Книги в ожидании

Книжки лежали на полу. Две стопки высотой почти по полметра каждая — в углу комнаты, спрятанные за диваном так, что не видно им было ни других книг, ни полок. Книги беспокойно переговаривались, потому что не знали, что их ждёт впереди. Прежний их хозяин собрался уезжать навсегда и передал их новым хозяевам. А те будто забыли об этих книгах — и книги так и стояли двумя стопками на полу, сначала испуганно помалкивая, потом — беспокойно переговариваясь. Громче всех возмущалось несколько книг, которые привыкли считать себя лидерами и даже, может, теми, кто формирует общественное мнение в книжном шкафу. — Когда нас поставят на полку? — интересовалось серьёзное издание какого-то классического произведения. — Стоим в углу словно какая-то табуретка. Мы тут отсыреем, запылимся, нас продует. Это просто неуважение... — Это неприятно, конечно, — бубнила книжка в мягкой обложке с развлекательным романом внутри, — но надо подождать. Может, у них просто места нет. Полок мало. А нас много. — Более чем неприятно, — возражал толстый том в чёрной обложке, лежавший в самом низу одной из стопок. Этот том был очень одинок: он мало кому нравился из книг — из-за мрачного характера и мрачного содержимого. — Мы уже почти неделю тут лежим. Неделю! Толстый том в чёрной обложке говорил громче, чем обычно, хотя не чувствовал себя таким уж возмущённым. Просто ему хотелось, чтобы другие книги его услышали и с ним согласились. Ему нравилось быть частью большого обсуждения. Или хотя бы переживать общую беду. — Может, о нас просто забыли? — предположило серьёзное издание классики. — Обо мне часто забывают. Не устаю этому возмущаться. — О нас, — хором заявил философский трёхтомник, — раньше не забывали! Этот трёхтомник прежние хозяева, в самом деле, часто брали с полки, к подобному невниманию он не привык, потому его недовольство стало, в конце концов, ещё громче, чем у серьёзного издания классики. То-то хоть привыкло к невниманию. — Может, — предположила книга мемуаров начала прошлого века, — нас готовят к библиотеке? — Нет, это исключено, — уверенно возразил трёхтомник. — Никакой библиотеки! Наши хозяева заботятся о нас. Слово «библиотека» книги произносили всегда понизив голос. Суеверия существуют везде — существовали они и среди книг. Считалось, что чем реже это слово звучит, тем ниже вероятность, что книги в самом деле отдадут в библиотеку — место, которое среди книг считалось самым ужасным на свете. — Это прежние заботились о нас, — печально возразила книга мемуаров. — А этим мы, может, безразличны. Нас ждёт библиотека. Нас будут читать все подряд, мы не будем задерживаться ни в одном доме больше, чем на несколько недель… если повезёт, нас кто-нибудь забудет вернуть или украдёт. А если не повезёт… ох, что угодно может случиться! Остальные книги только зашикали на книгу мемуаров, которая вечно портила всем настроение. Первой на долгожданную полку отправилась рабочая тетрадь для изучения иностранного языка. Они была порядком отсыревшей, листы отходили от корешка, и другие книги за её спиной уже давно переговаривались, что ей не так долго осталось стоять на полке и что очень скоро её отправят на мусорку или иным способом избавятся — кому нужна испорченная книга. Да ещё поговаривали, что внутри в этой рабочей тетради листы исписаны. Но этого никто сказать наверняка не мог — рабочая тетрадь никому не показывала свои страницы внутри, а спрашивать о таких вещах было неприлично. Но именно её — отсыревшую, с отходящими листами, может, исписанную внутри — первой отправили на полку. — Это несправедливо, — вздохнул сборник исторических статей, который редко жаловался на судьбу, но тут не выдержал. — Ещё как, — согласилось серьёзное издание классики. — Её на полку, а нас в библиотеку, — заметила книга мемуаров. — Но я всегда знала, что мир несправедлив. Но зависть их была напрасной. Едва рабочая тетрадь оказалась на полке, как выяснилось, что на той же полке — среди других рабочих тетрадей — оказалась точно такая же, только целая и не отсыревшая. Разумеется, новая соседка вызвала у этой, целой, рабочей тетради бурю возмущения. И другие тетради и учебники на полке к этим возмущениям присоединились, ругая несчастную новоприбывшую рабочую тетрадь на чём свет стоит, упрекая её в подлости и хитрости. Кто-то даже говорил, что отсыревшая обложка заразна, потому скоро все станут отсыревшими. Медицинскому справочнику стоило многих усилий, чтоб всех разубедить. Второй — на следующий день после рабочей тетради — на полку отправилась книжка одного недавно умершего итальянского автора. Её поставили к другим книгам того же автора. И хотя ни одна из них никогда не видела своего автора, да и вообще они были переводными — написанным на русском, не на итальянском — они всё равно грустили из-за смерти своего автора, словно умер кто-то очень дорогой для них. Потому та часть полки, где они стояли, была тихой и тоскливой. И когда новая книжка попала на полку, её приняли с печальным гостеприимством. Ей были рады, как тому, кто причастен к общему горю. Но после этого ещё неделю книги стояли на полу. И если раньше все были будто бы в равном положении, то теперь две книги их стопок уже стояли на полках, как и положено всякой достойной книге. — И это были не самые лучшие среди нас! — ворчало серьёзное издание классики. — Сырой учебник и какой-то перевод! Просто несерьёзно. — А кто теперь серьёзен? — риторически вздохнула книга мемуаров, уже чувствуя, куда вот-вот повернётся спор. И в таких спорах она неизменно принимала сторону серьёзного издания. — Это вы переводы несерьёзными называете? — поинтересовался сборник исторических статей, написанных очень хорошим французским автором, который тоже умер не так давно, и сборник до сих пор не оправился. — Да, называю! — не отступилось издание. — Почтовые лошади просвещения! Пф! — И это ещё мягко сказано, — добавила книга мемуаров. — Это невежливо, — тихонько вздохнул тонкий сборник перевода французских стихов. — Хоть и лошади, но просвещения же. Есть и от переводов польза. — Нехудожественная! — возразило издание классики. — А стихи переводить нельзя. — Ох, откуда он такой умный, — пробормотал развлекательный роман. И книги, позабыв о том, что они лежат на полу уже больше недели, погрузились в свои обычные споры. Только одна из книг не принимала участие в этих спорах — толстая книга в чёрной обложке и с очень мрачным содержанием. С ней редко говорили, её даже побаивались. Всего ненадолго — пока все беспокоились из-за лежания на полу — эта книга почувствовала вдруг себя частью компании. Она даже позволила себе ненадолго поверить, что дальше так и будет — все так и будут дальше с ней говорить, она больше не будет одинокой. Но едва только разговор свернул с беспокойства о том, почему их никак не отправят на полку, как об этой книге все забыли. И пока вечный спор о переводных книгах шёл на новый виток, толстая книга в чёрной обложке молча лежала в самом низу стопки, переживая далеко не первое в своей жизни разочарование. Прошло, наверное, ещё десять дней. Во всяком случае, книга в чёрной обложке была уверена, что именно такой срок они лежали на полу. Говорят, что привыкнуть можно ко всему, и книги привыкли. На полу, конечно, дуло, но не так уж страшны были книгам сквозняки. О библиотеке то и дело принималась вздыхать лишь книга мемуаров. Остальным уже казалось, что это место — на полу за диваном — так и останется их местом. В конце концов, как рассказывала книжка одного малоизвестного писателя, сменившая уже пятерых хозяев, бывают такие дома, где книги живут на подоконниках — и вот там дует по-настоящему! И сыро по-настоящему! Зимой иногда даже снегом слегка заметает, а снег — это та же вода. А летом солнце такое яркое, что корешки и обложки постепенно выгорают. И правда, обложка этой книги была довольно туклой, а отдельные линии рисунка на ней и вовсе пропали. — Место на полу — это не так уж плохо, — неуверенно размышлял том под чёрной обложкой. Но уж его-то никто слушать не собирался. В конце концов, оказалось, что все, прочившие библиотеку или вечную жизнь на полу, ошибались. Почти месяц спустя почти все книги водворили-таки на полку — совершенно пустую, новую полку, предназначенную только для них. — Наши новые хозяева не так уж плохи, — заявило тут же серьёзное издание классики. — А я рассчитывал с кем-нибудь познакомиться, — разочарованно пробормотал развлекательный роман. — Думал, с другими романами на полку попаду… а тут выходит, вас терпеть. И ваши скучные споры. Из двух стопок книг на полу — но только до вечера — остались том в чёрной обложке, сборник фантастики и тонкая книжка в мягкой обложке, написанная одним популярным среди интеллектуалов писателем. Писатель был очень стар, и книжка жила в постоянном беспокойстве, что он вот-вот умрёт. Потому она едва заметила, что по-прежнему лежит на полу, тогда как почти все уже отправились на полку. А вот сборник фантастики возмущался, не умолкая. Прежде к нему относились с большим уважением, и такое обращение казалось ему невыносимым. Том под чёрной обложкой пытался урезонить фантастику, но толку от этого было, как обычно, никакого. Вечером и фантастику, и книжку в мягкой обложке — к их удивлению — отдали другим людям. Обе оказались на полках с сородичами — фантастика с другими изданиями фантастики, а роман писателя, любимого интеллектуалами, — среди таких же. Им пришлось, конечно, заново знакомиться со всеми, заново становиться частью коллектива, что редко проходит легко и гладко, но, в конце концов, их приняли (как и бедную рабочую тетрадь с отсыревшими листами). Чёрный том с мрачным содержанием пролежал на полу ещё неделю. Приходившие в гости люди иногда брали его полистать — и тогда том надеялся, что его заберут, как забрали фантастику и книжку в мягкой обложке. Но потом его отправляли на пол, а иногда на диван. И ничего не менялось. Тем временем на новой полке оказалась ещё пара книг — сборник народных сказок и всем известная сказочная повесть одного француза. Их переставили на новую полку с одной из старых. И никто не знал, что своей суммарной толщиной они были примерно равны тому под чёрной обложкой. И в тот же день том под чёрной обложкой оказался, наконец, на полке. На одно из нижних, куда ставили книги большого формата. Но что самое интересное — ярдом с книгами на ту же мрачную тему, что и он сам. И впервые в жизни у тома под чёрной обложкой появились заинтересованные собеседники, и потому он ничуть не жалел, что пролежал на полу целый месяц. Ради такого стоило и переждать.