Боль на уровне дыхания

Кажется, не было больно, когда он нашёл его. Не было звуков, отдаленно напоминающих всхлипы. Была только пустота и сопровождающее её чувство страха. Это немного обидно. Точнее, обидно настолько, что хочется выпотрошить собственные легкие, лишь бы перестать чувствовать запах его одеколона. В чем потребность поглощения кислорода, если это всего лишь осуществляет процессы твоей «жизнедеятельности»? Кто это вообще придумал — жить? Детская забава одного большого ребенка, возомнившего, что, раз его наделили такой силой, почему бы не поиздеваться над этими тупыми созданиями, не знающими, куда впихнуть своё существование. Простите, «своё никому не нужное существование». У них были просто отвратительные соседи. Постоянно стучали в стену, чуть они решат заняться своими делами, и дело не только в рваных стонах и умоляющих вздохах. Иногда, они хотели просто поговорить — разобраться в чёртовых планах на чёртово будущее. Точнее, этого хотел Чуя. Он не оставил бы попытки вытащить из него правду даже сейчас. Какой бы она не была, и как бы сильно он не желал избавиться от неё после. Ему хотелось верить, что Дазай драматизирует, и все это — часть одной большой и нелепой шутки, подобно бреду несуществующего и одинокого актера. Но все было более чем реально: ощутимо, обратимо, притягаемо, горячо, нелепо. Крик не может оставаться криком, когда ты потерял голос, а что делать, если кричать необходимо? Нам связывают руки воспоминания. Он досконально помнил каждую их миссию, каждую хитровыебанную придирку в его, Накахары, сторону, каждый неаккуратный взгляд, раздирающий спину. Хотя, если он здесь, то всё это было просто дешёвой ложью, такой же, как и всё остальное: несколько букетов красных роз, две бутылки сухого вина. Все красное. Как и его руки сейчас. И господи, почему это не разбитая бутылка Божоле Нуво? Первое, что он смог сделать — это рассмеяться. Да, просто развлечение этого суицидника, решившего, что подобное может быть смешным. Почему на нем эта кровь? Почему глаза открыты, а в них нет привычной усмешки? Почему запястья разодраны, и теперь, больше напоминают тряпичную куклу, ставшую любимой игрушкой, которую разодрал дворовый пёс? Развлечение старухи-жизни, не более. Накахара падает рядом с ним и тут же хватает его за руку, притягивая ее к себе. Такая холодная. Такая… — Очнись! Прошу! Ты же обещал мне! Обещал, что больше не бросишь одного! — Из него вырывается глухой стон, он тут же слышит приглушенный стук соседей, раздающийся откуда-то извне его понимания. По-настоящему стало больно, когда ладонь не коснулась его рыжей макушки, теребя волосы, снова насмехаясь над его ростом; упала рядом с телом глухим шлепком по луже крови. Только теперь заметил, насколько глубокие порезы он оставил на себе, но вряд ли они сравнятся с раной, которая увековечилась в его сердце. Оно почему-то даже сейчас чувствовало боль. Чуя садится сверху бывшего напарника, беря его за воротник некогда белой рубашки, и начинает трясти, словно ожидая, что он тут же встанет, стоит только попросить его об этом. Приказать… «Но ведь он обещал, что это будет так» — Так почему? Почему?! — Чуя кладёт на его слишком мягкую грудь свою голову, пряча лицо, даже теперь абсурдно боясь показать свою слабость. Проходит еще несколько минут, прежде чем соседи умолкают. Накахара падает рядом с телом, прижимая его к себе, но больше не ощущая привычное тепло. Только ткань его рубашки промокает насквозь, снова нарочно смешивает с ним. В последний раз. «Тебе не хватило духа в лицо сказать: «Я не люблю тебя, и всё это было просто шуткой», — ты оставил внутри меня ножевое ранение, подобно тем, что нанёс в пример своим. Слабак. Не стал делать что-то большее. Смелости не хватило?» «Мне тоже.» (Потому что причинять боль — стало твоей основной профессией.) Знаешь, «А я бы мог заплатить тебе чуть больше.» Чуя садится на колени, кидая потухший взор на противоположную стену. В горле моментально пересыхает, и он чувствует, что готов задохнуться прямо сейчас. На серой штукатурке висел листок с одной лишь фразой: «Так докажи.»