fuck/marry/kill

— Блять, — ругается Джинён, но не пытается остановить Джексона, более того — не останавливается сам, стаскивая с того джинсы. — Ты прав, — кивает Джексон и ударяется макушкой о челюсть Джинёна. У того клацают друг о друга зубы. Джинён торопится — надо наделать непоправимой хуйни, пока не протрезвел. Они праздновали конец экзаменов, выпили, нууу, много выпили — для двоих так точно. И вот теперь губы Джексона у Джинёна на шее, рука — у него в штанах, и у Джинёна нет ни сил, ни желания сопротивляться. Они давно ходят по кругу, даже как-то целовались, когда Джексона бросила девчонка, и он тупо разревелся, сидя у Джинёна на кровати. Охренительный был момент: у Джексона всё лицо раскраснелось, слёзы, сопли из носу, а Джинён не мог решить толком, хочет он ему отсосать или дать салфеток, чтобы тот вытер всё это безобразие. Поцелуи тогда вышли даже мокрее обычного, а Джексон ещё икал всё время — супер вышло, в общем. Сейчас тоже через жопу всё — ладно, не совсем, но в этом даже есть своя прелесть. У Джексона заплетается язык, когда он пытается нашёптывать Джинёну что-то про «расслабься» и «блин, пиздец как ты мне нравишься, я не могуууу». Джинёну от этого смешно, а ещё смешнее от того, что он реально заводится. Руки у Джексона зато работают, как положено — Джинён только выдыхает ему в макушку, прикрыв глаза, когда член накрывает ладонь Джексона. Они столько раз держались за руки до этого, пытались заняться армреслингом, а в итоге. Джинён как-то представлял, что Джексон ему отдрочит, и всё равно представлять и чувствовать — это совсем разные вещи. Может, был бы Джинён трезвее и не звенели бы у него так яйца, он бы не наговорил всего, что сказал. — Я всё думал, потрахаемся мы сегодня или нет, — хрипит он Джексону в губы, а тот ржёт, находит в себе наглость рассмеяться. Звук получается неровный, словно он едет по кочкам, и Джинёну тоже становится смешно. Потом Джексон сжимает его яйца в горсти, и Джинён побеждённо скулит. — Я на тебя весь вечер пялился, думал, разрешишь или нет, — Джексон другой рукой пытается стянуть с Джинёна джинсы пониже. Неудобно жутко, кровать слишком узкая для двоих. Джинён уже ударился о стену локтем — ноет до сих пор. — А ты сидишь и хмуришься, ещё кофту эту дурацкую надел, — он тянет её ворот в сторону, с плеча, и прихватывает зубами кожу. — Я бы, наверное, всё равно к тебе рано или поздно полез. Это же невыносимо. Джинён кивает, потом мотает головой. Джексон пиздит, а Джинёну, может, и нравится его слушать, но целоваться хочется больше. Он, наверное, и в школе лучше целовался, чем сейчас. Джинён забывает убирать зубы, забывает шевелить языком, Джексон кусает его за губу, пока она не распухает и не начинает болеть, а потом просто пыхтит Джинёну в рот, и это было бы нелепо, если бы не было так горячо. — Я бы отсосал тебе, но боюсь захлебнуться членом, — честно признаётся Джинён, и Джексон заходится своим икающим, гиеньим смехом. Время и место они, конечно, выбрали супер. У Джинёна соседи за стеной, а стены картонные — можно услышать, как гудит у них телевизор. С той стороны всё тоже должно быть отлично слышно, но Джинёну так хочется потрахаться, так хочется Джексона, что становится почти всё равно. Джексон задирает на нём кофту, лезет с зубами и языком к соскам, то укусит, то вылижет, то просто начнёт целовать ему грудь. Джинён цепляется за его волосы, за цепочку на шее, тянет её и, кажется, едва не душит Джексона. Перед глазами круги расплываются неясными пятнами, Джинён ещё пытается сохранить какое-то достоинство и просто хрипло дышит, а потом срывается, стонет в голос — раз, другой, третий. — Блин, у меня сейчас член отвалится, — хрипит Джексон ему куда-то над пупком, и Джинёна прошивает волной дрожи. Он тянет Джексона за шиворот наверх, пытается то поцеловать его, то стащить с него футболку. — Подрочи мне, — выдыхает Джексон ему в рот и жмётся к члену Джинёна своим. Дадада, мысленно скандирует Джинён, и лезет Джексону в трусы. Он видел его член чаще, чем можно было бы назвать приличным, представлял — ещё чаще, и вот сейчас это что-то вроде кульминации последних трёх месяцев, когда Джинён украдкой дрочил по ночам и молился, чтобы у него не встал, когда рука Джексона задевала его бедро. Джексон наваливается на него сверху, толкается в кулак так, будто от этого зависят их жизни. Джинён трёт пальцем горячую влажную головку, представляет на секунду, какая она должна быть на вкус, как тяжело она ляжет ему на язык, а потом упрётся в горло. Он едва не кончает от одной фантазии — мышцы сводит лёгкой судорогой, и, господи боже, почему они не сделали этого раньше? Джексон громкий — не то чтобы это было новостью, но у Джинёна всё внутри поджимается от того, как он стонет — сначала хрипло, а потом его голос становится всё выше, и вот уже стоны превращаются в тупой щенячий скулёж. А что было бы, если бы Джинён его трахал — даже думать об этом просто невыносимо. Джексон пытается надрачивать Джинёну в ответ, но всё время сбивается с ритма, и Джинён бы сказал про то, какой он, наверное, хреновый танцор, если не может справиться даже с этим, но не успевает — заходится почти истеричным «чёрт, чёрт, чёрт, Джексон», когда тот кусает его за плечо. — Мы завтра потрахаемся нормально, — бормочет Джексон, пока слюнявит Джинёну шею, тот в ответ только быстрее водит рукой по его члену. У него уже рука болит от такой позы, и, по-хорошему, стащить бы с них обоих нормально штаны, но сама мысль о том, что надо будет замедлиться, надо будет оторваться, кажется безумной. — У меня презервативов нет, — успевает сказать Джинён, а потом у него закатываются глаза и поджимаются пальцы на ногах. Он едва не кончает — Джексон берёт их члены в ладонь, дрочит размашисто и всё так же неритмично, и Джинён бы злился на него за это, но не может. В животе всё связывается, закручивается тяжёлым узлом — Джинён обожает это ощущение, но сейчас оно настолько сильное, что его трясёт. Джексон ещё пытается поцеловать его, но в какой-то момент язык перестаёт слушать его совсем, Джексон напрягается, напрягается всё его сильное, твёрдое тело, похожее на нагретый солнцем камень. От него и пахнет солоно, потом и пивом, Джинён едва не захлёбывается этим запахом, а потом Джексон, застонав, долго и тяжело кончает ему на живот. Джинёну такое никогда не снилось и не фантазировалось, он дрочит Джексону, пока тот, обессилевший и обмякнувший, не стонет в знак протеста. Было бы классно заставить его кончить несколько раз подряд, чтобы он себя не помнил, только хныкал — у Джинёна это одна из любимых фантазий. Джексон царапает зубами шею Джинёну, пока тот пытается кончить. Ему, наверное, завтра придётся надевать водолазку, или люди подумают, что его пытались сожрать. Джексон сжимает руку Джинёна на члене в своей, ведёт быстрее, надрачивает жёстче, и Джинёну нравится, чёрт возьми, как Джинёну это нравится. Он разводит ноги шире, бедро схватывает почти болезненной судорогой, а потом становится легче, словно кто-то тянет за этот чёртов узел и он поддаётся, и Джинён тоже поддаётся— — Джинён, — Джексон обнимает его за шею, широко, по-медвежьи, зарывается носом в волосы на виске. Джинён просто переводит дух, слушая, как колотится его — или их — сердце. — Только не говори ничего сопливого, а, — просит он наконец, но его голос всё равно подрагивает. — Я обкончал твою кофту, мне кажется, самое время для признаний в любви. Джинён закатывает глаза и сталкивает Джексона с себя, тот послушно сползает к Джинёну под бок. — Теперь все соседи знают об этом, — кривится Джинён, но без особого энтузиазма. — Я им в глаза смотреть не смогу. — Признайся, что тебе это нравится, — Джексон лениво почёсывает свой голый живот. Может быть, Джинён хочет его облизать. — Окей. — И я тебе тоже нравлюсь. Джинён внимательно смотрит на Джексона — встрёпанного, довольного, противного. Он ещё и бровью пытается поигрывать. Господи, а ведь у них был секс. — Нет, — решительно отрезает Джинён, а потом всё-таки добавляет: — Но завтра всё в силе. Джексон запрокидывает голову и ржёт, как последний кусок идиота.