Bhfuil se beo

Холмс, как обычно, не находил себе места. Джон ненавидит его. Из-за него погибла Мэри. И плевать, что она полезла под пули сама, ведь он не уберег ее! Не смог. Дело, в котором он видел только почерк Джима, только его глумливую усмешку, указывающую, что даже мертвым он способен достать детектива, что и все последующее время он будет напоминать о себе, никогда не оставит в покое. Сколько бы Шерлок не говорил, что Мориарти мертв, душа все еще просит его живого присутствия, теплится надежда, что равный ему восстанет так же эффектно, как сделал и сам Холмс. Душа просит одно, а разум кричит, возносит мысли до невыносимого звона, показывая, что невозможно выжить, выстрелив в упор, невозможно отрицать то, что было увидено лично, собственными глазами, что было пересмотрено и обработано неимоверное количество раз. Неопределенность и тоска захватили до такой степени, что хотелось лезть на стену. Человеку вдвойне больно от того, что он не мог испытывать или перекрывал поток чувств по определенным причинам. И когда впервые, что, скорее всего, невозможно, человек почувствует боль, первым будет осознание и непонимание, а далее паника и боль. Боль. И как детектив не хотел запереть свои эмоции, с появлением доброго и преданного доктора, настоящего друга, их последующих радостей, происшествий и потерь, Шерлок почувствовал как то, чего он опасался больше всего, начало тяжело, но со скрежетом выбираться наружу. И с новым, ежедневным приходом домой, начинала чувствоваться тоска, воспоминания проламывали череп, в животе зарождалось непонятное прежде чувство. Теперь не только скука действовала на настроение, заставляя искать занятие, но и различные ощущения, опоздавшие с развитием. И даже чувство пустоты теперь ощущалось по-другому, заставляло выискивать пути разрешения. Это оказалось одной из самых сложных задач, что были на его опыте. И решалась она не всегда. Слишком сложной оказалась на деле, что заставляло прибегать к некоторым стимулирующим действиям, препаратам. Значит ли, что Шерлок Холмс слаб, не может выдержать обычных заурядных человеческих состояний? Определенно. Теперь ему, не в юном возрасте, придется пройти через все страдания, что должны были постигнуть его давно, научиться выстраивать броню или крепость. Как раньше уже не будет, невозможно упрятать чувства, ведь успел образоваться прокол, трещина, которая выпустила слабый дымок, что преобразовался в нечто большее. Сегодня же открылось новое чувство. Болезненное чувство ожидания, призрачного события. Что-то должно измениться. И ты ждешь, но ничего не меняется. После чего ты не хочешь находиться нигде, не чувствовать ничего, ни спать, ни работать, пропасть на мгновенье, умереть, забыться на секунды. Слышны тихие размеренные шаги, спешно приближающиеся к гостинной. Через пару секунд будет открыта дверь, нужно успеть насладиться покоем, что через некоторое время наступит снова. Но его больше не будет, звуки, даже тишины, голос тишины, и мысли, даже если они пусты, нужно заглушить. Заглушить, задушить, перекрыть, но не сейчас, не во время стука в дверь. Позже. Через секунду хозяйка зайдет и увидит обычную для гения позу, ту же погруженность, все покажется ей обыденным для ее заурядного мозга, но в этот раз она снова ошибется. Она отдаст, то что спешит передать Шерлоку, пойдет за чаем и вернется позже за нетронутым. Только в этот раз консультант решит сделать исключение, попробовать тривиальный метод против смутного настроения. Сейчас миссис Хадсон постучит аккуратно и глухо в дверь, делая это из привычки. Не получит ответной реакции, ни возгласа, ни намека на разрешение войти. Но оно и не нужно. Она мягко направится к знаменитому консультанту, что находится на стороне ангелов, положит белоснежный конверт, слегка прихлопнет и оповестит о том, что принесет чаю. Все происходит в точности, как и было предположено. Только вот после ухода домработницы за напитком, Шерлок взглянул на столик, где лежал небольшой конвертик, но черного цвета. Воодушевление и страх перед неизвестностью покрывают детектива с головой. И он вскакивает с кресла, хватая необычную, многообещающую упаковку, что скрывает, определенно, важное, волнующее послание. Уголок поднят, пальцы достают из противоположно угольного конверта, белоснежный, идеально ровный кусочек плотной бумаги. Глаза на секунду пришлось прикрыть, вздохнуть полной грудью, успокоиться. Руки слегка подрагивают, разум затуманивается, холодок и тревога щекочут тело, нервы. Сейчас что-то произойдет, что-то непоправимое. Взгляд нехотя, но автоматически опускается на бумагу. Такую матовую, чистую, не несущую ничего негативного. Но в действительности все совершенно иначе. Нет. Она на не виновата, что на ней выведены убийственные, разжигающие сердце слова. Слова, что заново сожгут пепел уже прежде сожженного сердца. Спусковой курок. Недавняя пустота растворяется, уступая место боли, что через секунду выйдет наружу, заставит содрогнуться стены, окна, пробирки, вселенную. Миссис Хадсон, снова пришедшая, только с чаем, застывает на пороге. Взгляд опустошенного, человека, что, кажется потерял все на этом свете, направлен мимо домохозяйки, невидимый прежде, пугающий, и она понимает, что сейчас произойдет что-то непоправимое. В тот момент, когда хозяйка это понимает, извергается самый сильный, горячий, испепеляющий все на своем пути, вулкан. Лицо, казавшееся каменным секунду назад, напрягается, будто струна скрипки, что скоро разорвется, издавая жуткий звук. Появляется настолько болезненное выражение, что вызывает смешанные чувства. Хочется обнять, успокоить, задать вопрос, сбежать. Ладонь сжимает в кулак несчастный клочок бумаги до неконтролируемой тряски рук, ноги подкашиваются и весь удар, падающего тела, приходится на ни в чем неповинные коленные чашечки, но нейроны будто перестали передавать сигнал о физической боли, забылись на время, о чем мечтает в данную секунду неимоверное количество людей. Кулаки со всей силы ударяют о пол и остаются упираться, как приросшие, но это только начало последовательных, размеренных ударов. Разум ждет только первой соленой капли, что послужит спусковым курком для всплеска букета эмоций. И через секундную тишину, прошедшую сквозь обоих застывших людей, капля, приземление которой слышно только детективу, достигает цели. Удар слезы прорывается через толстый слой тумана, окружающего несчастного человека, достигает сознания и запускает заржавевший механизм. Очередной удар кистей рук, с согнутыми и прижатыми к ладоням пальцами, приходится на старый деревянный пол, сопровождаясь первым болезненным криком, что переходит в рычание. И с каждыми последующими ударами, что возрастают в силе, очередная слеза достигает цели, будто также хочет излить всю боль на, покорно принимающий побои, пол. Испуганная домохозяйка, выронила поднос, что никаким образом не отразилось на действиях консультанта. Не зная, что предпринять, она осмеливается на шаг, что приблизил бы ее к, по непонятным причинам, страдавшему Шерлоку, но решительность тут же улетучивается, когда тот со всей силы швыряет элегантный, секунду до этого стоявший на трех ножках, столик с очередным отчаянным криком. Испуганной старушке ничего не остается, как попятиться назад и поспешно закрыть дверь с другой стороны, и как можно быстрее спешить, чтобы совершить звонок человеку, что никогда не был способен на то, чтобы подвести лучшего друга, который всегда придет на помощь. °°°° Джон, врываясь в квартиру, как можно быстрее преодолевает лестничный пролет и вбегает в покой, где застает лучшего друга, склонившего голову. Он сидит на полу, облокотившись на кресло, сверля уже помятую, злосчастную бумажку взглядом, и только шепчет, сквозь слезы: – Я знал, знал, я знал… Джон пересекает привычное прежде расстояние, опускается на колени рядом с другом, осторожно вытягивая плотный, помятый листок из крепко сжатых пальцев. Взгляд пробегается по четко напечатанным словам, что невозможно прочесть. – Tá mo chroí istigh ionat,* – понимая заминку доктора, прохрипел детектив, еле выдавливая слова. – Это он? Жив. Шерлок только поднимает голову, вглядываясь в лицо напротив, будто боясь осуждения, но видит сожаление, а позже и еле заметную ухмылку одобрения. Уотсон видит новые соленые капли, что скатываются по его щекам. Только теперь это слезы облегчения и плохо скрываемого счастья. – Жив, – произносит последние слова гений. После чего, его лицо трогает смущенная, задумчивая улыбка.