Королевич с ножами

В десять Каспиану в руку вкладывают первый кинжал, и он режет пальцы по незнанию, по неосторожности, он юн и полон слез, а кровь у него сладкая-сладкая, будто весь он — не будущий королевич самой могущественной страны, а кувшин с ягодным вином. В одиннадцать он уже помогает нянюшкам на кухнях: ловко разделывает тушки и сдирает шкуру с кролей, потрошит змей и вскрывает мидии так, словно был рожден уничтожать. Под его мечами скрипит, плача, камень, крошка пачкает белым пальцы, и Каспиан не знает, когда стоит остановиться. Никто не учит его этому, и у него все руки в порезах, вместо души — ветер, всезнающий, всеведущий, и нет указов, способных удержать его. До трона он еще не достает из-за низкого роста. Поэтому стоит дядюшке отбыть на охоту, Каспиан тут же запрыгивает на него с разбегу, обязательно отбивая себе спину и затылок, и потом сидит, довольно болтая ногами в воздухе. Слуги, боясь поднять на него взгляд, за спинами кличут его королевской погибелью. Их руки, как и руки королевича, изрезаны так же глубоко, но, в отличие от него, им не приходится выбирать. Стоит ему поднять взгляд, они вздрагивают и лопаются красным, трескаются тонкой корочкой, что так приятно разжевывать во рту. У Каспиана вечные красные разводы на зубах и в уголках губ, кровь под его ногтями, по ночам люди боятся выходить на улицы о того, что велик шанс не вернуться обратно. **** С клинков Каспиан привык пить вино, кровь и чужой страх — так много его в их стране и за её пределами. Но когда и они заканчиваются, он отправляется в дикие земли на безжалостную охоту, высмотрев в старых легендах живые мишени. **** В поросшей лесами и высокой, рассекающей пальцы травой Нарнии гуляют ледяные ветра, и звери рычат по особенному яростно, но даже этому не остановить его. У Каспиана в ушах хохотом гремит эхо от горных камнепадов, реки путают его долгие месяцы, туманы залегают у него в легких зеленой слизью и мхом. Королеву Люси он выслеживает в грифоньих гнездах, низкую и тонкокостную, вначале он привязывает её к раскаленной солнцем скале и выдергивает из неё все перья, освобождая человеческое тело от налета времени, а затем, когда у неё кончается кровь и слезы, вскрывает её грудную клетку, пробуя сердце на вкус — оно, еще трепещущее в его руках, покрыто жилами и такое крохотное, человеческое, простое, что он разочарованно разжимает ладонь, не донеся лакомство до рта. Сердце падает в желтый песок и катится к обрыву, по пути кутаясь в перья, но Каспиан умнее — он давит его сапогом, наслаждаясь сочным чавканьем, и, покривив душой, все же признает начало охоты удачным. Король Питер долго бродит за ним по полям, оставляя звериные следы с росчерками острых когтей, но у Каспиана — целые заводи терпения, гнилого, дерганного, что течёт по наконечникам стрел черным змеиным ядом. Львиное мясо не такое вкусное, как птичье, но Каспиан не снимается с лагеря неделю, пока не съедает все, а кости забирает с собой, оставляя только треснутый череп, да выдерганный пух из гривы. Кровь у Питера вязкая, илистая, с привкусом песка, жилы толстые, и Каспиан то и дело сплевывает, приближаясь к побережью. Красавицу-королеву Сьюзен Каспиан вылавливает сетью с острыми рыболовными крюками через каждые два узла. Пригвоздив её гарпуном к песчаной гряде, он отплевывается от соленой морской воды. Затем с наслаждением нарезает её, полупрозрачную и кричащую, и она расползается, будто тонкий слой крови по мокрому столу — сквозь неё Каспиан видит свои же ботинки, а вместо сердца у Сьюзен он находить лишь горсть жемчуга, пробует на зуб, морщится и выбрасывает обратно в море. В звонкие-горькие семнадцать Каспиан заходит в темные горные пещеры, будто во дворцовые коридоры, и те стелятся ему под ноги сотней звуков, от которых что-то внутри него клокочет от восторга. Прихватив с собой чадящий факел и с десяток когтей-кинжалов, Каспиан в какой-то момент доходит до самой последней пещеры и останавливается там, но не от того, что дорога закончилась. Его ноги вязнут в его же собственной тени, ни двинуться, ни вдохнуть; хищно скалясь, он рвется с места, распугивая огнем тьму, да хохочет, но что-то не отпускает его. Летучие мыши над его головой тихо скрипят тонкими острыми зубами, словно улыбаюсь – тень Каспиана проседает в пустоту, становясь чернее ночи, чернее тишины, и когда из неё высовывается когтистая рука, ветра внутри Каспиана замирают, переставая дуть. Ошалев, он тычет факелом в тьму, силясь отогнать костлявый силуэт, весь в черной жиже, который медленно выползает из черной заводи в полу, которую Каспиан по незнанию все это время носил с собой, показывая свои слабости, показывая себя – со всех сторон, так, чтобы было слаще потом доламывать, высасывая тепло из основания косточек. Песок идет волнами, топорщится, шуршит недовольно, над уровнем каменного пола уже виднеется голова и обе руки. Когда существо перекидывает ногу, и, опираясь на неё, наконец, выползает, Каспиан слышит в ушах только стук собственного сердца — оно, настоящее, живое, бьется о ребра так, что пульсируют кончики пальцев, но он не согласен сдаваться так просто. У льва были острые клыки, у птицы — когти, у морской красавицы тонкий трепещущий голос. У короля Эдмунда на голове корона из чужих костей и дыра в груди там, где должно быть сердце. Он выпрямляется от пола прямо напротив Каспиана, плавно поднимает тонкие руки, счищает с лица черную жижу, откидывает склеенные пакли-волосы назад и выжидающе смотрит. У Каспиана на руках и своя, и чужая кровь, ладоням так скользко, что не удержать ни ножи, ни стрелы; удача, смеясь, скрежещет, соскальзывая, словно срываются друг по другу лезвия двух ятаганов, высекая искры. Не удержать Каспиану и факел, но он старается из последних сил — знает, вычитал, вырвал из старых ветхих страниц о том, что тьма страшится только света, угадывая по себе самому: черное перекрыть можно только белым, ему всегда было тошно от этого цвета, и, сжав зубы, он размахивается и кидает в последнего короля факел. Тот ловко ловит его — пламя нежно целует ему пальцы, обтекает, не причиняя никакого вреда, и, поднеся факел к самому лицу, Эдмунд высовывает длинный острый черный язык. «Я. Не. Боюсь». Сердце Каспиана гаснет, шипя, дымясь, в то время как склизкие пальцы уже гладят его шею, распахивая рубаху на груди. Кровь у Каспиана сладкая-сладкая, как в детстве, кинжалы лежат в пыли, белой, пачкающей пальцы, но он уже не тянется к ним.