанном сочувствии. Это опять дополнительное время. А он так хотел провести хотя бы пару часов с Отабеком. - Я отработаю ещё раз. Время есть, всё получится. – Юра выдыхает это на автомате, выпрямляясь по струнке смирно. Его неожиданно накрывает тяжелым ощущением надвигающейся грозы. И эта Милка так некстати рядом. Зачем. Зачем он только ей сказал. Если на стене висит ружье, то однажды оно выстрелит. Если раньше он и говорил ей что-то, что потом могло быть использовано против, то больше никогда. Ничего. Ни за что. Инициатором грозы, конечно, оказывается она. Юра не успевает заставить её замолчать – да и что он может сделать? Мила не принадлежала к тем, кого можно запросто напугать, прикрикнув, или пригрозив жестокой и быстрой расправой. Она знала его слишком давно и слишком хорошо. - Пожалуйста, не оставляйте Юру после тренировки сегодня. Он снова не ел второй день, и ему нужно отдохнуть! Мила убивает его надежды на Гран-при, Олимпиаду и приятный вечер заодно. Она убивает его с глазами, полными сочувствия и искренней тревоги. Как можно дать кому-то пинка, а потом делать вид, что это в его интересах? Ей бы с Виктором дружить. Это не просто залет, это финиш. Второй раз ему ничего не спустят на тормозах. Юра втягивает голову в плечи, он ещё успевает пообещать себе убить «эту стерву», прежде чем гордость и уважение к себе оказываются полностью сломлены и втоптаны в лед, на котором он стоит. Юра сцепляет зубы, видя, как багровеет лицо Якова. На катке людей всего ничего – Яков, Милка, Гоша, Отабек и он сам. Где-то в другом конце зала готовится следующая группа, у них полно времени и места, они не спешат, разминаются, о чем-то живо болтают у бортика. Но через секунду время замирает и замолкает всё, кажется, даже Земля начинает вертеться медленнее. Ведь Яков начинает орать. И это пиздец. - Ты думаешь, блять, ты тут самый умный? С тобой до ночи сидят, пока ты прыжки отрабатываешь. Объясняешь, объясняешь тебе, а ты решил, что и так сойдет? Прошлый раз мало показалось? Решил повторить опыт целебного, сука, голодания перед отборочным? Прима-балерина. Считаешь, что проползешь, где другие не пролезли? Юра молчал и слушал. Слушал, как его называют дебилом малолетним. Слушал, что если решил вместо нормальной отработки элементов пойти коротким путем, то он совсем уже не в себе. Другие, значит, переучиваются, но наш Плисецкий для этого слишком хорош. Яков дошел до мата, а значит, что его дело дрянь. Не тот случай, когда можно пропустить мимо ушей, совсем не тот. Юра так сильно сжимал кулаки, что ногти впивались в ладони. Он ждал, что это скоро закончится, но, казалось, ярость Якова беспредельна, как Вселенная. Где-то на середине тирады раздражение, усталость и нервозность Юры, копившиеся уже неделю, начали переходить в плохо контролируемую агрессию. Держаться было очень трудно. Его это всё просто задолбало. Сейчас будет скандал. - И если ты решил, что я с тобой тут вечером вожусь из любви к искусству, то ты очень крупно ошибаешься! Думаешь, тебе эти фокусы помогут вернуть баланс? Ты скатился, Юра. Переходный возраст – это нормально, но только если ты возьмешься за голову и будешь работать. Да, начинай заново! Или ищи себе другого тренера! Я тебя тут не держу, если надоело. Вон на три часа приходят твои московские стервы – вали к ним. Вот там ты поголодаешь и по Гран-при со сложной программой поездишь. Выебут и вышвырнут через полгода! Зато уйдешь из спорта в своём стиле, хочешь, а, Плисецкий?! Над катком висела тишина. Вопли Якова в ней были слышны особенно четко. Юра скрежетал зубами, Мила и Гоша стояли по обе стороны от него, держа дистанцию так, словно ярость Якова могла перекинуться и на них, как лесной пожар на сухостой. Где-то за спиной наверняка всё ещё был Отабек. Юра был рад, что не видит его лицо. Ему было не просто стыдно. Юра готов был провалиться сквозь землю, лишь бы прекратить это. Ничего подобного он не думал. И не хотел. Всё, что ему было нужно – откатать нормально хотя бы эту программу. И взять другую. Пусть хоть Виктор ему ставит – он вытянет любую, самую сложную. Но он должен был контролировать своё тело и себя. Эта программа подходила старому Юре, тому, кем он был во время подготовки к началу Гран-при. Но не тому, кто должен был её катать сейчас, спустя несколько месяцев. Он справлялся. До недавнего времени он ещё справлялся. Или нет. Но теперь ему не дают сделать хотя бы такую малость? Добить. Дотянуть. Да что такого в том, что он хочет удержаться в старых рамках? Это же выгодно не только ему, в конце концов. А эта парочка стоит, молчит, глазенки вниз потупила, лед носками коньков чуть ли не ковыряет. Мила-то в друзья первой набивается, а как сдать… тоже первой, как оказалось. Сразу после «Вот Мила смогла, Гоша как-то перестроился, а ты мне тут выёбываешься» терпение кончилось. За-е-ба-ло. - А кто на Гран-при поедет, если я сейчас перестраиваться начну?! Да дайте вы мне уже откатать эту программу нормально. Что мне сделается? И зависну на сколько угодно! Юра орал, что пашет тут за троих, и у него нет времени переучиваться. Если нужно остаться в старом весе – он это сделает. Да, он не сильно вырос за последнее время, да, у него проблемы с перестройкой старой программы на новый лад. Да, у него теперь не получается добрая половина прыжков, с которыми он раньше справлялся. Но он сможет. Возьмет себя под контроль, добьет дорожки. Любыми доступными способами. - Переучиваться нет времени? Ты меня вообще услышишь когда-нибудь?! – До этого Юре казалось, что разозлить Якова ещё больше невозможно. Он никогда так не ошибался. – Я тебе сто раз говорил, что не помогут эти дебильные голодания! Нет у тебя проблем с нормой! С головой у тебя проблемы! Перестраивайся! Времени не хватает? Ну, теперь его у тебя будет полно. Плисецкий, на Гран-при не едешь! Ты у меня попрыгаешь! Я тебе помогу перестроиться. Значение фразы дошло до него не сразу. Ещё несколько секунд Юра был уверен, что это очередная пустая угроза. Яков выдавал их ему по сто штук на день. Уже некуда складывать. Его убивали по пять раз на дню, ещё два раза обещали отправить бандеролью деду в Москву и хотя бы раз, ну так, любя, хотели удавить. Поводы были разными, а угрозы одинаковыми. Но, судя по выражению лица Якова, в этот раз он не просто пугал. Злость сменялась возмущением. Юра открыл и закрыл рот, словно рыба, вытянутая из воды. Что за хуйню он только что услышал? Он тут же набрал в грудь воздуха, чтобы разразиться новой тирадой, но его опередили. - Молчать! Ты меня уже достал своими выходками. Ещё одно слово – и на чемпионат тоже не едешь! Сидишь здесь и тренируешься. А там, глядишь, и мозги прочистятся. Звезду он поймал. Прима-балерина хренова. Теперь свободен. Домой быстро, жрать и думать над поведением. Дважды повторять Якову не пришлось. Юра вылетел с катка так быстро, как только мог, едва не врезавшись в бортик от злости. Он всё делал машинально – надеть чехлы, дойти до раздевалки, не смотреть, не оглядываться. В голове билась всего одна мысль – какого хрена? Ещё никогда его так не унижали и никогда так не наказывали. И даже в десять лет так не отчитывали. И за что, за что вообще? За то, что он хотел показать максимум, на что способен? За отдачу и старания? Он практически бежал, но Мила не отставала. - Юрочка, постой. Ну, Юр, ну не злись. Я хотела как лучше. Да, блять, уж помогла, ничего не скажешь. Была бы Мила пацаном – врезал бы ей по роже. А так он просто пытался убежать поскорее, чтобы не слышать только эти причитания. До раздевалки оставалось каких-то несколько метров. - Юра, ну не расстраивайся! Это всего один Гран-при. Он не оглядывался, шел, проклиная тот момент, когда Мила впервые спросила, что за унылый вид, и он ей ответил. Не надо было. Надо было соврать. И делал бы так, как решил. Но кто ж знал, что она возомнит себя нянькой. - Юр, это не конец света. Мы все через это прошли, правда. Он остановился только для того, чтобы дернуть дверь раздевалки на себя, но всё же оглянулся. Мила посреди коридора мяла в руках свои перчатки и вид у неё был действительно виноватый. Но убить её от этого хотелось не меньше. - В раздевалку за мной тоже побежишь?! – Рявкнул Юра, распахивая дверь. - Нехорошо получилось. Я не думала, что Яков такое выдаст, честное слово. Простишь меня? – Мила сложила губки бантиком и протянула руку, по-детски оттопырив мизинец. Когда-то помириться было просто. Но не сейчас. Сейчас Юра проебал Гран-при. - Да идите вы все… Он захлопнул дверь и от бессильной злости врезал по ней кулаком. Где-то в коридоре отчетливо раздался вздох. И стихающие шаги. Старые железные двери. Звукоизоляция ни к черту. Из груди вырвался то ли рык, то ли стон. Юра не знал, чего он хочет больше – убить себя или Милу. Или Якова. Делать он не собирался ни первое, ни второе, ни третье. Но легче от того не становилось. В голове не было ничего, кроме мыслей о вылете с отборочного этапа ещё до самого этапа. Это рекорд. Это круто. В пустой раздевалке он собирался медленно, надеясь на то, что Мила не торчит возле «Ледового». А она могла. Вот же настойчивая. О том, что у него ссадина над виском, Юра вспомнил только в душевой. Он с удивлением обнаружил, что голова в месте травмы болит. Возможно, будет шишка. Это волновало его меньше всего. Вода опять была холодной. Провалились бы они, эти общие душевые, с этими железными дверьми, и этим «дворцом» вместе. Юра смотрел себе под ноги, на растрескавшийся кафель. Просто треш, как такое могло случиться. Кто-то будет катать на Гран-при и кто-то получит золото. Его золото. Кто-то будет стоять на его месте. И пусть лучше этот кто-то будет не канадцем, потому что в следующем сезоне его в порошок сотрут. Под струями воды, пахнущей ржавчиной, злость отпускала быстро. Из душевой Юра вышел уже совсем другим человеком. Кажется, он перешел со стадии отрицания на стадию торга. Возможно, всё ещё обойдется. Возможно, Яков передумает. Ну, кто ещё поедет-то? Кому там золото брать? Гоше, что ли? Проспится, одумается и вернет в команду. Но чем дальше, тем больше сомнений вызывали идеи об отходчивости Якова. Не в его характере говорить такие вещи. Одно дело – пригрозить, другое – при всех выпнуть из отборочного. Когда он оделся и засунул коньки в рюкзак, мысли о возвращении в Гран-при казались уже почти нереальными. Яков никогда ещё такого не говорил всерьез. Отличать пустые угрозы от наказаний Юра научился давно. Ещё в те времена, когда он зажигал в юниорской сборной. И ведь как-то выходил сухим из воды. Времена казались далекими, а стычки с тренером – мелкими. Всегда получалось сделать по-своему, настоять, уйти от ответственности, добиться желаемого. Видимо, в этот раз он перешел какую-то границу в понимании Якова. Только сложив все вещи, собрав волосы в хвост и надев куртку, Юра достал из кармана телефон и посмотрел на черный экран, раздумывая над тем, что делать дальше. Он слился с катка молниеносно, совсем не думая об Отабеке. Но и тот в раздевалке не появился и не звонил. И вот хуй пойми его теперь. То ждет по два часа, то исчезает. Видеть его после выслушанного Юре не хотелось. Уж облажался, так облажался. Дайте хоть в себя прийти. Шататься по Питеру в поисках приключений или развлечений никак не хотелось. Из раздевалки Юра вышел с намерением позвонить и отменить встречу. Но уже за парадной дверью «Ледового» все его намерения закрыться в квартире и не выходить оттуда пару суток накрылись тем же, чем и Гран-при. Отабек стоял, прислонившись к стене катка у самого выхода. Юра никак не рассчитывал его увидеть и едва не подскочил, когда кто-то дернул его за рукав. - Бля, Отабек, кто так пугает? Ты меня ждешь, да? Только произнеся это, Юра понял, какую глупость сказал. Что за дебильный вопрос вообще? Тебя, баран, конечно. Кто договаривался погулять после тренировки. - Угу. Отабек выглядел откровенно мрачно. Злится он или нет – понять сразу всегда трудно. Нужно было импровизировать. И желательно так, чтобы это был не последний раз, когда они договаривались о встрече. Юра не знал, что сказать, а когда он не знал, что сказать, он говорил правду. Всегда в лоб и не всегда кстати. - Слушай, прости, что так получилось. Сегодня не лучший день, чтобы гулять, правда. Я хотел позвонить и… - Мы едем к тебе. - Что? – Вот отлично услышал, но всё равно надо переспросить. Потому что напрашиваться в гости Отабек не любил. - Говорю, к тебе едем, - всё так же мрачно и уверено повторил тот. Это даже не было предложение. - Окей. Едем, так едем. А там хоть трава не расти. Ничего против компании Отабека Юра не имел. Пожалуй, это был единственный гость, с которым он согласен был мириться и общаться сколько угодно. Вот только не в этот день. В день, когда слит Гран-при, общаться просто не о чем. Они ехали молча – на метро, в трамвае. В метро Юра смотрел в пол, думая о том, остынет ли Яков к чемпионату и возьмет ли его в сборную. В трамвае его накрыло второй волной осознания – нужно позвонить деду и что-то сказать. Что-то придумать, ведь он будет смотреть трансляцию. Включит старенький телевизор, будет ждать выступление своего Юры, переживать, а нифига. Позорище какое. Придется соврать какую-нибудь глупость, и эта глупость должна быть реалистичной, но такой, чтобы дед не волновался. - Пиздец, - проворчал Юра. Пожилая женщина в выцветшем сером пальто и берете, сидящая перед ним, смерила его строгим взглядом. Ну что ещё, бля. Юра вздохнул, натянул капюшон на голову и прижался лбом к холодному поручню. За пыльными окнами трамвая мелькали тени почерневших голых деревьев и серое ноябрьское небо. Но он всё ещё видел перед собой красную рекламу «Кока-Колы» и не уступающее ей по цвету лицо Якова. Отабек застыл рядом, как каменный, за всю дорогу не сказал ни слова, только время от времени бросал тяжелые взгляды. Вот это отлично погуляли в первый раз за полгода. Юра не понимал, как его жизнь за один день могла превратиться в вот это. Если он не выгрызет себе помилование и участие в чемпионате, то это будет финиш. Но добиться своего не так-то просто, учитывая нынешнюю подготовку. И не подождал бы этот переходный возраст до конца сезона. Что ему стоит-то? Добрались быстро, Юре казалось, что даже как-то слишком быстро. Его квартира находилась в типичной серой многоэтажке, на восьмом этаже. К квартире прилагался полный перечень преимуществ постсоветских «коробок». Лифт регулярно не работал, в подъездах ссали, лампочки на парадных сперли ещё до того, как он въехал. Зато район хороший. Тихий и по ночам шататься можно. И каток близко – всего три остановки. В этот раз им повезло – лифт громыхал, но работал. Юра переехал сюда чуть больше, чем полгода назад – это было его первое собственное жилье. По случаю семнадцатилетия Яков отпустил его в вольное плавание, но поскольку ответственность за Юру в основном нёс он сам, периодически проверял не засрался ли тут его любимый ученик вконец. Жить одному, без надсмотрщиков, строгого режима Барановской или общажной поруки и толпы долбоебов на общей кухне было просто счастье. Поэтому Юра регулярно убирался, мыл посуду и драил окна, как рядовой на гауптвахте. Отабек был у него в гостях всего два раза. Сразу после переезда Юре удалось похвастаться и пригласить его на новоселье, второй раз они забегали выпить чаю между тренировками перед соревнованиями. Оба раза Отабек вел себя менее уверенно и интересовался, удобно ли это. Но не сейчас. Обиделся, что ли. Но чего тогда решил зайти? Раздевались тоже молча. Уже оказавшись на кухне, Юра вспомнил, что еды у него как раз практически нет. В холодильнике валялись какие-то остатки салата с курицей, кастрюля двухдневной похлебки, которую есть и по новости было невозможно, и вялый натюрморт из лука, сельдерея и морковки. Гость есть, угощения нет. Придется тащиться в магазин. - А жрать у меня нечего. Подождешь, пока я метнусь? - Не надо, у меня есть. Отабек явился на кухню с рюкзаком и вытащил из него большой и аккуратно завернутый пакет из супермаркета. Сюрприз был что надо, от вида свежих овощей, фруктов, сыра и прочего добра, которое Отабек извлекал из пакета, как фокусник, жрать захотелось с новой силой. Но как? - Ого. И когда ты успел? - Пока ты переодевался. Рядом с катком у вас есть супермаркет, ты не знал? Юра, конечно, знал. Но ситуация была на редкость глупой – это не обязанность Отабека следить за тем, чтобы в его холодильнике была еда. Кто должен покупать угощение? Хозяева или гости? - Где у тебя посуда? - Второй шкафчик слева. Нет, ну, давай я сам… Это было просто жутко неудобно. Вот тебе и позвал друга на чай. И не важно, что друг сам напросился. Вот совершенно это сейчас не важно. На крошечной кухне они вдвоем еле помещались и то и дело сталкивались локтями и плечами. Под ногами, конечно же, тут же оказался кот, который требовал внимания и желательно чего-нибудь вкусного. - Ты сам лучше сядь, подожди. А я приготовлю. - Вот ещё. Кто у кого в гостях? Он был настроен решительно спорить, потому что так было правильно. Достал чашки из шкафчика, протер салфеткой – вроде чистые, поставил их на стол, и уже тянулся за тарелками, когда поймал строгий взгляд. - Юр, сядь. Спорить перехотелось как-то сразу. Отабек был всё таким же мрачным. Юра давно его таким не видел. Стало снова очень стыдно – за себя, за Якова, даже за кота. Юра пододвинул к себе ногой табуретку и опустился в угол у окна. Какого хрена он должен всё это чувствовать – не понятно. И кому другому спуску бы не было. А с Отабеком оставалось только сидеть да сопеть. Если на мнение других ему было плевать, то тут был особый случай. - Хреново сегодня получилось, - меньше всего Юре хотелось оправдываться, но почему-то то, что в его голове звучало нормально, словами через рот передавать получалось только с такой мерзкой интонацией. – Но ты-то тут не при чем. Не надо ещё и тебе думать о том, что я буду есть. Я отлично могу выжить сам, правда. - Я знаю. Отабек больше не смотрел на него. Юра чувствовал себя ещё большим дебилом, чем пять минут назад и это начинало злить. Почему всё, что он говорит, делает только хуже? Отабек готовил быстро, если бы у Юры спросили как, он бы сказал – профессионально. Сам он мог только в простейшие рецепты, какие-то очевидные вещи, которые нельзя испортить, и о которых не нужно долго думать. Смотреть на это было интересно и приятно, и на какое-то время Юра был даже увлечен этой магией. Казалось, что Отабек тоже был погружен в какие-то свои мысли. Разговор не клеился, что было ещё более необычно. Юра просто не знал, что сказать. Когда нужно заткнуться, так не остановить, а когда надо что-то придумать – нихрена. Это была одна из вещей, которые его в себе очень раздражали. Они заговорили, только когда последняя тарелка оказалась на столе. Салат, лепешки, яичница. Просто, но пахло так умопомрачительно, что оголодавшему Юре показалось – это лучший обед на свете. - Это казахское блюдо, да? – Юра решительно пододвинул к себе лепешки, которые Отабек приготовил, казалось бы, из ничего. – А как называется? - Ты не спрашивай, ты ешь, - он улыбнулся впервые за день, уголками губ, Юра даже не был уверен, не показалось ли ему. Потому что через секунду Отабек снова стал серьезным. А он сам набросился на настоящую еду, которой уже давно не видел. - Офигенно, Бека. Рецепт мне потом оставь. - Обязательно. Только Юр… - А? - Не делай так больше никогда, пожалуйста. - Как? – Юра застыл с куском огурца на вилке. Отабек смотрел на него так внимательно и серьезно, что становилось не по себе. Юра был уверен в том, что покраснел до кончиков ушей. - Не мучай себя голодом. Я понимаю, зачем ты это делал, но это не выход. Ты можешь справиться по-другому. - Хорошо, не буду,- легко согласился Юра, решив, что после тирады Якова рисковать уже не стоило. - Да теперь и смысла нет. Спорить не хотелось, оправдываться тоже. А за такой обед можно было вообще что угодно пообещать. Юра жевал молча, думая, что так он хотя бы не скажет сейчас какую-то глупость. Отабека его состояние волновало больше, чем его самого. Отлично, блин. И как только так может быть. - Спасибо тебе… за всё. Юра сосредоточено делил на части свою лепешку, не поднимая глаз. - Не за что. Ты лучше мне в следующий раз сразу скажи, если какую-то глупость придумаешь. Юра хмыкнул, но всё же нашел в себе силы отвлечься от еды. Отабек улыбался – тепло и мягко, как умел только он. Юра в такие моменты всегда чувствовал себя неожиданно спокойно и уютно. Не важно, где они находились, когда Отабек ему улыбался, сразу становилось легко и вот так - правильно. Возможно, потому что он делал это редко. А, может, была какая-то другая причина. Этого Юра не знал. После обеда у них ещё оставалось несколько часов до вечера. Можно было поиграть в приставку, посмотреть что-то или хотя бы просто поговорить. Но усталость последних дней взяла своё. Вот они ещё сидят на диване и Отабек показывает ему фото на телефоне и рассказывает о том, как Пхичит устроил в Стокгольме жуткую селфи-пати, а вот Юра уже проваливается в сон. Он проспал как минимум часа два. Проспал бы, наверное, и дольше, если бы не зазвонил телефон. Вскочив, Юра ответил на звонок, толком не разглядев даже, чье имя высветилось на экране. Голос на другом конце принадлежал Якову. Проверяет, гад. Доехал? Пожрал? Успокоился? Юра утвердительно ответил на все вопросы, сонно потирая глаза и всё ещё не совсем понимая, где он. Яков сказал явиться в восемь утра и положил трубку. Забрезжила вялая надежда на то, что с Гран-при ещё не всё потеряно. В конце концов, у него есть программа, и он сможет её отпахать. Любой ценой. Только после разговора он понял, что уснул рядом с Отабеком, прямо у него на плече. - Хорошо, что проснулся. Я на тренировку уже опаздываю немного. Не хотелось тебя будить. Юру накрыло новой волной смятения и ступора. Сегодня был день, в котором он наломал больше дров и попал в большее количество идиотских ситуаций, чем за полгода до того. Он спрятал лицо в ладонях. - Ну, ты офигеть какой добрый, Бека-а-а-а. Со мной таким быть нельзя. - Да ладно. Я просто знаю, что ты очень устал. Голова не болит? Теплая ладонь взъерошила его волосы на макушке. Ощущение было неожиданно приятным, совсем не так, как когда это делала Мила или кто-то другой, кому хотелось на месте оторвать руку по локоть. Отабеку было можно. - Всё отлично. Осознание прошедшего дня навалилось на него после ухода Отабека. Что делать с Гран-при, и каким образом Яков собирается его тренировать, если через неделю нужно ехать с победителями на следующий отбор – Юра не знал. Но сдаваться раньше времени он тоже не собирался.