Ты и город твой

***

В конце апреля Юри заболел, да так, что пропал голос. Ужасно болело горло, и он плавал в температурном кумаре, валяясь в гнезде из одеял. Когда Кацуки болел дома, в Хасецу, мама старалась трогать и тревожить его как можно реже, просто оставляла необходимые лекарства по часам на прикроватной тумбе и приносила поднос с едой. Витя же умудрился превратить ангину в цирк, скрыться от его заботы было невозможно совершенно, даже закопавшись с головой в подушки. Он приостановил кипучую деятельность по контролю за ремонтом наконец найденного небольшого катка, ограничиваясь лишь телефонными переговорами. Юри подозревал, что вся бригада ремонтников только с облегчением выдохнула: Никифоров мог быть ужасно въедливым и дотошным временами. И теперь все свободное время было посвящено активно сопротивляющемуся пациенту. Виктор звонил своей маме, его маме, охмурил добрую треть ближайшей частной клиники для доступа к экспресс-анализам и внеурочным телефонным консультациям. Мял картофельное пюре, варил легкие бульоны с прямыми наставлениями по «скайпу» из Турку, пичкал смешными желтыми витаминками и горькими лекарствами, читал вслух, натягивал шерстяные носки, ловя пятки под одеялом. Мазал на ночь грудь пихтовым маслом, делал какие-то жутко вонючие спиртовые компрессы с прибаутками, включающими магические пасcы руками. Ржать с больным горлом было тяжело, но удержать серьезную мину с подобающими для больных траурными мыслями, казалось совершенно невозможным. К тому же этот халат… Где-то добыв белый медицинский халат, Витя ходил в нем как в домашнем, прямо поверх пижамы, будоража воспаленное воображение играми в доктора. А как-то, отойдя за мёдом, притащил стетоскоп, превратив вечер в поочередное прослушивание сердцебиения, процессов пищеварения, соседей через стенку и наручных механических часов. Пел ночами, когда температура совсем измучивала, заунывную песню про кусачего волка, гладя по спине. Юри никак не мог взять в толк, как можно уснуть, думая о том, как в бок впиваются волчьи зубы, но сам не понимал, как раз за разом отрубался от повторяющихся монотонных звуков. Он шел на поправку так быстро, что пытался растянуть и затормозить это их счастливое добровольное изгнание из мира в уют тихой квартиры, симулируя и наигрывая недомогания. — Витя, — простонал он с утра, уворачиваясь от шерстяного шарфа: — Хватит, дай мне умереть спокойно. Виктор бухнулся, сверху, придавив всем весом, уронил шарф на пол и пожаловался устало в Юрину ключицу: — Я чувствую себя просто кошмарно беспомощным, немедленно выздоравливай. После чего стало ужасно стыдно, ведь как бы Виктор ни маскировался, он действительно и по-настоящему волновался и переживал. Юри зарылся в светлые волосы красным носом и торжественно пообещал поправиться на днях. Вечером, слушая, как доктор Никифоров тихонько разговаривает с его мамой по телефону, записывая рецепт рисового отвара, Юри вдруг поразился, словно взглянув со стороны — насколько же Витя не соответствует тому плакатно-экранному образу блистательного парня с ветром в голове, который так дурманит тысячи поклонников, как и его самого когда-то. Когда он позволил узнать себя ближе и лучше, открываясь, Кацуки понял, что ветер в голове — это чистейшая правда про Никифорова. Вот только он сумел преобразовать все это в глобальную ветроэнергетику, специализирующуюся на трансформации воздушных масс в любую удобную для него энергию. Этот мощный поток заставлял работать ветрогенератор его карьеры, крутил крылья ветряной мельницы вдохновения и надувал парус корабля их отношений, не позволяя уйти в штиль.