Ты и город твой

***

Никифоров вернулся рано, еще даже не начало толком темнеть, в квартире было тихо, видимо Юри еще не пришел. Есть одному или подождать? Виктор не спеша разобрал пакет из магазина, понюхал и выбросил ополовиненный пластиковый стаканчик закисшей сметаны, хлопнул дверцей холодильника и прошел в гостиную. Потянул руку к выключателю. — Не включай, — прогундосил Юри. Он обнаружился силуэтом темного калачика на диване. Окно было приоткрыто, и первый летний ветер покачивал задернутую штору, принося запах мокрого после дождя асфальта и выхлопных газов. В комнате чувствовалось напряжение, будто перед грозой. — Юрочка, — Виктор подошел и сел на корточки, хрустнув коленками: — В чем дело? Ты плачешь что ли? — Нет. Калачик скрутился еще плотнее, скрывая лицо в декоративной подушке. Виктор нахмурился, забрался на диван, отвоевав себе немного места, обнял Юри и осторожно поцеловал выступающий шейный позвонок. — Рассказывай или я сейчас волноваться начну. Тебя обидел кто-то? — Я зацепился за троллейбус, и меня пару метров протащило, пока ветровка не порвалась. Испугался. — Ничего себе приключение. Виктор сжал руки плотнее, переживая постфактум на себе ощущение неотвратимо давящей туши троллейбуса. — Куртка в хлам. — Ты так любил эту куртку? — Витя, можно я уеду на пару недель? Это было так внезапно, что Никифоров замер, остановив на мгновение дыхание, пока Юри тараторил, сбиваясь, словно оправдываясь: — Понимаешь… мама звонила, просила помочь с гостиницей пока сестра в отъезде. Там какой-то неожиданный наплыв постояльцев и им тяжело, а со стороны брать никого не хотят, Мари же вернется скоро, так что я подумал… — Ты же знаешь, что у меня сейчас вырваться не получится? Юри почувствовал, как что-то в Витином голосе изменилось. Стало холодно и неуютно, зря он оставил окно открытым. — Да. Знаю. — Понятно. Молчание повисло, оттененное оглушительным тиканьем массивных настенных часов, на улице резко просигналила машина, взвизгнув шинами. Спрашивать такое Виктору не хотелось, но Юри никогда не говорил ничего прямо, если не спросить в лоб. Он только казался простым излишне спокойным парнем, послушным и ведомым, а на деле был как улитка, чуть что — сразу в свою раковину, в которую потом можно было долго и безрезультатно долбиться ногами, руками, лбом. Если уж что-то решил — пиши пропало, делал какие-то одному ему понятные выводы и рубил с плеча. — Юри. Ты от меня отдохнуть хочешь? Утомил? Я понимаю, что постоянно занят, но… — Нет! — Кацуки взвился резко, поворачиваясь, и близоруко сощурился, смотря прямо в глаза. Собственное имя на японском почему-то больно резануло чуждостью: — Нет. Ты не можешь утомить. Просто… За что ты его так любишь? — Кого? — Город этот, господи. Он меня выдавливает из себя как из тюбика. Виктор тяжело вздохнул. Он чувствовал это накапливающееся в Юри месяцами недовольство, растущий дискомфорт и тоску по дому. Старался выгуливать его в красивых местах, погружать в историю, удивлять модерновыми выставками, галереями, вкусной едой, зачаровать величием и архитектурой, но все без толку, тот лишь ежился, словно в новом подарочном свитере, который на деле ужасно колол шерстью. — Он живой для меня. — Пальцы ласково прошлись по скуле, мочке уха и легли на щеку, согревая Юри: — Я слышу, как стучит сердце города трамваями, как он дышит в ветреные дни. Он ластится ко мне бездомными котами, когда в настроении, выводит к каким-то неведомым кафе в местах, в которых я точно бывал, но их там не видел. Успокаивает, когда грустно, дарит знаки, что все наладится. Мы словно звучим в унисон. — Я не понимаю, что ты говоришь, у меня нет такой связи с Хасецу. Мне там просто… нормально, не тревожно, а здесь… серое все. — Какого цвета мои волосы? — Что? Волосы? — Юри удивился странному вопросу и, протянув руку, улыбнулся поневоле, пропуская пряди между пальцев: — Жемчужно-серебристые. Волшебные. Как у эльфов. — Они серые, Юр, блондинисто-мышиного цвета. Картинка мира вообще не очень статичная штука, все зависит от того, кто смотрит. Попробуй посмотреть по-другому. Это, наверное, моя ошибка, что я вас как следует друг другу не представил, не объяснил, какой ты важный человек. Я помогу, исправлю. Тебе нужно чуточку магии. Пошли. Виктор вскочил, сдернул Кацуки с дивана и пронесся по квартире неугомонным вихрем, заставил одеться, чем-то пошуршал в комнате, впихнул горячего чая с бутербродом, веселя и тормоша. Рассказал, как провел день. Когда Витя был рядом, все было хорошо, все страхи и печали начинали казаться детскими и надуманными, он заполнял собой пространство полностью, как свежий ветер. Выдувал всю пыль из головы. На улице хорошо дышалось, легко, и наконец-то не мерзли уши. Народ высыпал гулять, наслаждаясь мягким пятничным вечером в свете разноцветных огней вывесок и фонарей. Витя не стал тревожить машину и потащил в самый центр пешком. Наменял пол кармана мелочи, всучив Юри, и не отстал, пока тот трижды не попал монетками на крошечный постамент Чижика-Пыжика, шептал на ухо в толкучке, подначивая: «Мазила. Кидаешь как девчонка. Ну же!». А потом водил по округе несколько часов, пока не загудели ноги, заставив трогать лапы всех многочисленных встречающихся на пути каменных львов. Юри было и смешно, и удивительно, будто он участвует в тайном шаманском обряде. После позднего ужина в ресторанчике на Невском, уже за полночь, Кацуки обнаружил себя на Троицком мосту. Так выключился по дороге, наслаждаясь сытым тёплым умиротворением, что аж проморгался от неожиданности, захлебнувшись порывом ветра и волшебным ночным видом на переливающуюся вдали огнями стрелку Васильевского острова. Простор и водная гладь. Он вздохнул медленно, полной грудью и резко выдохнул прошедший долгий день весь до капли, освобождая место новому. — Как злой ёжик, — рассмеялся Виктор, опираясь локтями на ограду моста. Юри внезапно насупился: — Чего ты ржешь надо мной постоянно? Я смешной? — Вовсе нет. Это от счастья, наверное, я не контролирую. — И опять разулыбался, пряча лицо в ладони. Подглядывал сквозь пальцы. Светлую челку трепал ветер. «Красивый, — подумал Юри. — Мой». Они стояли, соприкасаясь плечами, размышляя каждый о своем, но на деле об одном и том же. Пешеходов на мосту почти не было, по проезжей части с шумом проносились машины, посылая тревожную вибрацию в ноги. Юри отмер первый и с опаской покосился на широкий металлический шов в асфальте: — Вить, а когда мост разводят? — Во втором часу. Мы успеем. — Что успеем? — Только сейчас он заметил в руках у Виктора небольшую металлическую коробочку. — Что это? Тот открыл крышку и протянул нечто маленькое: — Мои солдатики. Оловянные. Ох, сколько грандиозных битв и эпичных баталий мы провели с ними в детстве. С боями захватывали угол кухни, воевали близ вражеских территорий маминой косметики и терпели сокрушительные поражения в общем коридоре от соседского кота. Юри покрутил в пальцах солдатика, тот был потертый, краска облупилась, но кое-где ещё было заметно, что мундир некогда был ярко-красным. Ему вдруг ярко представилось, как к фигуркам прикасаются совсем детские пальчики маленького Вити, согревая олово своим теплом. Выставляют боевым строем. — Обалденно. — Глаза Юри зажглись восторгом внутреннего ребёнка, мальчишеским, открытым, несмотря на легкое недоумение: здесь-то они зачем? — Это эмоционально одна из самых дорогих мне вещей. Никифоров аккуратно вернул верного бойца к товарищам в коробочку и защелкнул крышку. Подержал на ладони, взвешивая и, вдруг, легко подкинув, убрал руку. Юри ахнул, рефлекторно пытаясь удержать, схватить сокровище, но всего пара секунд полёта и темная беспокойная гладь булькнула, бесследно проглотив дар. — Ты что?! Зачем? Юри задохнулся от возмущения и растерянности, солдатиков было жаль почти до слез. Виктор посмотрел на него очень серьезно и внимательно. — Сначала я хотел утопить какую-нибудь медаль, но понял, что ни одна из них не дорога мне настолько, чтобы сойти за путное жертвоприношение. Он подтянулся на руках, перегибаясь через кованые перила, и крикнул во всю мощь легких куда-то в сторону темнеющего силуэта Петропавловки: — Я ЛЮБЛЮ ЮРКУ! СЛЫШИШЬ? — И добавил тихо, сжав литую решетку: — Не заставляй меня выбирать, не в твою пользу будет. — Люби свою Юльку дома! Молча! Наркоманы херовы. — Отозвался откуда-то из темноты далекий хриплый голос. Юри подался вперед, сгреб Виктора и уткнулся в ворот, мотая головой: — Ты чокнутый. Абсолютно и бесповоротно. Тот обнял и принялся покачивать, переступая из стороны в сторону. — Теперь все наладится, вот увидишь. — Жалко солдатиков же! — Ты билеты на самолет уже заказал? Когда улететь хочешь? Давай в кино с утра сходим? — В пятницу улечу, наверное. А на что пойдем? — А какая разница? На задний ряд пойдем, с попкорном и колой. — С тобой в кино бессмысленно ходить, я потом все равно сюжета не помню. — В этом и весь смысл! — Фыркнул Витя и усилием подавил зевок: — Пошли-ка домой. Спать хочу — умираю.