Разреши мне

Интервьюер: Вы когда-нибудь дрались с братом? Вадим (пожав плечами): Нет. Мы и в детстве не дрались, довольно большая разница в возрасте.

***

…они бы могли ещё долго орать, но отыгранный концерт сделал своё дело, вытянув добрую часть энергии и притушив кайф. Оба резко замолчали и, тяжело дыша и сглатывая слюну, уставились друг на друга. Глеб словно пытался прожечь брата насквозь пристальным и колючим взглядом исподлобья. В моменты злости Глеб напоминал Вадиму отца — голубые глаза Рудольфа, когда он сердился, становились ледяными и равнодушно-жестокими. Хотя, пожалуй, равнодушие не перешло Глебу по наследству. Глеб рванулся в сторону Вадима, будто хотел, наконец, врезать как следует — но вместо этого неаккуратно стиснул его за шею обеими руками, чтобы не мог отвернуться, и прижался губами к губам. Сильно, отчаянно, больно, очень больно — «ай! не держит себя в руках! целует будто наказывает!» — кусал до крови. Потом вдруг ослабил хватку, руки задрожали. Его губы подрагивали, когда Глеб мягко касался ранок на губах брата. Его тело била дрожь, когда он прижимался ближе. — Пожалуйста… — почти беззвучно выговаривал он, путая, сминая ладонями взмокшие волосы Вадима. — Пожалуйста, — зарывался носом в пахнущие потом и куревом кудри, поймал ртом серьгу и почти сразу выпустил. Чуть отклонился, чтобы смотреть Вадиму в лицо: — Пожалуйста, Вадик. Вадик разрешал ему. С самого детства младшего у него не было сил бороться с этим. Игрушки, книги, пластинки, гитары, песни, наркотики — только себе!.. Нет, только тебе. И вот теперь… Глеб дрожал от возбуждения и страха, неглубоко и прерывисто дышал, приоткрыв рот. Мокрые завитки волос прилипли ко лбу и шее. Глеб смотрел на него с мольбой и трепетом, растерянностью. Зрачки расплылись — и Глеб быстро отвёл глаза, прикрывая веки с длинными ресницами. Он бормотал, осторожно касаясь тела Вадима ладонями, готовый оттолкнуть, если оттолкнут. Или поступить иначе. — Пожалуйста-пожалуйста-пожалуйста-пожалуйста, — глухо, то зло, то смущённо прося, повторял Глеб, — Пожалуйста-пожалуйста-пожалуйста… …пожалуйста-пожалуйста-пожалуйста-пожалуйста-пожалуйста — сумасшедшим, гипнотизирующим ритмом стучало в голове. Вадим глубоко вдохнул, дёрнув глазами к потолку. Помедлил несколько минут, а потом молча положил руки Глебу на пояс. Тот тут же затих и замер, не поднимая взгляд. Вадим задрал на Глебе край красной кофты и с грубой уверенностью хватанул набухший член через штаны. Глеб охнул — а брат не стал мешкать, расстегнул штаны и начал ласкать. Глеб цеплялся за его плечи и, уткнувшись лбом в грудь, смотрел не отрываясь, как ходит по члену шершавая уверенная ладонь. Глеб сладко постанывал на высокой ноте, не собираясь сдерживаться. Вдруг метнулся рукой вниз и сжал себя, чтобы долгожданное удовольствие не кончилось слишком рано. Вадим цокнул языком, но мешать не стал. До предела, впрочем, Глеб всё равно дошёл быстро и, изливаясь брату в руку, вцепился зубами ему в грудь, закусывая ткань. Вадим вытер руку концертным полотенцем и убрал обмякший член обратно, посчитав проблему решённой. Когда он застёгивал ширинку, то почувствовал настойчивые прикосновения, ощупывающие через кожу штанов. Вадим быстро перехватил руки Глеба за запястья и отвёл от себя. Глеб вскинул голову. — А тебя? — Нет. — Но… — Глеб тронул языком нижнюю губу и вопросительно поднял брови, — почему? — Не хочу, — Вадим помедлил, — никогда не хотел такого. Он ослабил хватку — и руки Глеба бессильно выскользнули. — Да?! — выкрикнул Глеб, с яростью глядя на брата. Потом вдруг умолк и замер, опустив голову. Большим и указательным пальцем он обхватил запястье и потирал руку об это кольцо. — А я, знаешь, — он посмотрел исподлобья, сквозь упавшие на лицо пряди, — всегда хотел тебя целым, Вадик. Моим, целым. Думал, что смогу. Смогу, правда… И я не умею в полумеры, только вот так. Будь иначе, я бы ещё хотел тебя навсегда. Но… Глеб дёрнул подбородком, задирая его выше — посмотрел, сощурившись, улыбнулся криво — с насмешкой и горько, как он умел. Его взгляд снова покрывался ледяной коркой, сковывая желание, сковывая уязвимость. — Но брат — это уже навсегда. Это уже на всю жизнь. Ты знаешь, Вадик? Знаешь? Знаешь…