Потерянная Душа

Сорси плевать на всех. Ему плевать, во что превратился окружающий мир: его мир давно уже сжался до размеров графского замка. Ему плевать, чем занимаются другие обитатели: у большинства интересы не распространяются дальше чашечки красного чая, выпитой в кресле у камина, и «попугать немытую деревенщину». Ему, честно говоря, на все это наплевать. Сорси бродит по замку неприкаянной тенью, долгие часы проводит в темных закоулках в обществе крыс и пауков, стирая со старинных картин пыль указательным пальцем левой руки. От его острых когтей на краске остаются длинные продолговатые полосы. Он так и не привык, что теперь может разорвать человеческое горло одним легким движением руки. Нет, поначалу Сорси был образцовым вампиром. Как и все, охотился, с ног до головы пачкаясь в алой крови и с жадностью наблюдая за агонией смертных. Как и все, с восторгом участвовал в оргиях, когда перед лицом то и дело мелькают чьи-то руки, ноги, обнаженные груди и половые органы. Его пьянила эта вседозволенность, полная независимость от мирских законов, до жути заводила одна мысль о том, что он вампир. Как и всем, Сорси нравилось быть бессмертным. Ему нравилось ощущать себя другим, не таким, как его бывшие любовницы и любовники, не таким, как родители, которые с каждым днем старели и умирали — где-то на другом конце мира (на самом деле — всего в паре миль от замка, но Сорси старательно гнал эти воспоминания из своей памяти). Ему нравилось это ощущение превосходства. Ему нравилось, что в ранее худом, слабом и болезненном теле теперь поселилась невероятная сила, что он может без усилий завязать узлом подкову и вырвать из земли с корнем дерево. Ему нравилось… А потом, как происходит с каждым вампиром — с кем-то раньше, с кем-то позже, — ему стало скучно. Ему стало скучно смотреть на кровавые жертвоприношения, надоело смотреть на еще бьющиеся сердца в когтистых руках собратьев. Он пресытился бессмысленными соитиями, возненавидел общество других вампиров и начал искать что-то иное. Сначала в замке. Потом за его пределами, но вилы и факелы суеверных селян быстро отбили охоту. И тогда Сорси скрылся во тьме бесконечных коридоров и комнат, где веками не ступала нога ни одного существа, скрылся среди безмолвия и тишины прохладных каменных стен. Бесплотным призраком он бродил меж останками былого величия, дышал влажным воздухом башен и гремел кандалами в подземельях, словно излишне ретивый призрак. Кто-то из братьев метко прозвал его Потерянной Душой замка. Прозвище прижилось, и Сорси, в принципе, был даже не против. Ведь ему плевать на все и всех. Вернее, ему было плевать. Ему было плевать ровно до тех пор, пока в замке не появился новый обитатель. Никто не признался, что обратил ее, да Пуазон и сама не смогла бы узнать своего создателя. Она была совсем молоденькой — как вампир, но не как человек: смерть догнала ее в сорок восемь с хвостиком. Однако разум ее даже в таком почтенном возрасте все еще оставался на уровне десятилетнего ребенка. Это великовозрастное дитя, милое и наивное, сразу же пришлось по нраву всем жителям замка. Где появлялась Пуазон, в то же мгновение начинался праздник. Она приносила с собой давно позабытый вампирами жар южного солнца и аромат луговых ромашек; ее пухлое тело, спрятанное под бешеной расцветки кукольным платьем, приковывало взгляд каждого, кто хотя бы раз смотрел на нее. В Пуазон было больше жизни, чем во всех обитателях замка вместе взятых. Она постоянно находилась в центре всего, задавала вопросы и требовала на них ответы, обижаясь на любой отказ; она не замолкала ни на секунду, говорила, восторженно кричала, размахивала руками, невероятно эмоционально реагируя на все. Над ней посмеивались, отпускали шуточки, не воспринимали всерьез, но по-своему любили — и она отвечала тем же, хотя почти никого здесь не знала. Когда Сорси увидел ее впервые, ему захотелось свернуть ей шею, как излишне громкому куренку. Когда он встретил ее во второй раз, у него возникло нестерпимое желание медленно и с особым садизмом содрать с нее это нелепое платье вместе с кожей и сбросить ее жирную тушу с самой высокой башни. Третий раз оказался совершенно иным. Они встретились в коридоре на третьем этаже западного крыла замка. Сорси забрался с ногами в стенную нишу и полулежал в ней, бесцельно пялясь в темноту. Время давно замерло для него, весь мир умер, лишь сквозняк, шевеливший прядь его волос, все еще напоминал, что где-то за этими стенами все еще тлеет жизнь. Шаги ее каблуков гулко отдавались от каменного пола и расходились почти видимыми волнами. Сначала далекие, они все приближались, становились громче и вдруг затихли. Она остановилась у ниши, неловко теребя в руках тряпичную куклу. Игрушка имела черные волосы, нарисованную щербатую улыбку от уха до уха и звалась Виктором. Эта страшненькая кукла была единственной вещью, которую Пуазон принесла с собой в замок. Если бы сейчас она сказала хоть слово, Сорси бы все-таки свернул ей шею. Не поленился бы выбраться из ниши и сломать хрупкие позвонки одним резким движением. Вот так: хрусть! — и все. Не потому что она его бесит, нет. Потому что эти забытые даже самим адом коридоры уже давно стали его единоличным владением, где он мог в одиночестве спокойно и безмятежно медленно умирать год за годом. Присутствие же Пуазон нарушало эту хрупкую гармонию. Приподнявшись на локтях, Сорси настороженно ожидал ее действий, наблюдая из густой тьмы каменного алькова. Как и он, как и любой вампир, она видела в темноте достаточно хорошо, чтобы различить опасный блеск его глаз в этой могильной мгле. Лишь от нее, от того, как она поведет себя, зависел не только внутренний покой Сорси, но и ее собственная жизнь… Ну же, посмей сказать хоть слово, всего одно слово — и я… Будто услышав его мысли, женщина сделала несколько робких шагов из стороны в сторону, словно решая — уйти или нет, и вдруг села возле ниши, привалившись спиной к стене. Из-под пышных юбок и подъюбников появились толстые ноги в кружевных чулках, которые Пуазон вытянула перед собой с тихим вздохом. Сидя на королевском пурпуре, Виктор тускло блестел стеклянными глазами, будто бы с укоризной глядя на вампира, и солома посыпалась из прорехи у него на затылке. Сорси промолчал. Лег обратно, царапая лопатки грубым камнем, чуть приоткрыл рот, касаясь языком холодного замкового воздуха, и вновь уставился в пустоту, словно и не замечая присутствия рядом другого существа. Они еще несколько раз сидели вот так — в темноте и тишине, не обмениваясь ни словом, ни звуком. Слушая редкое дыхание друг друга и разглядывая пылинки, кружащие в воздухе. Каждый думал о своем, каждый как-то по-своему переживал эти моменты, накрепко впечатывая их в свою память. Оба они понимали, что эти мгновения — особенные. Они сидели рядом, не касаясь друг друга ни телом, ни мыслями, но намного ближе, чем кто бы то ни было. А потом Потерянная Душа вновь вернулся к оргиям, пирам и вечному празднику в обществе других вампиров. Сорси все еще было плевать на всех, но он научился умело прятать это безразличие за лисьей маской. Научился изображать того, кем не являлся. Вновь стал балагуром и весельчаком, опасным садистом, получающим удовольствие от медленной, выжигающей жертву изнутри боли. Опять начал принимать участие в ночной охоте и с особым наслаждением опустошал окрестные деревни, упиваясь силой и безнаказанностью. Он снова стал Сорси-прежним. Но при этом глубоко внутри его прогнившей душонки ему по-прежнему было плевать на всех. На всех. Кроме Пуазон.