Disciple — Things Left Unsaid
Десятое число, месяц сентябрь. У Стайлза невыносимо тяжелые годы за спиной, разбитое вдребезги сердце в тёплой ладони и нелёгкая задача собрать его по острым осколкам, что больно режут кожу до крови, чтобы вновь научиться дышать. Стайлз должен сделать это: причина этому мирно сопит в соседней комнате и носит имя Лоррейн Мартин Стилински. Сегодня ей исполнится шесть. Ровно столько её матери нет рядом с ними. Ровно столько её матери нет рядом с ним. Годы идут слишком быстро, словно отрываясь от преследования, спешат скрыться за первым поворотом, ныряя в неизвестность. Но Стайлзу наплевать, он давно не преследует время. Стайлз не гонится от неизбежности. Отпустив корабль жизнь в самостоятельное плавание, он не спешит встать у руля. Стайлз помнит тот день поминутно, словно непрерывно живёт только им несколько лет. Он помнит, как его пересохшие губы шептали «я тоже люблю тебя» в переполненном коридоре госпиталя. Руки в замок, глаза в пол, на часах без пяти минут до полного сумасшествия. Стайлз всегда ей отвечал. Всегда отвечал на сладкое «люблю тебя», что она неустанно твердила ему каждый день. Это было их ежедневным ритуалом. Ярко-красные губки шептали «люблю тебя» на ночь, перед сном, оберегая от кошмаров. «Люблю тебя» будило его по утрам, «люблю тебя» отправляло его на работу и встречало вечерами в общем семейном доме. И Стайлз всегда ей отвечал. Лишь однажды он допустил оплошность, которая снилась ему по ночам каждый день, что он проводил без неё. В тот день он ей не ответил. В тот самый день, который стал последней главой их истории. Это был их последний разговор: она возвращалась от матери, пока он занимался ужином. Кропотливо смешивал нужные ингредиенты старого рецепта, прижимая плечом трубку телефона к уху. Они говорили о трогательных глупостях, о которых, полагал он тогда, они успеют наговориться. Он прервал их разговор, он первым повесил трубку, он оставил их ежедневный ритуал незавершенным. Он просто полагал, что они успеют наговориться. Тот день был насмешкой над ними обоими, пощечиной, которую Стайлз не мог ожидать. Кто мог предположить, что после всего через что им пришлось пройти, их сумеет разлучить глупая авария? Если бы Стайлз верил в высшие силы, то никогда не простил бы им этой жестокой шутки: самый мрачный день в его жизни принёс ему великое счастье. Число десятое, месяц сентябрь: он навсегда потерял одну и впервые встретил другую.∆∆∆
Малышка Лоррейн плакала без перерыва с той минуты, как он впервые привёз её домой. Она заливалась горькими слезами днями напролёт, словно чувствовала скорбь, окутавшую душу её отца мрачно-черными нитями печали. Словно боль в его навечно израненном сердце передалась ей по наследству. Она пристально смотрела на него пронзительным взглядом зеленых глаз своей матери и не позволяла засыпать по ночам. Таблетки от головной боли не помогали, настенные часы тикали и мешали ему спать, а за окном раз за разом появлялся желто-розовый рассвет и шепчет о его потере. Временами Стайлзу хотелось сбежать. Это было легко — один звонок Натали или отцу мог позволить ему устроить себе выходной в любой день недели или месяца. Но Стайлз не хотел упрощать свою жизнь. Он хотел быть хорошим отцом, он считал это долгом перед Лидией. Он считал это долгом перед самим собой. Однажды отец сказал ему (а он знал, о чем говорит), что время никогда не излечит его ран — глубоких и кровоточащих, но боль притупится. Однажды она не будет столь острой, чтобы оставлять царапины на ярких картинках-воспоминаниях в его голове. Но Стайлз никогда не хотел забывать эту боль. Стайлз хотел принять её, как часть его самого.∆∆∆
Стайлз потратил много времени на то, чтобы малышка Лоррейн привыкла крепко спать по ночам. А в ответ она смеялась — громко и заразительно, как её мать и улыбалась её улыбкой. Медные завитки волос на её голове напоминали ему о недосказанных словах, а в её глазах виделось его будущее, волочащее за собой его прошлое. И он любил её. Любил сквозь боль и отчаяние. Любил сквозь усталость и скорбь. И отныне его израненное сердце билось лишь ради неё. Ради малышки Лоррейн — его маленького солнца — с улыбкой и трогательными медными завитками волос её матери. Она была новой главой его жизни, но он не позволил маленькому ритуалу прошлого остаться лишь горьким воспоминанием. И каждый раз, когда звонкий голосок твердил: — Я люблю тебя, папочка. Стайлз всегда отвечал: — Я тоже люблю тебя, Ло.∆∆∆
И сегодня он сделает все как обычно. Тихо войдёт в комнату Лоррейн ночью, в сотый раз перечитает её любимую «Русалочку», поправит одеяло, когда она уснет и едва слышно прошепчет «люблю тебя, Ло» по привычке, чувствуя кисло-сладкий вкус надежды на кончине языка. Он избавиться от настенных часов мешающих спать, встретит желто-розовый рассвет и наконец соберет свое разбитое вдребезги сердце, чтобы вручить ей его до последнего осколка.