***
Для Маны не существовало человека, который бы понимал его лучше Неа. Хотя и у этой ментальной связи были свои недостатки. - Мне и дома хорошо, братец. Оставь меня в покое. - Ты и так дохляком растешь и много болеешь, а всё потому, что свежим воздухом мало дышишь. Может, мне тебя в горшок цветочный посадить и на подоконник выставлять, поливать? Хоть солнечные ванны чаще принимать будешь. - Несмешная шутка, Неа. Не оставишь своих попыток, я на тебя обижусь. - Ой-ой, можно подумать, какие мы нежные... Как давать себя обижать каким-то оборванцам - это мы запросто. А как мужчиной становиться - так сразу под одеяло прятаться и трястись как мышь. Я порой гадаю, а мой ли ты брат или просто природа так глупо пошутила? Мана на подобные выпады очень болезненно реагировал. А когда его задирал родной брат - тем более. Мальчику нередко казалось, что такими ударами поддых его медленно, но верно предают. Когда мимо дома пробегавшая детвора начинала дразнить его, то Неа был чуть ли не в первых рядах тех, кто бил словесно и по-больному. Хоть брат и нередко оправдывался, что делал это во благо, чисто в воспитательных целях, сам Мана склонялся к мысли, что не всё так безоблачно. Было что-то в Неа враждебное к Мане, и особо остро это ощущалось по мере взросления ребят. Враждебное, не иначе именуемое наследованием титула Тысячелетнего Графа. Заполучить его мог кто-то один. Вот только кто?***
Неа, кажется, и не ставил своего брата вровень себе. Года шли, а, как он говорил, "безобидные шуточки" из разряда шалостей перетекли в откровенную травлю и издевательства. Если бы не Роад, которая чуть ли не грудью прикрывала Ману, всячески минимизируя выпады слетевшего с катушек братца, то несчастный парень ревел бы, не просыхая. Ему всё казалось, что боль рано или поздно проглотит его и не оставит ничего, кроме ненависти, гнева и злобы, что распирали его. Только давать им выход Мана не торопился. Он слишком любил своего непутевого близнеца, потому и закрывал на всё происходящее глаза. Он ждал, когда Неа перебесится. Он списывал агрессию брата на переходный возраст и неумные гормоны, а никак не на то, что тот и вправду желчью плевался, настолько его не перенося на дух. А в какой-то момент Неа действительно отпустило. Он точно прозрел, очнулся после долгой спячки и так же тепло, как и раньше, обнимал своего брата, чуть ли не укачивая в плотном кольце рук, тем самым защищая от всех и вся невзгод. От таких нежностей у Маны голова чуть ли не кружилась, настолько сюрреалистичными казались перемены. Только быть копией своего брата Неа не хотелось. Потому он упрямо из разу в раз состригал свои волосы, не давая им опускаться ниже линии подбородка. Это желание отличаться, не быть похожим казалось почти маниакальным. Он хотел вылепить себя, но сделать это не так, как у Маны. Не быть Маной, братом своим. Быть Неа. Настоящим и единственным из Д.Кэмпбеллов. Это желание затмевало всякие теплые чувства к самому близкому и дорогому ему человеку, что и вызвало, в общем-то, отрицательные, негативные эмоции, которые тот выплескивал на окружающих. Он считал, что станет достойным Графом и возглавит всех Ноев, и никто ему не помешает. Он так хотел, так хотел этого, что был ослеплен этим желанием. И оно же побудило его вырезать всю семью. Всех неугодных и несогласных. Всех слабаков и бесполезных, ненужных ему родственничков. Тех Ноев, что не намеревались признавать его Главным и своим Предводителем. Он слишком был ослеплен властью и господством, которые занимали доминантную роль в иерархии приоритетов, что ни перед чем не собирался останавливаться. И когда у него на пути возник его горячо любимый братец, Неа тоже не намеревался пасовать. Он ведь так хотел самоутвердиться, добиться чего-то в жизни, стать кем-то, а не чьей-то тенью, что старая рана, на которую ненароком плеснули кипятком, и стала тем камнем преткновения. Запах обожженной плоти ударил в ноздри похлеще нашатыря, гвоздем вбиваясь и в без того нестабильную психику, выковыривая гной давнишний и забытый, что был похоронен под слоем плотной, наросшей кожи. Криптонит, о который спичкой чиркнуло доселе сохранявшееся самообладание, воспламенил его душу и дух, заставив юношу без всяких колебаний броситься в бой. Это было неравное сражение. Стенка на стенку. Смерть или жизнь. Победитель или проигравший. Мана не хотел, чтобы так получилось. Он всего лишь стал жертвой обстоятельств, их заложником. Он всего лишь...исполнил свой долг. Приструнил предателя, окропив свои руки и одежды кровью собственного брата. Брата, которого он любил всем сердцем и за которого бы умер. Брата, которого ему так не хватало, хотя он был так близко, что стоит руку протянуть, как тут же наткнешься на него, ощутишь тепло его напряженного, вздрагивавшего от любого прикосновения тела и сквозящую, чуть ли не убивающую своей холодностью во взгляде враждебность. Мана не хотел убивать Неа. Не потому, что не желал ни власти, ни силы, ни дифирамб и прочих почестей. Он всего лишь...всего лишь хотел жить. Тогда почему же...почему же Тысячелетний выбрал его? Безумие - есть попытка отринуть свои моральные устои, переступить через себя и попросту потерять то, что тебе дорого. В один миг. Перестать быть человеком и стать монстром. Для себя самого выкопать яму и замуроваться в ней до скончания века. Спрятаться от последствий совершенного греха. Всё просто. Всё настолько омерзительно просто, что сойти с ума кажется легче, чем пытаться сохранить внутри хоть что-то от прежнего себя. Миром правит не жажда всеобъемлющего господства. Миром правит безумие. Оно вечно и незыблемо Оно словно песчинки, что крупица за крупицей накапливаются в часах до тех пор, пока полностью не заполняют сосуд. Не перевесят чашу терпения, которое рано или поздно сходит на нет. Оно ищет выход из человека, через его душевные муки и терзания находит лазейку, в которую может просочиться, дабы заявить о себе. Показать себя во всей красе. Какие тут детские сказки и страшилки...***
Если бы Мана мог выбирать, - а, верней, обладал несвойственным ему хладнокровием и решимостью - то он не хотел бы иметь в своей комнате зеркало. Дело даже не в том, что оно лишний раз напоминало о том, что у него был брат-близнец. Был, но он его сам же и убил. Видя своё собственное отражение, он словно искал выход, как же убежать от самого себя. От совершенного деяния. От поразительного сходства с братом, что скоблило, голодной гиеной впивалось в его душу, точно в лакомый кусок сырого мяса. От навязчивого и маниакального, вязкого безумия, захлестнувшего его сознание и не дававшего трезво мыслить. Мана мечтал исчезнуть. Он хотел похоронить себя и своё я, не имея более сил выносить муки совести и тоску по почившему близнецу. Он грезил о том, чтобы всё забыть. Стереть себя и своё имя, свою судьбу из жизни. Перестать существовать. В этом не было смысла без Неа. В этом никогда не было смысла. Тогда почему бы не стать чьей-то незримой тенью? Призраком, что бесцельно бы слонялся по земле, словно в поисках кого-то и в то же время не преследуя никого и ничего? Слепой марионеткой, ведомой безумием, но лишенной возможности знать и понимать, а для чего он, собственно, живет? Разве так не легче? - А ты хотел бы встретиться со своим братом вновь? - голос, гудением отдававшийся то ли в голове самого юноши, то ли доносившийся откуда-то оттуда, по ту сторону зеркала, все не давал убитому потерей брату покоя. - Отдай мне свое тело, и я покажу, что на самом деле это возможно. Ты больше не будешь Маной, бедным Маной, сломленным горем...Ты станешь Тысячелетним Графом - в этом и есть твое предназначение. Эти адские муки. Эти стенания души. Эта фантомная боль. - Я хочу увидеться с Неа, - отвечал ему близнец, с хрипом, с нажимом отчеканивая каждое сказанное им слово, точно мантру, что шептал из разу в раз в ночи. Умолял, и сам не понимая, с кем говорит и кому отвечает. Уж не сбрендил ли? - Я хочу попросить у него прощения за то, что не смог понять его и поддержать в трудную минуту, сказать, что всегда любил и буду любить его. Даже если он захочет убить меня - это неважно. Даже если у него получится - это не важно. Я хочу ещё раз его увидеть...я хочу... И зеркало исполнит его желание. Зеркало, заложником которого и станет душа Маны. Проклятое зеркало. А балом будет править... - Да здравствует Тысячелетний Граф, который уничтожит этот прогнивший мир и человечество! - гоготание, раскатистым басом прорезав тишину, пустило по отражающей поверхности рваные трещины, что, паутинкой раскинувшись в разные стороны, испещрили зеркало желобками, из которых начало вытекать нечто вязкое и черное, чем-то напоминавшее деготь. Лужица, образовавшаяся на полу, постепенно начала приобретать очертания, до тех пор, пока не сложилась в конкретный и четко очерченный силуэт. В самого Ману, ошарашенно застывшего на месте и ошалело таращившегося на своего псевдо-двойника. - Добро пожаловать в Ад, дамы и господа!