клён

у джинрена пальцы тонкие и шершавые, жесткие, кажется, а ладони теплые и мягкие; по крайней мере, ивет так думает. касаться господина нельзя ни в коем случае, хоть он и говорит ей «привет», хоть он и подмигивает, хоть он и в который раз пытается целовать ее руку. она отскакивает, дико смотрит, просит прощения, кланяется, уходит; нельзя — она сама себе запретила, у нее в голове собственная заповедь — «не коснись»; а у джинрена пальцы наверное все же жесткие — она наблюдает издалека. забежала за угол — нужно не терять бдительности и защищать — а зрение у нее хорошее — как у лисицы; она замечает тонкую паутинку на каждом пальце, и дальше небрежного «почему так огрубели» мысли ее не заходят. он ведь ей даже не господин; то есть, он господин для всех них, но он милостив и прост, разрешает обращаться к нему на «ты» даже служанкам и компаньонкам; это всегда поражало, кстати, потому что вот это все — величественная красота и простота деревенского юноши в одном человеке — как так вообще? но ивет не служанка, тем более — не компаньонка, хотя для него она будет, конечно же, кем угодно; правда, только не женщиной на «ты». не потому что надо нос воротить и делать наоборот, а потому что — боги, пожалуйста — пусть он не мешает с остальными. — ты как снежная лиса, — джинрен смеется, а она не успевает отойти; он этим пользуется и треплет ее по волосам. — не морщи лоб. она смотрит снизу вверх в его лицо и кивает; внутри все успокаивается и шумит одновременно. пальцы у него действительно жесткие.