All we need

Смотря на свою жену, я всегда со стыдом думал о том, что ещё пять лет назад она была красивее. Не в плане молодости и подтянутости. Дело было в её натруженных руках, усталых блёклых глазах и невзрачных неряшливых хвостиках вместо роскошных блестящих локонов. — Знаешь, я никуда не выхожу, — с абсолютным безразличием говорила она, отрываясь от готовки, — для домашних обязанностей мне достаточно и этого. В последнее время она всё чаще спрашивала о том, как сильно я её люблю. Милая глупая Рэйчел, я действительно любил её, даже когда она устраивала мне скандалы, показывала своё недовольство по поводу моей работы или же просто заставляла ночевать в гостиной на диване. В одну из таких ночей, укрываясь тонким пледом, чтобы согреться, и поджимая ноги, чтобы уместиться целиком на полюбившемся диванчике, я как обычно размышлял о разных вещах перед сном. Знаете, такое бывает, когда не можешь долго уснуть от бессонницы или, что больше подходит мне, от сильного ветра, заставляющего ветки размашистого дуба таинственно постукивать в окно. Существует несколько видов любви. Можно подумать, что это весьма странное заключение, пока не испытываешь всё это на себе. Первое, что ощущал практически каждый человек, — любовь к родителям и к человеку, в котором видишь будущего спутника всей своей жизни. Ты чувствуешь разницу, с трепетом обнимая ту самую женщину, которой клялся в правдивости своих тёплых слов и называл любимой, и также чувствуешь это, когда держишь мамину руку, высказывая в этот момент благодарность такому родному человеку. Но в силу своего опыта я, пожалуй, добавлю третий вид, о котором не всегда хотелось вспоминать, но если делать это, то только с чувством вины перед той, которой я клялся в верности. Перед возлюбленной Рэйчел. Если говорить о моих родителях, то к ним я испытывал исключительно любовь и такое тёплое чувство, которое пробуждало во мне заботу. Если говорить о Рэйч, то к этой девушке я чувствовал не только ту светлую преданность, но и физическое желание быть с ней в одной постели, слушать её хрупкие стоны и любоваться невинной наготой. Если говорить о единственной и самой желанной ошибке в моей жизни, то между нами с самой первой минуты знакомства возникла необъяснимая похоть, которую я первое время пытался отрицать. И, может, это не потому, что я такой уж верный супруг. Возможно, причина в том, что впервые я желал мужского тела. Единственное, что нас объединило в тот момент, — это интерес к танцам. Но и тут мы были разными, так как в отличие от него я был всего лишь жалким новичком. Он же был преподавателем. Моя внезапная симпатия к танцам была странной даже для меня. Однажды, возвращаясь немного поздновато после работы домой, я подумал о том, что эта жизнь не для меня. Раньше, в возрасте шестнадцати лет, было намного интересней, когда мы с друзьями пробовали запретный алкоголь, лёгкие наркотики, что считалось неимоверно крутым; пробовали целоваться, получали первый сексуальный опыт, завязывали больше интересных знакомств. Сейчас же дома ждала любимая жена, потерявшая интерес к косметике и тёплым словам, неуютный диван, а утром — работа, работа, работа. Все знают, что американцы — те, кто склонны к огромным переменам в жизни. Я относился к их числу частично, так как не хотел ничего менять, но хотел лишь выделить три-четыре часа в неделю для чего-то нового и бодрящего. Такого, что заставит ждать, мечтать и улыбаться мыслям о хорошем времяпрепровождении. Именно в этот момент, поймав везение, я увидел огромную вывеску над одним из очередных зданий, которая гласила что-то о уроках латиноамериканских танцев. «Глупость», — подумал я с усмешкой, устало проведя ладонью по лицу. Каждый день, проезжая мимо этой вывески, я менял своё решение в другую сторону, хотя и думал о том, как буду жалко смотреться во время танца. Волосы взъерошены, мокрая футболка, неуклюжие движения и странная мимика, что сделала бы весь мой образ смешным. Но мой коллега однажды сказал, что я в хорошей форме и имею подтянутое тело. Такие, как я, обычно становятся профессионалами. — Мне бы хотелось просто не выглядеть смешным, — заверял я во время утреннего перекура, когда речь как раз зашла о таких вещах, как танцы. И в общем я не знаю, что двигало мною в тот момент. Вечером того же дня я припарковался у здания с той самой вывеской, наблюдая за тем, как к двери подходит незнакомый мужчина, открывает её ключом и, зажигая свет в здании, что было видно через небольшую витрину, снимает по пути в, очевидно, раздевалку своё пальто. Через пару минут появлялось ещё несколько человек. Это были женщины и мужчины разных возрастов, и меня радовало и одновременно успокаивало то, что я видел людей приблизительно моего возраста. В том мужчине, что открывал дверь первым, я распознал преподавателя. Его пластика поражала с первой секунды. Взгляд приковывали подкачанные длинные ноги, худые бедра, движения которых казались такими профессиональными, и, конечно же, подтянутая фигура с ровной осанкой. И, пожалуй, единственное, что выделялось из этого искусства (отнюдь не тела) — это нескончаемый запас азарта во взгляде; если однажды во время своего танца этот человек взглянет на вас, вы ни на секунду не перестанете думать об этом и желать двигаться так же, как и он. — Представьтесь, — его приятный баритон, доносящийся до моих ушей, заставил вздрогнуть из-за неуверенности. Разумеется, я испытывал неловкость под пристальным вниманием множества незнакомых людей, в том числе и этого мужчины, к которому находящиеся в зале обращались по-разному. Более молодые ученики называли его мистером Уэем, а такие, которые были старше нас с ним, просто называли его по имени. Джерардом. — Фрэнк, — я прикрываю губы ладонью, от неловкости разглядывая всё, что попадётся мне на глаза. — Фрэнк Айеро, сэр. Джерард представился в ответ, поблагодарив меня за мой визит. Казалось, что он всегда такой скромный и милый в реальной жизни, но как только включается музыка... Ох, дьявол. Я бы всё отдал, чтобы смотреть на него каждый день, каждую минуту. Смотреть, как его руки парят в воздухе так плавно, будто крылья, но и одновременно резко, как и годится латиноамериканским танцам. Так прошло наше первое знакомство: в его группу добавился еще один бестолковый ученик, повторяющий те основы, которые он пытался дать. Одновременно с этим я замечал его пристальный взгляд, задерживающийся на мне немного дольше, нежели на любом человеке в помещении. Даже когда Джерард поворачивался к нам спиной, то я все равно видел его лёгкую усмешку через огромное зеркало практически во всю стену. Несколько первых недель мы, правда, остановились на этом. На самых минимальных знаках внимания, которые прекращались сразу же после окончания занятия. Но стоило мне однажды придти в зал без машины по случаю её неисправности, как всё приобрело совершенно другой поворот, и с тех пор я, насколько мне помнится, ни разу не использовал любой вид транспорта, когда нужно было добираться на эти тренировки. Так сложилось, что я вышел на улицу последним. Мистер Уэй сразу же закрыл за мной дверь, и, когда я уже настроился на гордое одиночество по пути домой, спешные шаги сзади заставили напрячься. — Удивительно, Фрэнк, — Джерард равняется со мной, сбавляя темп и восстанавливая дыхание, — вы никогда не прогуливались пешком. Я посмеялся, почему-то боясь взглянуть на мужчину, вызывающего во мне такие странные и совершенно постыдные чувства. А в это время, борясь с собственными нравами, он совершенно не смущался этого, жадно ловя мою улыбку и также робко усмехаясь в ответ. Может, он краснел от лёгкого мороза, а может — оттого, что на развилке наших путей собирался так внезапно притянуть за воротник пальто и аккуратно поцеловать. Негодник. Мы же так мило беседовали о танцах, погоде, сортах кофе, а он вдруг... нет, не испортил всё этим странным касанием губ. Он всего лишь ушёл, заставляя некоторое время неотрывно смотреть ему вслед. Пусть у нас и было много общих интересов и тем для разговоров, но по-прежнему всё, что нас объединяло — любовь к танцам. Симпатия к мужскому телу. Он думал о чем-то более духовном, о каких-то трепетных чувствах, а я всего лишь был в браке больше, чем пять лет, и просто возбуждался от вида его, танцующего и смеющегося. Морщинки в уголках его глаз, парочка заметных веснушек на лице, дрожащие длинные ресницы — я изучил его лучше, нежели собственную жену. Она была злой женщиной в вечно плохом настроении, которая идеально справлялась со своими обязанностями, но забыла о главном — о том, как быть соблазнительной. Он был неимоверно отзывчивым человеком с забавными историями и готовностью всегда выслушать даже незнакомца. Его танцы вдохновляли, и, только танцуя, он был тем, с кем хотелось согрешить. В обычное время с ним просто приятно поддерживать беседу, отвлекаясь от разных удручающих мыслей. Так мои дни, ранее скучные и однообразные, приобрели новый смысл в манящих губах мужчины. Мы всего лишь ходили пешком домой, целовались на прощание и робко улыбались друг другу, понимая, что между нами больше ничего не может быть. Мне уже было стыдно, невообразимо стыдно возвращаться домой, но речи о том, чтобы я бросил занятия, быть не могло. В тот момент. Где-то ещё через месяц, когда Рэйчел начала выражать своё недовольство по поводу не только моей работы, но и занятий танцами, я подумал об одной странной вещи. Если бы однажды утром я проснулся в постели не с этой женщиной, а с Джерардом Уэем, который бы говорил мне, со всем ему присущим жаром, о том, как он любил меня и как желал? Забавно, но почему-то казалось, что он был бы и через пять лет, и через десять таким человеком, который с лёгкостью смог бы возбудить, и при этом, я также был уверен, он сохранял бы верность. Все мои мысли развеялись молниеносно, когда я услышал то, как Рэйчел, моя любимая Рэйчел, с которой мы были вместе ещё со старшей школы, плакала, прикрывая лицо ладонями. Слезы, такие чёрные, как смола, текли по ее румяным щекам. «Откуда, — думал я в тот момент, и как обычно не о тех вещах, о которых стоило бы, — откуда на ресницах этой женщины тушь?» — Пожалуйста, Фрэнк, — она не прекращала рыданий, обнимая меня так, словно я был единственной опорой в ее жизни. — Не делай мне больно. Я не хочу, чтобы нашу семью разрушила другая женщина. И если подумать, то я действительно был опорой для неё, ведь она с самого ребячества была маленькой хрупкой девчушкой с двумя косичками и брекетами. Я смотрел её детские фотографии когда-то и ловил себя на мысли, что в момент, когда я её встретил, она была такой же требующей защиты и поддержки. И кто я такой, чтобы отказать любимому человеку? Кто я такой, чтобы отказать Джерарду Уэю в том, чтобы остаться после занятия для одного ничего не значащего танца? — Я восхищаюсь вашими способностями к обучению, — мужчина смотрит на меня с тем самым неприкрытым огоньком во взгляде. Ещё никогда мне не приходилось видеть такие его глаза настолько близко. В этот момент я и думать забыл о том, что собирался сказать. Я хотел сказать, что это было наше последнее занятие. Возможно, Джерард чувствовал это. Он позволил мне вести, говоря, что мне нужна опытная партнёрша, чтобы показать себя. Ох, он был прав, как никогда в жизни. Мы танцевали некоторое время, пока на улице совсем уж стемнело, а свет в зале был таким мягким, предоставляющим странный полумрак. Это лишь придавало интимности между нами, когда я придерживал его за талию, чувствуя, как движутся его худые бедра, то и дело касаясь моей кожи, прикрытой тканью брюк. Один момент, и Джерард Уэй, мой преподаватель, находился так чертовски близко, с нерешительностью глядя на мои губы. — Фрэнк, вы... — шепчет он, а мне просто сносит крышу. А мне просто хочется целовать его так, как я делал бы это, если бы мы оказались у него дома, в его постели, снимая друг с друга одежду. И я даже не думаю себе запрещать. Моя совесть не кричит о том, что дома ждёт несчастная супруга. Сердце не подсказывает, что это ужасно, что это разрушит и так некрепкую семью. Я целовал губы мужчины со спокойной душой, и на этот раз такая наша близость была чем-то большим, более интимным, подталкивающим. Мы не прекращали, как обычно, спустя какие-то три секундны. Каждый раз я считал: «Один», — он касается моих губ своими, влажными и тёплыми, прикрывая глаза. «Два», — вот так просто, без углубления, он будто прощался со мной, беря от этой ситуации всё, чтобы продержаться до следующих занятий. Так отчаянно.  «Три», — он отстраняется, шепча робкое «до встречи», и, опуская свой взгляд в пол, уходит. Почему он отворачивался? Куда девался тот зажигательный азарт, который он излучал не только глазами, но и каждой клеточкой тела? Джерард Уэй просто боялся взглянуть на возлюбленного мужчину, чтобы дать ему понять свои чувства. Эта была ещё одна любовь его жизни — танцы и один из учеников, который состоял больше пяти лет в браке и просто не мог.  — Ох, Фрэнк, — тихо стонет он, отчаянно понимая, что мы делаем ошибку, но не в силах прекратить, когда мы оказываемся у него дома. Когда мы снимаем друг с друга одежду, отдаваясь этому вечеру с головой.  Вновь целуемся. Я ласкаю его тело губами, о чём всегда тайно мечтал на каждом занятии. Как он будет отзываться на это? Как будет смотреть на меня теперь, когда я подготавливал его пальцами, шепча что-то неразборчивое? Он не смотрел. Он прикрывал лицо ладонями, его тело по-прежнему соблазняло, звало, но он всё ещё пытался сохранять безразличие. Я боялся того, что даже в момент нашей максимальной близости, когда я прижимал этого мужчину к себе, совершая бестактные толчки, мой разум молчал. Мысли все об этой ночи — не о Рэйчел, ждущей меня так поздно. Не о доме.  Джерард захлёбывается в стонах, прогибаясь в спине и сжимая в руках простыни. Мне хорошо с ним. Уютно.  Даже после нашего секса, когда я должен был назвать всё это ошибкой и уйти, хлопнув дверью, я ложусь с ним рядом, понимая — вот он, тот третий вид любви, такой запретный, но особенно сладкий. Любовь к тому, кто научил тебя многим новым вещам. Любовь к тому, кто, однажды сделав первый шаг, навсегда останется человеком, с которым у нас было только одно общее увлечение — увлечение танцами.  И с тех пор я, как и говорил, перестал ходить в зал. Рэйчел смогла простить меня после долгих разговоров и горьких слёз. Я осознавал, что у нас уже далеко не та семья, которая была раньше, ведь вся та симпатия, которая когда-то уходила только ей, делится ещё на одного человека. Скромного мужчину, который восхитительно преподаёт танцы.  Пусть я с того времени начал больше уделять внимания Рэйчел, дарить ей цветы — просто так — и каждый день говорить, как сильно я влюблён в неё и как она дорога мне, я иногда, уезжая с работы, паркуюсь возле того здания с огромной вывеской и наблюдаю за Джерардом. За его такими же, как и раньше, профессиональными движениями, такими же худыми бёдрами и таким же взглядом, полным азарта. Такой темпераментный.  Так оно было, есть и будет: нас объединяет любовь к танцам, пусть я и был таким же новичком, а он — преподавателем.  Всего лишь интрижка, которая, увы, не смогла превратиться во что-то большее. Но никто об этом не жалел, ведь та самая ночь – единственное, что нам было нужно.