Ты и город твой

***

До самолета в Хельсинки оставалось всего пять часов, а Виктор как сквозь землю провалился. Чемоданы ждали в прихожей, Юри нервничал, поглядывал на часы, начиная дергаться. Он привык к вечным опозданиям, к тому же время еще было, но грядущий чемпионат взвинчивал, а телефон Никифорова упорно не отвечал, морозя долгими гудками. Через сорок минут бесцельных метаний по квартире, на мобильном, наконец, высветился ответный входящий. Кацуки нажал кнопку приема и рявкнул на пике раздражения: — Витя, тебя сейчас оправдать смогут только переломанные ноги… — Прошу прощения, — голос был женский, очень молодой и совершенно незнакомый, к тому же собеседница явно не ожидала услышать японскую речь: — Я… туда попала? Мне нужен Юрий. Я звоню из больницы. Сердце ушло в пятки моментально, кровь отхлынула от лица и ладоней, в горле пересохло. Кацуки откашлялся, собирая разбегающиеся мысли. — Iʼm sorry, я понимаю… but плохо говорить. Виктор. Где Виктор? Он живет?! Слова путались, было страшно так, что хотелось реветь в голос. — Произошло ДТП, Виктора Андреевича доставили в нашу больницу два часа назад, я, к сожалению, подробностей не знаю. У меня его телефон, а этот номер был последним вызовом. Тут написано «Юрка», я подумала, вы член семьи, извините. — Да! Я родной. Родня. Я понял! — Голос срывался и на самом деле Юри понял от силы половину и то интуитивно, девушка нещадно тараторила. — Адурес больница. СМС. Пожалуйста. На троллейбусе или метро Кацуки не поехал, опасаясь запутаться, и вызвал сразу такси. Всю дорогу старался дышать глубоко и не волноваться раньше времени, но то и дело начинал задыхаться и дрожать от нервов. Что будет, если он не успеет? Что будет, если Витя умрет? Ведь он не может умереть, правда? Не может его вот так бросить? Юри вдруг ярко представил, как его проводят на опознание. Кафель, хромированный стол, запах формалина и неестественно заострившиеся черты такого знакомого лица. Равнодушные, холодные. Навсегда. Замутило так, что пришлось открыть в машине окно. Кацуки вывалился у больницы в уже совсем невменяемом состоянии, насилу нашел нужный корпус и напал на первого попавшегося человека в белом халате прямо на входе. — Пожалуйста! Виктор Андреевич Никифоров, восемьдесят восемь год рождения. — Я — санитар, — отшатнулся парень. — Пост дальше по коридору. Коридор был бесконечным и мрачным как тоннель. У стойки переговаривались врачи, молодая медсестра тихо смеялась у окна, болтая по телефону. Юри задержал на ней взгляд, не понимая, как кто-то в мире вообще способен смеяться, все звуки искажались и долетали до него, словно через слой ваты. — Пожалуйста. Виктор Андреевич Никифоров, восемьдесят восемь год рождения, — вывалил он свою вызубренную скороговорку на важного вида пожилую женщину. Ему грозно показали указательный палец и вернулись к изучаемым бумагам. — Пожалуйста, — отчаянно прошептал Юри и уткнулся лбом в деревянную стойку, стукнувшись очками. Один из врачей среагировал на фамилию. — Никифоров? Он же без глаз остался. Нельзя к нему сейчас, он только после операции. — Семен Аркадьевич! Постовая сестра хотела сказать что-то укоряющее, но отвлеклась на сползшего на пол Юри. Отнюдь не слабые женские руки оттащили его на куцый диванчик и зазвездили по щеке так, что искры посыпались. — Дыши! Не сползай в обморок. Дыши, кому говорю, глубоко, вот так. Слушай меня. Еще раз повтори год рождения. Мир вокруг словно крошился пикселями, не давая сосредоточиться. Глаза. Он теперь слепой. — Восемьдесят восемь. — Выдыхай и умойся иди, нечего пациентов пугать. Семен Аркадьевич не расслышал, однофамильцев спутал. Операцию совсем старому деду делали. Твой Никифоров должно быть в 17-й лежит, сейчас гляну. Воздух возвращался в легкие толчками, вызывая головокружение. — Ну точно. 17-я. ДТП, 28 лет, легкое сотрясение. Оставь тут куртку. На, бахилы надень. Прямо по коридору и налево сверни. Там туалет напротив, можешь в порядок себя привести. Юри на неверных ногах добрался до двери палаты, шурша синим полиэтиленом, поскребся для приличия, надавил на ручку и выпал прямо под прицел синющих ярких глаз. — Эгей! — Рассмеялся Виктор, садясь на кровати: — Чучело-мяучело, ты чего лохматый такой? На улице торнадо? Юри хлопнулся на стул возле его кровати, обшарил взглядом на предмет страшных ран, но так ничего и не нашел. Слезы потекли по лицу сами собой, без всхлипов и всех дополнительных проявлений. Просто скопившаяся вода тихо и неотвратимо прорвала плотину. — Витя. У тебя такие красивые глаза. Пожалуйста, смотри на меня. Просто смотри на меня всегда. Ладно? — Ты чего? Виктор вытер его щеки сухими ладонями, снял очки и потянул к себе в койку, обнимая. Мужчина на соседней кровати неодобрительно покосился, сунул ноги в тапки, и вышел из палаты, прихватив с собой кроссворд. — Тебя там с кем-то перепутали и мне сказали, что ты ослеп, — забубнил Юри в плечо, жадно вдыхая теплый родной запах: — А потом сказали, что не ослеп, а я уже продумал, как буду за тобой ухаживать, и что в квартире переоборудовать нужно… Виктор фыркнул: — Так. Я не понял. Ты расстроился, что вся твоя мысленная перепланировка квартиры прошла даром? Юри замотал головой и облегченно засмеялся. Приподнялся, вглядываясь в глаза: — Почему ты сразу не позвонил? — У меня вещи отобрали! Томограмму делали, канитель сплошная да бюрократия. Я пока ругаться с ними не начал, они и звонить не хотели. Все «потом-потом». Меня только в палату недавно оформили, все по анализам гоняли. — Что случилось-то? — Я тебе расскажу, ты только не смейся. Ты такой напряженный был, я хотел тебя развеселить и забежал по пути, купить лапоть. — Кого?! — Лапоть. На удачу. Ботинок такой плетенный, но маленький, сувенирный. Бабушка говорила, они нечисть отгоняют и приносят удачу в любви. Тебе бы понравился, но я его выкинул. Свой запас удачи он отработал тут же, потому что меня не просто машина сбила, а «Скорая Помощь», представляешь? Кацуки было совершенно не смешно представлять, как его Витю сбивает любая машина, но он все равно смеялся, потому что было так невыразимо легко, будто он яркий воздушный шарик, наполненный гелием, и вот-вот воспарит под потолок. — Тебя когда отпустят? — Не знаю, наверное, через пару дней. У меня сотрясение небольшое, подташнивает, так что хотят понаблюдать. Юри жмурился от удовольствия, прижимаясь, пока твердые пальцы расслабленно шебуршили его шевелюру. — Я тогда позвоню — сдам билеты. Виктор оторвал его от себя и посмотрел очень серьезно. — Юр, ты сдурел что ли? Из состояния аффекта еще не вышел? У тебя жеребьевка на носу. — Потянулся к тумбочке и нацепил очки Юри на себя: — Вот. Я верю, что так кажусь умнее. Послушай меня. Тебя будут ждать в аэропорту, за тебя готовятся болеть твои фанаты, твоя страна надеется на тебя. Там же по итогам будут квоты на олимпиаду. И ты тренировался как проклятый три месяца. Лети. Обещаю не приставать к медсестрам, а ты привези мне медаль и черносмородиновой водки. Понял? Юри посмотрел сквозь мокрое от мороси окно на унылый пейзаж из кирпичных строений и кивнул. Главное, Витя в порядке, остальное не так уж и важно. Вернулся он через неделю. С бронзовой медалью, водкой, кружкой с Муми-тролями, и синими пижамными штанами с принтом из хатифнаттов.