***
Надежды не осталось… Надежда. Это слово, едва различимое в шепоте западного ветра, вызвало мучительный трепет в душе Фарамира, но тут же растворилось в безмолвии, не найдя отклика даже в эхе, — а вместе с ним ушла и боль. Фарамир открыл глаза и взглянул в небо. Все верно: нет ни надежды, ни ветра, ни света, лишь бесконечная мгла и смертельная усталость. Так заканчивается его жизнь, и он, наконец, сможет перевести дух в ожидающем его безрадостном покое. — Покое?.. Уловив вкрадчивый шепот, Фарамир обернулся, и слабая дрожь прошла по его телу. Подобно горячему воздуху, поднимающемуся ввысь, сумерки вокруг трепетали, сплетаясь в неясные тени. Один, второй, третий — обретая человеческий облик, призраки бесшумно ступали вперед. Совсем скоро они взяли Фарамира в полукольцо и замерли, неотрывно глядя ему в глаза. Бледные, в изрубленных доспехах, забрызганных темной кровью, гондорцы стояли перед ним, ссутулив плечи. Размытые очертания их фигур неясно сияли во тьме, но свет этот был холодным и мертвенным. — Мы верили тебе, — прошелестел голос. Фарамир скользнул взором по застывшим лицам и узнал каждого. Едва шевеля губами, он повторил их имена: «Дамрот, Кирион, Анадар…» — Мы усердно служили твоему дому и Белому Городу. «…Турон, Маблунг, Эардил…» Эардил опустил голову и отвернулся. Словно повинуясь неслышному приказу, один за другим воины двинулись прочь, растворяясь во мраке. — Мы шли за тобой, и ты привел нас на смерть. Не говоря ни слова, Фарамир смежил веки, лишь бы не видеть поблекших глаз, полных боли и осуждения. Ему нечего было сказать и нечем оправдаться. В своей смерти он не мог винить никого, кроме себя самого; эти же люди, ведомые преданностью и долгом, отправились в гибельный поход лишь потому, что он позвал их. Верный сын, хороший полководец — так говорили о нем в Минас Тирите. Как верный сын, он подчинился воле отца, но, как хороший полководец, обязан был оспорить безрассудный приказ. Шепот стал почти неразличим. Павшие воины уходили туда, откуда нет возврата, и вина разрывала сердце Фарамира всякий раз, когда призрачные пальцы, словно тонкие нити могильного холода, касались его рук, срывая последние крупицы решимости. — Ты подвел меня. Фарамир вздрогнул и открыл глаза. Сухой, властный, оттененный разочарованием и отстраненностью — этот голос он узнал сразу. — Не в моих силах было вернуть Боромира, — помедлив, негромко отозвался гондорец, — но я отдал жизнь, защищая наши земли. — Не оправдывайся! — отрезал Дэнетор. — Не в гибельном забвении следовало тебе искать славы, а в исполнении моего наказа. Подняв голову, Фарамир с горечью взглянул на отца. Даже в смерти — упреки. Разве есть в них смысл здесь, сейчас? После потери возлюбленной жены нрав наместника ожесточился, и сыновья стали слышать суровые окрики чаще, чем доброе напутствие. Но время напрасно силилось стереть из памяти те дни, когда в строгом взоре Дэнетора вместо равнодушия проскальзывала ласка. И вовсе не о своем поражении хотел он вести речь теперь, когда выпал последний шанс примириться. Фарамир шагнул навстречу отцу, протягивая ему раскрытую ладонь, но наместник отшатнулся и, сгорбившись, запахнул полы плаща. Пораженный, молодой человек застыл на месте. Пальцы предательски дрогнули, он сжал кулак и медленно опустил руку. — Ты утомляешь меня, — надломленным голосом молвил Дэнетор, не глядя на сына. — Самое время отдохнуть. Ступай. Молча сглотнув, Фарамир склонился перед наместником: не так, как сын склоняется перед родителем в благодарность за наставления и любовь, а как покорный солдат — перед владыкой. — Идем, — тихий голос раздался у самого его уха, и он выпрямился, нисколько не удивленный. — Отец устал, оставь его. — Мы так долго ждали твоего возвращения. Где ты пропадал, брат? — спросил Фарамир, позволяя увести себя прочь. — Далеко, — Боромир вымученно улыбнулся, окинув свое запыленное одеяние красноречивым взглядом. — Я звал тебя, но ты не пришел. — Я слышал твой рог, он звучал глухо, и я не смог отыскать тебя. Теперь я здесь. — Теперь ты здесь, — эхом вторил Боромир. — Идем же. Прежнее спокойствие наполнило Фарамира. Увлекаемый зовом, он сделал шаг, другой, наблюдая за тем, как вязкие сумерки смыкаются над Боромиром, и чувствуя, как растворяется в них сам. — Куда ты идешь? — Я следую за тобой, брат мой. Как в прежние дни. Фарамир занес ногу для следующего шага, но вдруг ощутил легкое прикосновение к своему плечу. Он мог бы вырваться, если бы захотел, но замершее было сердце странно сжалось и заставило его усомниться. — Не припомню, чтоб в прежние дни ты так бездумно следовал за мной, — в гулком голосе мелькнула недовольная нотка. — Это злило меня, но твоя осмотрительность спасла нас от множества неприятностей. Повернувшись, Фарамир изумленно воззрился на брата, не зная, что сказать и чему верить. Боромир стоял перед ним, скрестив руки, облаченный по-походному, но одежда его была свежей, а сапоги начищены, словно он только что собрался в дальний путь и ждал, пока оседлают его коня. На плечи его был накинут тяжелый, подбитый мехом плащ, а на поясе висели меч и оправленный серебром рог — исцарапанные в битвах, но целые и надраенные до блеска. Да и сама фигура Боромира излучала мягкое сияние — как то, что окутывало лориэнскую лодку в видении Фарамира. Гондорец стоял, выпрямив спину и задумчиво глядя поверх плеча брата. — С какой готовностью ты поверил, что я могу позвать тебя во мрак. Неужто я был таким негодным братом? — с явной досадой молвил Боромир и тут же был стиснут в крепких объятиях. Фарамир молча впивался пальцами в складки его плаща и боялся моргнуть, чтоб, открыв глаза, не обнаружить, что последний проблеск радости оказался всего лишь жестокой причудой равнодушных сумерек. Он и так почти не верил. Чувство было такое, словно он цепляется за зыбкое сплетение чистого лунного света и хрустальной прохлады. — Прости, что не вернулся, — сказал вдруг Боромир, осторожно опустив ладонь на затылок брата. — Знаю, тебе туго пришлось в последнее время. — Все это теперь не имеет значения, — хрипло отозвался Фарамир. — Ты пришел, и я готов сопровождать тебя. — Ты что, не слушал? — сердито нахмурился гондорец и тряхнул младшего брата за плечо. — Ты не должен идти со мной, жизнь еще не покинула твое тело! — Быть может, для меня уже слишком поздно, — спокойная улыбка тронула уста Фарамира. — Надежды нет. Боромир отстранился. На его красивом лице появилось выражение упрямства, и он решительно покачал головой. — Доблесть и слава хороши для воина, погибшего за отчизну, но лишь тот, в чьем сердце теплится надежда, сразившись, живет ради нее. И участь эта тяжелее всех прочих! Словно усомнившись в том, кто стоит перед ним, Фарамир внимательно посмотрел на брата. В его облике и поведении ничего не изменилось: та же гордая осанка, самоуверенная поза, пылкость в речах, — и лишь в глубине взгляда светилось небывалое чувство, точно некое знание, недоступное прежде, вдруг открылось ему. — Твой труд еще не окончен, — уже тише продолжал Боромир. — Ты все еще дышишь, вопреки всему, что пережил, вопреки всем тем голосам, что, плача, разносят весть о том, что надежда утрачена. — Тогда почему я здесь? — Ты сам загнал себя сюда. То, что явилось тебе, не было настоящим. Терзания из-за напрасных смертей, обида, нанесенная отцом, горечь потери — эти чувства затягивают тебя во мглу, откуда нет возврата, — Боромир затих на мгновение, будто бы силясь принять непростое решение, но все же проговорил, осторожно подбирая слова: — Я видел их. Твой отряд. Все они пошли за тобой по доброй воле и упокоились с миром, их души найдут… Он вдруг умолк и, повернув голову, принялся высматривать что-то в дали. Фарамир проследил за его взглядом, но не увидел ничего, кроме безмолвной пустоты. — Ты слышал? — со странным воодушевлением спросил Боромир, но ответом ему послужило лишь недоумение, отразившееся на лице брата. Вновь что-то привлекло его внимание, и он быстро покосился на Фарамира, желая убедиться, что тот действительно не слышит. Тень сожаления омрачила его проясневший лик, когда он понял, что не ошибся, и тягостное молчание повисло между ними. — Жаль, что здесь нет эля, — неловко улыбнувшись, вздохнул наконец Боромир. — Вести задушевные беседы я не мастер. Но скажу тебе кое-что и советую хорошенько запомнить, ибо старшие братья не признаются в таком даже под пытками! Обескураженный, Фарамир склонил голову, но лишь затем, чтоб незаметно усмехнуться. Тон, которым Боромир произнес свою короткую речь, напомнил ему о тех неуклюжих словах благодарности, которые он услышал, когда прикрыл его перед отцом, у которого тот из юношеского бахвальства украл жезл наместников. Лишь много позже он осознал, что отец, конечно, видел его насквозь и, никогда не поощряя обмана, все же остался очень доволен заступничеством сыновей друг за друга. Это далекое, почти изгладившееся воспоминание мучительно всколыхнуло его душу, но боль утихла, и вместо горького осадка Фарамир ощутил лишь светлую грусть. И в этот момент он уловил дуновение, словно чей-то незнакомый голос коснулся его слуха. — Ветер, — удивленно промолвил он, следя за едва заметным колыханием плаща. Боромир положил руку на его плечо и крепко сжал. Он будто страшился, что не успеет сказать то, что задумал. — Ты всегда был сильнее меня, младший брат. Не во всем, — раскатисто хохотнул он, поймав взгляд Фарамира, — но во многом. Я был горд тем, что отец видит во мне достойного преемника, но всю свою жизнь делал то, чего от меня ждали, а ты поступал так, как считал справедливым, вопреки чужим суждениям. — Это не так, Боромир… — Это так. Я совершил бесчестный поступок и рад, что сумел искупить вину — пусть и ценой своей жизни. Но тебе хватило мудрости и сил рассудить по совести, невзирая на законы Гондора и волю нашего отца. — Фарамир… — звучный голос прокатился по пространству бархатистой волной, и Боромир вскинул голову. Он с трепетом ожидал скорой встречи и с неменьшей отрадой заметил, что брат тоже смотрит в ту сторону, откуда налетел бодрящий западный ветер. — Теперь ты слышишь? — Кто-то зовет меня! — Да, — печально улыбнулся Боромир. — Ты уйдешь с ним. Не оглядывайся и не сожалей. Ты нужен Гондору. — Идем со мной! — пылко воскликнул Фарамир. — Мы оба нужны Гондору! — Оба, — согласился старший брат, — однако для меня нет дороги назад. Мой путь определен, и я отправлюсь дальше. Но ты не будешь один. Он взял брата за плечи и развернул к свету. — Фарамир! Фарамир вздрогнул и с изумлением воззрился на незнакомца, бесшумно возникшего за его спиной. Тот был высок и статен, не искаженное годами лицо носило отпечаток неизбывного величия, а проницательные серые глаза лучились живым участием. За ним, словно из распахнутого настежь окна, лился солнечный свет, окутывая его фигуру слепящим ореолом. Незнакомец скользил перед собой взглядом, будто не замечая Фарамира, но точно зная, что он здесь. — Кто он? — поборов внезапную дрожь, негромко спросил молодой человек. — Он наш король, — с гордостью и почтением в голосе молвил Боромир. Он весь вытянулся, расправив плечи и вскинув подбородок, глаза его сияли. — Наследник Элендила, истинный правитель Гондора. Имя ему — Арагорн. Блуждающий взгляд Арагорна вдруг стал очень сосредоточенным. Он поднял голову и, слегка сдвинув брови, посмотрел поверх плеча Фарамира, как раз туда, где стоял Боромир. На мгновение на лице короля отразилось искреннее удивление, но он ничего не сказал, лишь легкая улыбка коснулась его губ. — Он прирожденный вождь, — твердо проговорил Боромир. — Лишь ему по силам сплотить свободные народы Средиземья и привести нас к победе. Но правда в том, — гондорец понизил голос и лукаво усмехнулся, — что он ничего не знает об управлении королевством. Ему нужен будет наместник, способный поддержать его в бою — мечом, а в мире — дельным советом. Ты нужен ему — больше, чем полагаешь и чем догадывается он сам. Иди за ним и верь в него, как я верю в тебя. Фарамир повернулся к брату и долго молчал, чувствуя, что это их последняя встреча. Он хотел проститься, но не знал как, и Боромир, поняв все без слов, крепко обнял его. — Я сделаю все, чтоб славное имя твое не изгладилось из людской памяти, — горячо пообещал Фарамир, — а истории о твоей доблести звучали в стенах Белого Города до скончания веков. Боромир спрятал улыбку в усы и отошел назад. — Ступай, младший брат, — строго велел он. — Ты должен успеть. Фарамир кивнул и устремился прочь, не боясь более сбиться с пути. — Мы увидимся еще? — он оглянулся у самого края, но Боромир уже исчез. Черные тучи разошлись. Выскользнувший из-за них тонкий лунный серп посеребрил небосклон, а западный ветер принес свежий терпкий аромат.***
Арагорн вдохнул живительный запах ацэласа полной грудью и задержался на пороге, ощущая легкое замешательство. «Ты призвал меня из тьмы, Государь», — молвил Фарамир, едва очнувшись. Голос его звучал слабо, но уверенно, словно он точно знал, к кому обращается, но Арагорн был убежден, что не встречался прежде с младшим сыном наместника Дэнетора. Было и еще кое-что… — Бродяжник, ты в порядке? — услышал он встревоженный голос Пиппина. Арагорн взглянул вниз и тепло улыбнулся маленькому хоббиту. «Хотя не такому уж и маленькому, — подумалось ему мимолетом, — после фангорновской-то водицы». — Не тревожься, друг мой Перегрин, на остаток века сил достанет, — отозвался он и тут же пожалел о необдуманном ответе. Устрашающе раздув ноздри, Пиппин вцепился в его рукав и потащил по коридору, сердито ворча: — Тогда пошли скорее, чего пол-то напрасно протирать! Мерри ведь ждет! Арагорн слушал бурчание хоббита вполуха, думая о своем. Было кое-что еще. Там, во тьме, когда он звал Фарамира, он ясно ощутил чье-то незримое присутствие. Словно блуждающий огонек помог отыскать затерявшегося в пустошах странника, а затем бесследно растворился в ночи. И неожиданно на душе Арагорна, истерзанной тревогами и испытаниями, стало очень спокойно.