С одной стороны, с другой стороны

Тимо захлопнул крышку ноутбука и часто-часто задышал, успокаиваясь. Когда он говорил Юре, что ему необходимо побыть одному, он не врал и на миллиметр. Дело было даже не в том, что его друг вдруг оказался пидорасом. Да и не пидорасом вовсе, в конце концов, Тимо сам видел, сквозь экран чувствовал, насколько тяжело было это все рассказывать Юре. Наверняка также тяжело, как Тимо слушать. И ведь чувствовал, еще тогда, когда у Лодыгина вдруг стал Гильерме «странным», еще тогда, когда ребенок вдруг стал его смущаться и задавать странные вопросы, понимал, что дела плохи. Но он был далеко, а Лодыгин не был маленьким и беспомощным. Психологическая помощь не должна быть навязчивой, иначе это уже не помощь, а наказание. И, тем не менее, вратарской братии хотелось врезать, так сильно, изо всех сил, сначала Акинфееву, этому идеалу всея России, чтобы неповадно было, чтоб до крови и синяков, чтобы знал, где заканчивается безнаказанность, а потом и Гильерме, просто за то, что не остановил все это. Юрца же хотелось… Не то убить, не то оттрахать, не то и то, и другое сразу. В общем, просто хотелось. И теперь отрицать это было бессмысленно, потому что последние печати были сняты вот этим Юриным признанием. Хотелось, чтобы Лодыгин понял, что он, Тимо, не святой, что ему не нужно было о произошедшем знать. Как бы он не ценил такое полное доверие, он был человеком, который тоже способен чувствовать, и, более того, не только все самое лучшее. И ревновать был способен. И в данный момент за эту самую ревность ненавидел себя больше всего на свете, потому что никаких прав на Юрия Лодыгина, вратаря Зенита, он не имел. По собственному, кстати, желанию. Так что, чувства, выжигающее на теле полосы ненависти, не должны были существовать. И, тем не менее, они уже пробудили ото сна мысли, которые он похоронил в первые месяцы своего пребывания в Зените, те мысли, которые Тимощук так тщательно скрывал от окружающих, Юры, от самого себя, в конце концов. Тимощук едва не довел себя до ручки, тренируясь до изнеможения, и полностью посвящая себя своей стихии — будто в последний раз — футболу, а все для того, чтобы не думать. На это накладывалось, что Юре Лодыгину все еще нужна была поддержка, а он не мог, потому что сам был в глубокой яме. Единственная их встреча и разговор за это время не принесла успокоения никому из них. Тимощук был расстроен, и одновременно радовался, что не настолько железно умеет прятать эмоции. Ну, или Юра видел его насквозь. Когда сил стало едва хватать на то, чтобы доползти до кровати и выключить свет, Тимощук понял — пора что-то решать. И если вопрос с дальнейшей карьерой был почти ясен, то вопрос, что делать с голкипером Зенита оставался открытым. Особенно не задумываясь над тем, что делает, Тимощук набрал номер Саши Кержакова. Общались они не то чтобы тесно, но вполне дружески, насколько вообще можно было общаться с Сашей Кержаковым, если ты не Роман Широков. -Привет, Саша, — Тимощук уставился в телевизор, где как раз показывал какой-то футбольный обзор, — как поживаешь? Не заскучал еще там, в Питере? Кержаков отвечал охотно и вполне весело. Более того, прознав, что у Тимощука намечается пара недель отпуска, он с радостью предложил тому приехать в гости. -Заодно с Лодыгой увидитесь, — Саша не сбавлял обороты, — а то он какой-то хмурый в последнее время. Кстати, ты, еврейская морда, весьма кстати позвонил, не хочешь сходить на халявный концерт Шнура, он тут персонально приглашение выдал, на меня, и еще честную компанию в вип-ложу. Сказал, что подарок ко дню рождения. Тимощуку стало неловко, потому что о дне рождения Кержакова он забыл. Тем не менее, получалось, что позвонил он весьма вовремя и кстати. Считай, повезло. -Ну, с меня, тогда, подарок, — Тимощук, размеренно кивавший в трубку, вдруг спохватился, — только ты не говори Юре, что я приехать собираюсь. У него там, сам говоришь, сейчас забот по горло. -Ого, — Кержаков на том конце провода рассмеялся, — что-то неспокойно на нашем корабле, али сюрприз сделать собираешься? -И то, и другое, — настроение окончательно упало, — в общем, тогда до встречи, Саш? Я еще позвоню. -И тебе не хворать, — Кержаков, явно довольный собой, положил трубку, оставив Тимощука в полном раздрае и непонимании собственных желаний и действий. Необходимо было подумать: много, хорошо, разложить все по полочкам. Наилучшим местом, по мнению Тимо, для подобного рода мыслей был душ, здесь было тихо и достаточно одиноко, а вода, смывающая грязь и усталость, успокаивала лучше любого другого средства. К сожалению, ни вечерний, ни утренний прием душа, ни даже душ после последнего матча в этом сезоне, да и в этой команде, ни к чему хорошему не привели. Тимощук все еще был зол и обижен не то на Лодыгина, не то на самого себя. Наверное, больше все же на себя. Лодыгин был относительно свободен, и чуть более молод, чуть менее серьезен и задумчив. И волен делать то, что хочет. А ожидания Тимощука — это только его ожидания. Конечно, такие убеждения самого себя никак не спасали. Юра всегда был только его. Юра всегда слушал только него, всегда тянулся только к нему, да и обращался советом только к Тимо. Вопросов о сексуальной тяге друг к другу они никогда не задавали, каждый из своих соображений — Юра, как раньше думал Тимо, не нуждался в этом, а он… он, в принципе, тоже не нуждался. Пока знал, что друг любит жену и дочь, пока знал, что только его друг так нежно обнимает, а через секунду уже лупит со всей дури кулаками по спине только его. Этого было достаточно. Чего было достаточно теперь, Толя не знал. Юра вот уже сколько времени чувствовал, что у него проблемы. И даже не в Зените с позицией основного вратаря. Тут дело было в другом, куда более важном, наверное. Дело было в Тимощуке и в нем самом. К счастью, на сборы его не вызывали уже очень давно, и ни Гильерме, ни Акинфеева, кроме как на матчах между их клубами, он не видел. Признаться, видеть и не хотел. Пусть это скорее забудется, сотрется из мозга, как самая большая ошибка. Как что-то, что может случиться с каждым (ха), но случилось с ним. Виноват был сам. И то, что Тимка теперь не хотел с ним общаться, тоже был виноват только он. Признаться, Толю он хорошо понимал. Когда рассказывал, знал, что это может отвернуть от него друга, знал, что тот подобного не примет, но надеялся, что Тимо поймет. Ведь это же Тима, его Тима, который не оставлял его ни в одной, даже самой безвыходной, казалось бы, ситуации. Когда Тимощук отключился, все еще улыбаясь, да так, что у Юры едва скулы от боли не свело, Лодыгин едва не сорвался куда-то вниз. Внутри будто бы с корнем выдрали что-то очень важное, жизненно необходимое, а в голове пронеслось едва различимое «всё». И это не склонность к драматизированию, просто Юра чувствовал, что дошел до той точки, когда ахтунг, когда или пан, или пропал. И он пропал. Пропал в этих Толиных глазах, выражающих такую боль, что даже улыбка никак не могла это скрыть. И не смотря на все это, Толя не отвернулся, попросил время, попросил остыть и успокоиться. Это «остыть и успокоиться» длилось уже так долго, что Юра стал всерьез опасаться за Тимощука. За себя почему-то страшно не было. Наверное, из-за того, что сам себя он мог винить сколько угодно, и, более того, мог спихивать вину на Акинфеева с Гильерме, то у Тимощука такой возможности не было. Потому что Юра и сам понимал, что никто бы насильно его не стал ни к чему принуждать, он сам поддался, и сам предал. В чем было предательство, Юра толком объяснить не мог, но то, что оно было — это неоспоримо. Если бы проблема была просто в измене жене, или даже в том, что он, вроде как лег с мужчиной, с двумя даже, а не одним мужиком… Мерзко, но терпимо. Проблема была в проклятом чувстве вины, в том, что каждое слово, сказанное им в скайпе, вырезало на коже и где-то глубже, внутри, такие раны, что, кажется, они уже не заживут никогда. Самое ужасное, что полосовал он не только себя, но и Тимощука. Тимощук, находясь уже в самолете, порывался набрать номер Юры, но каждый раз себя одергивал. Что он ему скажет? А Юра? Снова будут молчать и вздыхать друг другу в трубку? Прошлая их встреча, совсем недавняя и короткая не принесла упокоения никому из них. Юра жался не то к стенам, не то к Тиме, а Тимо смотрел на него и пытался понять, что же сподвигло его ребенка на такое. И почему, если уж ему так хотелось «такого» опыта, он, в конце концов, не подошел к нему? Дурацкая обида, но даже ее Тимощук перетерпеть не мог. Вот и сходил с ума, а уж при виде Юры… Конечно, он был рад его видеть, неловко, но рад. Юра тоже был рад, и конечно, он сказал, что должен был. Он поддержал так искренне, как только мог. Ребенку не помогло. Он это чувствовал, оба просто не были готовы, потому о нынешней поездке в Питер смысла говорить он не видел. Нечего было будоражить Юру. Да и самому испытывать себя на прочность. Хотя именно это он и делал: «а ну-ка, Тимо, сможешь быть так близко, и удержаться? А сможешь выдержать, если малыш узнает, что ты был рядом, и ни слова не сказал? Хочешь, чтобы он понял, как тебе хреново? Нет. Тогда что?..» На концерте Шнура было как на любом другом концерте, если ты в компании: весело, но не так, как могло бы быть, будь рядом Лодыгин. Проще говоря, если ехал в Питер Тимощук, дабы испытать на прочность, позлить самого себя, да и Лодыгина: прямо ждал, надеялся какой-то частью, что Юра узнает, что Тимо тут, а ему даже не сказал, то теперь понимал, насколько глупо себя вел. После концерта Кержаков уверенно зазывал Тимощука к себе, но тот, сфотографировавшись на память, и поздравив именинника еще раз, набрал номер такси. Машина приехала быстро, и Тимощук, уставший, и с вновь опустившимся ниже плинтуса настроением, уселся в автомобиль. -До Петроградского, пожалуйста. В гостинице он оказался довольно быстро, и уже подходя к своему номеру, едва не подпрыгнул, когда тишину разразила трель мобильного. Еще даже не взглянув на дисплей, Тимо уже знал, что это Лодыгин. Он ответил на звонок и не сдержал улыбки. Мысли о том, что Лодыгину кто-то сказал, и тот, обиженный, жаждет теперь разборок исчезли в мгновение. Ну не таким был Юра, при всех своих минусах, он бы дал побыть Тимощуку одному. Разобраться. А если Лодыгин позвонил первым просто так… Он сам сказал ему дать отдохнуть, но тогда, в Казани, ожидал все же, что они хоть к чему-то придут, он ведь сам приехал подбодрить Лодыгина. Но Юра все еще жался, все еще чувствовал себя виноватым. А Тимощук ему это позволял, не отталкивая, но и не развевая никаких страхов и сомнений. Наверное, своими двойными стандартами и разрывающими на части желаниями довел и себя, и Лодыгина. Потому что, не смотря на дурацкую обиду ждал и надеялся, что Юра наберет номер, скажет что-то еще, что так и осталось висеть меду ними дамокловым мечом, и тогда… Но Юра не звонил, недосказанности накапливались, и Тимощук в итоге пришел к тому, что имел сегодня — полному непонимания собственных желаний. -Тимо, привет, ты… ничего, что я звоню? — голос Юры звучал вполне бодро, значит, о «коварных» планах Тимо ему действительно ничего не было известно, Тимощуку стало стыдно. -Нет, конечно, ребенок, — он покрутил в руках ключи от номера, — когда это тебя интересовало, хочу ли я с тобой говорить. -Ну, знаешь, — Лодыгин рассмеялся, как мог судить Тимо — натянуто. Неловко? Все еще? Опять сожаление сплелись в незримой битве со злорадством, и Тимощук сжал руки в кулаки, пытаясь хоть как-то прийти к единому мнению. -Знаю. Юрец, я тут в Питере, кстати. Несколько секунд молчания, и Тимощук вынужден был отодвинуть от уха мобильный. -Ты в Питере? А… Почему мне не сказал? Я могу приехать? Ты где? — спустя непрерывный поток речи Лодыгин вдруг будто очнулся, — или ты не хочешь? Тимощук будто почувствовал, как эта мысль обухом прошлась по Юре. Тот замолчал, ожидая ответа, а Толя не знал, что тут отвечать. -Хочу, — наконец выдавил он, -я в Петроградском Юра плохо помнил, как приехал к гостинице, как звонил Тимощуку снова, узнавая номер, как поднимался на седьмой этаж и стучал в деревянную дверь. Все мысли сосредоточились на уставшем, но как обычно, спокойном, и, будто бы светящемся лице Толи. Он несколько секунд в нерешительности простоял в дверях, а затем, наплевав на все предчувствия и страхи, ступил прямо в объятия к Тимощуку. -Тимка, — выразить свои эмоции как-то более толково у Юры не получалось. В прошлую их встречу он был настолько подавлен, что ничего не смог сказать, да и Тимо, похоже, не сильно желал с ним разговаривать. -Ну, ребенок, что ты, — Тимощук опустил руку на затылок Лодыгина и взъерошил короткие волосы, — соберись. -В прошлый раз ты также сказал, — Лодыгин отпрянул — неужели все та же дежурная поддержка? -Давай забудем, — Тимощук поморщился, будто бы съел что-то горькое, — мы оба тогда были не в лучшем состоянии. -Тогда… ты сможешь меня простить, Тим? Толя не был готов к этому вопросу, да еще и заданному прямо с порога в лоб. Он отошел от Юры на несколько шагов, пытаясь хоть немного оградить себя, пытаясь понять собственные чувства. Видя, что Юра все еще ждет ответа, он выдохнул: -Я не знаю, — единственное, что он мог сказать, не соврав. Он не злился на Лодыгина, только на себя, обижался? Тоже нет. Ревновал? Да. Но Юре об этом сказать не мог. -Но Тима, — Лодыгин виновато хлопал ресницами, никак не в состоянии довести мысль до конца… Тем не менее, снова оставлять эту тему нетронутой не собирался. Нужно было разобраться, хотя бы себе до конца объяснить, почему такую вину именно перед Тимощуком чувствует, — я же извинился. Толя вздохнул, а затем кривовато улыбнулся: -Да, извинился, молодец, Юрочка. -Тим, — Юра подошел близко — близко, желая хоть как—то показать, что раскаивается искренне, и, в принципе, будучи готовым на все: даже на то, что Толя соберется его ударить. В конце концов, и на это у него было полное право. Если Тимо станет легче (если ему станет легче), то хорошо, — ну хочешь подраться — давай. Если ты не хотел ничего знать… еще раз прости, я думал, наша дружба это выдержит. Видимо, зря Тимощук от такой тирады едва не задохнулся: уж больно расстроенным выглядел Юрка. И что тут можно было отвечать, если обижался Тимощук на себя и на неспособность окончательно все разрушить, признавшись в своей слабости. Тщательно подбирая слова, он смотрел в глаза Юре, пытаясь понять, о чем тот думает: -Юр, а я железный? Мне, по-твоему приятно все это? — Тимощук тяжело дышал, наконец, выдав то, что так боялся сказать до этого, — приятно знать, что ты… с теми двумя там… Почему именно я должен был это узнать, скажи? Ты хотел, чтобы я тебя как-то утешил? -Толь, нет, я… -Помолчи, Юр, просил тогда, и прошу сейчас, просто еще мало времени прошло. -Ах, мало времени? — Юра, к удивлению Тимощука разозлился, — почему ты сразу не сказал? Думаешь, я ждал, что ты вот так отреагируешь? Да лучше бы ты сразу наорал, сказал, что я полный идиот, что не стою даже пальца твоего, и чтобы валил, на все четыре стороны, никогда о тебе не вспоминая, чем вот так. Думаешь, мне хорошо, постоянно думая о том, что я те… себе изменил, думаешь, легко с этим жить? Извини, но мне кажется, пережить то, что твой друг не совсем натурален легче, чем… Тимощук пытался хоть что-то ответить, но вместо этого хотелось не то ударить Юру, не то себя. -Кажется. Верно, тебе кажется, потому что на моем месте ты не был, Юр, и даже представить себе не можешь… -Вот именно, — голос, недавно срывавшийся на крик, стал сиплым и едва слышным, Лодыгин скрестил руки на груди и привалился к стене, — но я думал… Вместе будет легче, думал, что ты… -Что я помогу, — Тимощук ухмыльнулся, — а кто поможет мне, Юр? Это не тебе пора завершать карьеру, менять в жизни все к чертовой матери, чтобы не остаться одному. Это не тебе нужно думать, как относиться к человеку, которого, черт возьми, любишь, больше жизни, как… -Тим, — Лодыгин больше не жался к стене, Юра подошел к Толе и взял руки того в свои. Как давно хотел это сделать. Как давно не было возможности. Тимощук, горько улыбаясь, смотрел на него. А Юра пытался не растерять остатки разума и не утонуть в чужих глазах от услышанного. Из уст Тимощука прозвучало то, чего Юра опасался, и что, наверное, больше всего на свете жаждал услышать. Боясь, что это ему приснилось, что Толя и не его вовсе имел ввиду, Юра выдохнул: -Давай еще раз. Я не хочу из-за того случая тебя потерять, Тим, мне только ты нужен, а ни Гильерме, ни Акинфеев тем более, я… Пожалуйста, ну что мне сделать, что бы ты это забыл. -Что? — Тимощук опустил голову, но Юра знал, что тот едва заметно улыбается, — с ними смог, а со мной? Если бы я тебя попросил, смог бы? -Смог…что? — Юра прекрасно понял, что имел в виду Толя, но никак не хотел верить в сказанное другом, — Тим? -Вот именно, Юр, — Тимощук погладил его по спине, а затем отстранился и натурально упал в близлежащее кресло, — вот именно. Я совсем не святой что бы ты там себе не рисовал. -Толь, — Юра сглотнул, — Толь, да я… с тобой… ты дурак, Толь? У Лодыгина не хватало ни слов, ни мыслей, он опустился на корточки перед креслом, где сидел Тимощук, и придвинулся грудью к его коленям так сильно, как мог, лбом касаясь лба Тимо. Тимощук дрожал. Юра никогда не видел вечно спокойного и улыбающегося Толю в таком состоянии. Это пугало и обезоруживало, он не знал, просто не знал, как спасать друга. Простояв в такой позе несколько секунд, понял, что этого недостаточно, и мягко положил ладони на запястья Тимощука. Тот судорожно вдохнул, и, задрав голову, снова уткнулся лбом в лоб Юры. -Тяжко… менi. А Юра больше не мог. Юра поднял руку Толи, крепко ее сжимая, переплетая пальцы, а затем прижался губами к запястью. Толя не шевелился, и Юра продолжил, он медленно целовал руку Тимощука от запястья к изгибу локтя, переходя на плечо, а затем, уже закрыв глаза, прильнул к его шее. Он делал все медленно и неуверенно, понимая, что может спугнуть, что, в конце концов, сам не готов к тому, что собирается сделать. И дело вовсе не в том, что он не хотел, здесь как раз проблем не было, просто он всегда думал что у них с Тимо все иначе, что Тимо не такой, что Тимо, безусловно, его любит, но не так. Как друга, как, может даже, брата, который готов терпеть все выходки, который всегда поможет и поддержит, чтобы не вытворил Лодыгин. Но… не выдержит измены. Как глупо. Сколько раз Лодыгин намекал, может, даже незаметно для себя, ни на что не рассчитывая, но где-то в глубине души надеясь. А Тимо ведь рассудительный, Тимо ведь понимал больше него, Тимо ведь… тоже его любил. -Тимка, — Лодыгин набрал в грудь побольше воздуха и тут же выдохнул. Он убрал спавшие на лицо Тимощука волосы, и поцеловал того в лоб. Тимощук, до этого никак не отзывавшийся на ласки Лодыгина, вздрогнул, и резко поднялся, едва не врезав тем самым Юре по лицу. -Хватит, — он положил руки Юре на плечи, и поднял того, — хватит, Юра. Не надо. Я не то… Я не хотел, извини. Ты… можешь меня оставить? -Не могу, — Юра не собирался сдаваться так просто, тем более, когда все между ними могло, наконец, стать хоть чуть-чуть яснее. Он хмыкнул собственным мыслям: как оно вообще запуталось, — прекращай это, Толя. Я не уйду. В конце концов, не только тебе ведь меня спасать. -Прекрасно, — Тимощук, наверное, даже незаметно для себя, ухмыльнулся, — Юрочка наконец решил действовать решительно. -Не перегибай, — почувствовав, что Тимо немного расслабился, Юра перешел к обычной их манере речи, — а то я ведь и передумать могу. -Можно подумать, много потеряем. -Вообще-то много. Тим, пожалуйста, давай разберемся? Я ведь, — слова встряли в горле, Лодыгин едва не подавился. -Ты ведь что? Такой красивый? Или самоуверенный? А может, пидорас? -Все сразу, конечно, я идеален! — Лодыгин улыбнулся, а затем покачал головой, — но Тим, я не о том. -Дебилен ты, -Тимощук не дал ему договорить, — и я тоже. Давай это все забудем, а? Сейчас я готов. Извини, Юр, за все, что наговорил, как бы ты это ни понял, и за то, что так долго думал… Ты мой друг, лучший друг, и терять тебя из-за всей этой ерунды я не собираюсь. Идет? Тимощук смотрел на Юру с такой надеждой, с такой просьбой в этих темных глазах, что впору было выть, но соглашаться. Тем не менее, возвращать все на круги своя Лодыгин не собирался. Ну не сможет он так открыто лицемерить теперь. Слишком долго оба мучились, слишком долго каждый ждал чего-то от другого, в итоге не пересиливая себя, не говоря то самое. И теперь, когда столько шагов было сделано, отматывать пленку их отношений назад он не собирался. -Не идет. Толя, почему, когда наконец-то стало чуть понятнее, когда я, нет, когда ты смог хоть немного себя отпустить, дал мне эту чертову надежду… хочешь все вернуть? Я так не смогу. Я не смогу делать вид, что все хорошо, я не хочу снова не общаться месяцами, спасаясь от мыслей о тебе в какой-нибудь дряни. Толь, ты не посмеешь меня снова оставить. Просто не посмеешь. Голова у Тимощука шла кругом. Не то от признаний Лодыгина, не то от того, что все вдруг встало на места: и те Юрины дневники, и это его желание быть всегда рядом, касаться, говорить. То, что раньше он всеми силами пытался списать на крепкую дружбу, обрело новые грани. Те, от которых он столько времени бегал, те, от которых пытался оградить Юру. Наверное, зря. Наверное, будь они хоть капельку честнее друг с другом, ничего «такого» с Лодыгиным бы не произошло. Осознание, что вся эта вратарская ерунда произошла по его вине в частности, ножом резануло по сердцу, и Тимо на секунду закрыл глаза -Эй, Тим? Ты чего? — Лодыгин мягко положил ладонь на щеку. -Я ничего. Прости, Юрец, — он, сбросив, наконец, свои сомнения, уткнулся лбом в лоб вратаря, — прости. Прости, что так долго прятался, и что не смог помочь, когда тебе это было нужно. Нам обоим было нужно. Вместе. -Да плевать, — Лодыгин улыбался так, словно и не было у них в жизни последнего года, словно Тимо и он только-только перешел в Зенит, словно они только-только в первый раз обнялись, будто вот только вчера в первый раз едва не подрались из-за того, кто будет играть в фифе за Барсу, так, будто бы им было снова не так и много лет. Тимощук, сам не осознавая, что делает, потянулся ладонью к губам Юры, и легонько провел пальцами по их контуру. Лодыгин же замер, все продолжая улыбаться. -Юр, тебе это так идет. -Ну да, я же идеален. -А вот это нет. -Пошел к черту, — Лодыгин вдруг расхохотался, и сцепив руки за спиной Тимощука, притянул того к себе. Оба упали. Тимощук оказался распластавшимся на Лодыгине, но того это ни капли не смущало. Голкипер изо всех сил прижимал к себе Толю. -Как же я без тебя скучал.