Love Hurts.

***

— Почему мы не живём в нормальном мире, где нет всех этих сраных меток и люди могут встречаться и строить отношения с теми, с кем хочется? Вопрос Бана чисто риторический и скорее обращён к шкафчику, нежели к Дэхёну. Ёнгук с силой хлопает дверцей и прижимается лбом к холодной металлической поверхности, а Чон пожимает плечами и элегически заявляет: — Ты и так можешь встречаться с тем, с кем тебе хочется. Только это будет больно и противно. Не знаю, как дрочить насухую вместо того, чтобы заняться сексом с любимым человеком. Или как жрать холодную несвежую сосиску вместо вкусного сочного бифштекса. — У тебя всегда всё сводится к жратве и сексу, — Дэхён Бану нравится, несмотря на то, что порой тот ведёт себя на редкость раздражающе, — как Ёнджэ тебя до сих пор не кинул? — Он регулярно твердит о том, как хочет меня придушить, пристрелить или забить газетой до потери сознания, — хмыкает Чон, и Ёнгук слышит в его голосе нотки нескрываемой нежности, — но чтобы бросить — это никогда. Бан замечает, как он машинально касается плеча. Там у Дэхёна — тёмно-серая надпись, короткая и ёмкая: «Я — твой воин». И это ещё одна причина, по которой Ёнгук отчаянно ему завидует. Метка Чона звучит круто и, что называется, по-пацански, без излишних сантиментов и слащавых словечек. Метка Бана напоминает цитату из какого-то дамского романа. — Сегодня была отличная тренировка. — В раздевалку заходит Ёнджэ и вытирает мокрые волосы тёплым махровым полотенцем. Взгляд Ёнгука цепляется за надпись на его плече: идентичную метке Чона, только желтовато-золотистого цвета. — Что удивительно, но ты, глупая обезьяна, сегодня пропустил всего три мяча. Продолжай в том же духе, и я, может, перестану предлагать тренеру поставить вместо тебя на ворота плюшевую макаку. — Вытирай тщательнее, — невпопад говорит Дэхён и смотрит на Ю с таким нескрываемым обожанием, что Ёнгук едва подавляет желание отвернуться, а ещё лучше, позорно сбежать из просторного помещения, — нам нахрен не нужен на послезавтрашней игре сопливый нападающий. Ёнджэ хмыкает и тянется вперёд, стирая с щеки Чона упавшие капли. Все их жесты и взгляды пронизаны такой интимностью, что Бан моментально ощущает себя на редкость неловко. Будто он прямо сейчас наблюдает за тем, как они трахаются, прямо на узких неудобных скамейках. — Тренер завтра будет гонять нас как сидоровых коз, — устало бормочет Чунхон и тяжело выдыхает. На его плече висит сонный Чоноп, который громко зевает, цепляясь за длинную руку Чхве, как детёныш ленивца хватается за свою маму. Ёнгук стягивает с себя мокрую, пропахшую потом футболку и раздражённо думает, что это, мать вашу, совсем не справедливо. Он как этакая вечная неудачница в любви из американских молодёжных сериалов. Тех забавных несуразных девиц, у которых вечно всё не будь здоров в личной жизни, пока все кругом счастливы и воркуют друг с другом, как влюблённые голубки. В их футбольной команде «Воины Мато» есть сразу несколько человек с парными метками. Есть Дэхён и Ёнджэ с идентичными надписями на плечах, есть Чоноп и Чунхон, у которых на предплечьях красуются одинаковые фразы — «Странный рядом с тобой» — голубого и ярко-зелёного цветов, есть Ифань и Чунмён, у которых на спинах написано что-то на китайском, что — Бан не знает, потому что каждый раз Ву с непроницаемым выражением лица называет новый вариант перевода, но обязательно идиотический и неправдоподобный. Фанаты клуба утверждают, что это круто, ведь, возможно, именно благодаря такой тесной ментальной и физической связи игроки демонстрируют на поле столь виртуозную и слаженную игру. Принято считать, что «духовные половинки» понимают друг друга с полуслова, и, стоит встретить свою пару, как ты моментально обретаешь счастье и вечную любовь до гроба. Бану хочется смеяться в лицо всем этим романтичным идиотам, потому что, чёрт возьми, нет. Но хуже всего то, что от этого всё равно не сбежать, как бы ты ни пытался. Потому что больно физически, так, будто под кожу загоняют миллион крошечных игл, а горло — сдавливает незримый железный кулак, перекрывая доступ к живительному кислороду. — Тренер Хан сказал, что завтра общий сбор в семь утра, — раздаётся знакомый хрипловатый голос, и Бана будто прошибает резким ударом электрического тока. Химчан заходит в раздевалку, на ходу стягивая с себя потную футболку и аккуратно кладя её на лавку. «Сраный педант», — мелькает в голове Ёнгука, и он ощущает, как метка на запястье вспыхивает жарким пламенем, отчего Бан болезненно морщится и с силой трёт зудящую кожу. Ким бросает на него внимательный взгляд и коротко спрашивает: — Таблетки выпил? — Выпил, — кивает Ёнгук и скользит взглядом по его сильной спине. Кожа у Химчана светлая, практически белоснежная, как у какой-нибудь девушки-модели, а не у одного из сильнейших нападающих мировой премьер-лиги. Метка невыносимо жжётся, и Ким слегка морщится, касаясь пальцами своего запястья. — Это пиздец, — еле слышно говорит он, но Бан слышит его отчётливо и ясно, — ебаный беспросветный пиздец. У брата-близнеца Ёнгука Ённама — крутая метка. Тёмно-бордовая надпись «Мы с тобой связаны огнём», и это символично, потому что его девушка работает в пожарной команде, а познакомились они тогда, когда пьяный в задницу брат случайно поджёг петардой шторы в комнате, и его суженая приехала на срочный вызов. С тех пор брат не берёт в рот ни капли алкоголя, вызубрил назубок правила пожарной безопасности и абсолютно, бесконечно счастлив. Бан завидует ему, потому что это несправедливо, когда судьба одаривает лишь одного из близнецов подобным щедрым образом. У сестры Ёнгука Наташи — метка чёрная как сажа и тоже символичная. «Под твоей кожей», как и у её мужа Чару, с которым они на двоих владеют популярным тату-салоном, и Ёнгук думает, что это, пожалуй, лучшие слова, которые могут связывать двух людей, регулярно проникающих острыми иглами под чужой эпителий и обладающих ещё добрым десятком парных надписей по всему телу. У Ёнгука тоже есть пара, которая стоит к нему так близко, что стоит протянуть к нему руку, как он коснётся его, чувствуя под своими пальцами тёплую тонкую кожу. У Ёнгука есть метка, ярко-красная, точно такая же, как у Химчана, только у Кима она розовая, что, как знает Бан, бесит его до алой пелены в глазах. Метки девчачьих цветов, сопливая надпись, от которой так и хочется проблеваться. «Любовь причиняет боль», и Бан это знает не понаслышке. Он не любит Химчана, потому что он бесит, хоть и пара. Потому что его хочется касаться, хочется быть ближе, а нельзя, потому что каждое прикосновение — это очередной приступ, мучительный и сильный, это красные слезящиеся глаза и алые пятна на коже, зудящие почище самой злополучной метки. Это боль физическая, потому что к паре тянет чисто на уровне физиологии, до шума в голове и сбивающегося дыхания. Это боль душевная, потому что грёбаную ментальную связь ещё никто не отменял, как бы сильно от неё ни хотелось избавиться. Говорят, что когда встречаешь свою пару, то жизнь моментально преображается. Ты наконец-то чувствуешь себя живым и полноценным, потому что рядом с тобой — та самая вторая половинка, предназначенная тебе высшими силами. Химчан натягивает на себя тонкий светлый свитер и поворачивается к Чонопу, широко улыбаясь и что-то оживлённо говоря про сегодняшнюю тренировку. Ёнгук с силой стискивает запястье, ощущая, как метка болезненно пульсирует, как свежий ожог. Краем глаза он замечает, как Ким проводит кончиком пальцев по собственной коже и слегка морщится, и думает, что связь действительно сосёт. Быть помеченным с Химчаном больно. В самом прямом из всех возможных смыслов.

***

Когда Химчана переманивают в команду из другого клуба, он знает, что в коллективе есть кто-то вроде неформального лидера, которого все уважают и побаиваются. Об этом ему говорит менеджер клуба и, дружески похлопав по плечу, советует слушаться Бан Ёнгука. — Он не противный, но если ты начнёшь на него петушиться, то он закатает тебя в асфальт, — шёпотом говорит ему невысокий худощавый паренёк, и Ким думает, что этот Бан ему заранее не нравится. Он видел его вживую всего несколько раз, во время общих турниров, и потому образ Ёнгука в голове складывается достаточно четкий. Химчан знает, что он сильный нападающий, что у него куча татуировок по всему телу, что он трахает всё, что движется, потому что девочкам нравятся плохие мальчики с аурой типичного ублюдка, но при этом пары у Бана нет. Обо всём этом Ким узнаёт из толстого гламурного журнала, который забыла у него дома старшая сестра и который он как-то вскользь пролистал, маясь очередным приступом бессонницы. А ещё он твёрдо знает, что будет петушиться, ибо плевать он хотел на чей-то там авторитет и давно выстроенную иерархию. Химчан всегда был лидером и ведущим. И, видит Бог, совершенно не собирался изменять своим принципам из-за какого-то забитого по шею мудака. На первой тренировке становится понятно, что неприязнь на сто процентов взаимная. Бан смеряет его тяжёлым взглядом и во время спарринга ставит подножку, так, что Ким едва удерживается на ногах. «Уёбок», — мелькает в голове Химчана, и он моментально бросается в атаку, догоняя Бана и выбивая мяч у него из-под ног. Он даёт пас Ёнджэ, который мастерски обходит Чунмёна и с силой бьёт в угол ворот, так, что Дэхён не успевает вовремя поймать мяч и неловко приземляется на зелёное покрытие. Ю издаёт радостный клич и кидается к Химчану, наваливаясь на него сзади, Ким победно улыбается и ловит на себе тяжёлый взгляд Бана. Тренировка превращается в поле битвы, грязной и беспощадной, они фолят и всячески ставят друг другу палки в колёса. Тренер орёт на них матом, но выглядит довольным, потому что, как он выражается, такого накала страстей он не видел даже в пьяных драках в студенческие годы. Каждый пытается перехватить мяч и по возможности сделать противнику больно, Химчан в очередной раз впечатывается в покрытие, когда Бан грубо толкает его в бок рукой в тонкой синтетической перчатке, и едва сдерживается, чтобы хорошенько не врезать ему с ноги. Лицо у Ёнгука грубоватое и какое-то пугающее, с крупными чертами и свирепыми чёрными глазищами, и Химчан думает, что, мать вашу, в пару господину Бану подошла какая-нибудь дикая горилла, на фоне которой он смотрелся бы трепетным утончённым красавчиком. — Ты играешь как хуйло, — говорит ему Ёнгук после окончания тренировки и смотрит на него так, что к голове приливает жар. Кожа на руках начинает противно зудеть, как при острой аллергии, Химчан чувствует на себе взгляды собравшихся вокруг них сокомандников и слышит неуверенный голос Чонопа: — Хён, зачем ты так, он же… — Пошёл ты на хуй, Бан, — отзывается Химчан и широко улыбается, наблюдая за тем, как в чужих зрачках закипает слепая ярость. — Я тебе не очередная тупая сучка, чтобы тут перед тобой стелиться и ходить на цыпочках. Кстати, тебя бабушка учила делать перехват? Мне жаль старушку, потому что наверняка она делает это лучше, чем ты, кривоногое уёбище. Он видит, как Бан стаскивает с себя перчатки и облизывает пересохшие губы, ожидая нападения. И кривится, когда Ёнгук цепляется руками за его плечи и валит на землю, так, что Ким больно ударяется затылком о твёрдую поверхность. — Ублюдок, — выплёвывает Бан, с ненавистью глядя ему прямо в глаза, — грёбаная сука. Его руки скользят выше по плечам и с силой стискивают шею Химчана. В глазах темнеет, Ким хватается за его предплечья и проводит по ним отросшими ногтями, оставляя на коже красные борозды. — Только и можешь, что царапаться, как драная кошка? — Ёнгук растягивает губы в какой-то безумной усмешке и дёргает его на себя, прикладывая затылком об землю. Вопреки всему по телу Кима поднимается жаркая волна, лёгкие будто бы наполняются сжигающим пламенем, Химчан смотрит в тёмные, какие-то безумные глаза Бана и внезапно ощущает, как запястье опаляет резкая боль. Он сдавленно вскрикивает и выгибается вперёд, чувствуя своими бёдрами сильные бёдра Ёнгука, Бан одёргивает от него руки, как от прокажённого, и неверяще бормочет: — Какого хуя? Ты… Он поднимает левую руку вверх, и Химчан видит на его запястье алые буквы, яркие и чёткие. — «Любовь причиняет боль», — машинально читает Ким, и тёмные зрачки Бана расширяются. — Блядь… Только не говори, что ты… Это похоже на дешёвую молодёжную комедию, в которых два злейших врага внезапно оказываются связанными незримой цепью. Ким поднимает вверх руку и молча смотрит на собственную кожу, на которой проявляются светло-розовые символы, идентичные тем, что алеют на смуглом запястье Бана. В душе нарастает липкая паника и какое-то истерическое, лихорадочное веселье, ведь мало того, что метка проявилась на Ёнгуке, так ещё к тому же такая идиотская, слащавая, противного поросячьего цвета. — Охереть, — слышит он сбоку неверящий шёпот Ёнджэ, — да они пара! Мать твою, из всех людей на планете именно Химчан-хён! Что за пиздец? Ёнгуку хочется хорошенько врезать прямо по грубоватому мужланскому лицу. Разодрать кожу в кровь, оставляя некрасивые отметины, и в то же время всё существо Кима тянется к нему и жаждет быть как можно ближе. Это связь, мелькает где-то на периферии сознания, и Химчан открывает рот, издавая нервный, какой-то сдавленный смешок. — Это очень хуёво и значительно всё усложняет, — доверительно говорит он побледневшему Бану, который почему-то подозрительно громко дышит и выглядит каким-то нездоровым. — Но одно радует, что хуже уже быть не может. — Ты… — сдавленно хрипит Бан и внезапно валится на него, закатив глаза. Кожа у него горячая и влажная от выступившего пота, Химчан машинально стискивает ладонями чужие плечи, чувствуя, как бешено колотится в груди вспугнутое сердце. — Кто-нибудь, позовите скорее врача, Ёнгук-хён задыхается! — прорезает воцарившуюся тишину отчаянный вопль Дэхёна, и стоящие как истуканы сокомандники резко вздрагивают и приходят в движение, напоминая Киму мельтешащих муравьёв. Кто-то резко дёргает его за плечи, оттаскивая от хрипящего Бана, метка на запястье болезненно пульсирует, Ким накрывает её холодными дрожащими пальцами и машинально опускает взгляд на чёткие буквы. «Любовь приносит боль». Химчан не любит Ёнгука. Но почему-то прямо сейчас задыхается вместе с ним, чувствуя, как бьётся под кожей чужая незримая агония.

***

— У тебя на него аллергия, — говорит молодой доктор Ан Джехё и радостно смеётся, будто в очередной раз рассказывает какой-нибудь идиотский анекдот. — Я, конечно, слышал о таком, но чтобы встретиться с подобным случаем в реальной жизни… Парни, можно я вас сфоткаю для инстаграма? — У меня реально на него аллергия, потому что меня от него тянет блевать, — сипло отзывается Бан и бросает на Кима быстрый взгляд. — Но это чисто ментально, на уровне подсознания. Он выглядит значительно лучше, хотя на коже всё ещё остались красные пятна, а глаза красные, припухшие и какие-то больные. Химчан старается не смотреть на торчащую из вены иголку капельницы и поворачивается к Ану, который достаёт из кармана здоровый смартфон и ловким движением пальца делает пару снимков. — О, нет, Бан-бан, это не подсознание, это реальность, — хмыкает Ан, моментально становясь серьёзным и слегка прищуривая большие тёмно-карие глаза. — Бывает аллергия на котов, на цветение, на пыль. А бывает аллергия на человека. Когда ты не воспринимаешь его слюну и различные физиологические выделения, вроде крови и спермы, и у тебя возникает вот такая реакция, с асфиксией, крапивницей и так далее, — он качает головой. — Я уже сказал тренеру, что вам желательно находиться друг от друга как можно дальше. А он в ответ разорался, что вы, мать вашу, на поле не сосётесь и не спины друг другу дерёте, а во время матчей можно просто избегать прямых контактов. Тут, как я понимаю, реакция пошла потому, что ты его, Химчан-а, расцарапал, как дикая кошка. А так как вы вроде взаимно друг друга бесите, вам и не надо особо общаться, просто старайтесь друг друга вне футбольного поля вообще не касаться, хорошо? В наступившей тишине можно услышать, как мерно гудят приборы возле койки Бана. Доктор Ан, кажется, не замечает сгустившегося в помещении липкого напряжения и наклоняется над застывшим, как изваяние, Ёнгуком и громко присвистывает: — Надо же, что я вижу! У тебя проявилась метка! И это ещё до того, как я поставил тебе диагноз «гонорея, подцепленная путём бесконечных беспорядочных половых связей», я просто поражён. И кто эта несчастная, то есть, я хотел сказать, счастливая личность? Ёнгук ничего не говорит, только переводит взгляд на Химчана. Тёмные глаза полны не злобы, а нарастающей беспомощности, страха и слабого чувства вины. Это всё сраная физиология, будто бы говорят Киму чужие бездонные зрачки, и Химчан облизывает пересохшие губы, машинально потирая пальцами запульсировавшую метку. — Блядь, — выдаёт Джехё и невежливо хватает Кима за руку, — да вы оба издеваетесь, да? Он смотрит на запястье хранящего молчание Ёнгука, затем качает головой и выдыхает: — Да… Ребята, да вы реально везучие! — Ты лучше скажи, что нам теперь делать? — подаёт голос Бан. Джехё выпускает руку Химчана из своей хватки и, помедлив, честно говорит: — Не знаю. Вот честно. Тебе надо контактировать с ним как можно реже, но тут такая ситуация… Ну, это невозможно. Как бы сильно ты ни старался и ни пытался от этого убежать, тебя всё равно будет безумно тянуть к своей второй половинке. Это как зависимость, если вы разъедетесь по разным местам и сделаете себе лоботомию, чтобы ни хера не помнить, то всё равно от этого не избавитесь. Тебя будет ломать, крючить и плющить, пока ты окончательно не сдохнешь. Даже, если ты пойдёшь трахаться с самой красивой женщиной в мире, с какой-нибудь «Мисс Вселенная», которая будет подходить тебе по всем параметрам, ты всё равно будешь ощущать себя настолько несчастным, что пойдёшь и вскроешься. Вы не думайте, что я сейчас накручиваю, я, когда проходил практику, сталкивался с такими случаями. В палате вновь воцаряется молчание. Химчану кажется, что он вот-вот блеванёт прямо посреди палаты на тщательно вымытый санитаркой пол. К горлу подкатывает комок, а в глазах темнеет, и Ким делает глубокий вдох, пытаясь совладать с зашкаливающими эмоциями. Бан резко садится на кровати, и взгляд цепляется за большую татуировку на его груди. — А то, что вы друг друга бесите, это, кстати, тоже естественно, — внезапно подаёт голос Ан. — Я, когда впервые встретил свою половину, хотел отпиздить его чем-то тяжёлым, настолько он был раздражающим придурком. — Он и сейчас раздражающий придурок, которого каждый хочет отпиздить, — отзывается Бан, и Химчан мысленно с ним соглашается. Не то, чтобы ему не нравился помощник тренера У Чихо, просто он реально порой действительно чересчур болтливый и активный, один из тех, про которых говорят, что у них помело вместо языка. — Но я без него не могу, — говорит Джехё, и Ким слышит в его голосе мягкие, тёплые нотки. — А то, что пара сразу же должна вызывать умиление и желание тут же выпрыгнуть из юбки или штанов, — это настолько идиотский миф, придуманный для сопливых девочек, что даже не стоит верить подобной мутотени. Пара должна вызывать сильные эмоции, любые, от безумной страсти до редкостного неприятия. Это всё зависит от гормонов и ваших собственных тараканов головы. Просто потом всё устаканивается, и приходит осознание того, что это твой человек. И ты будешь привязан к нему до конца жизни, и тебе без него будет хе-ро-во. Потому я понятия не имею, что вы оба должны сейчас делать. Потому что, как бы вы ни старались, вас будет тянуть друг к другу, как два магнита разной полярности. — Но я не хочу быть к нему привязанным! — кричит Бан и, издав глухой стон, прячет лицо в ладонях. — Блядь, у меня на него аллергия, тут уже сама природа орёт о том, что мы с ним несовместимы! И мне не нравятся мужики, девки мне нравятся, красивые, с большими буферами! — До Чихо я хотел жениться и завести троих детей, — хмыкает Джехё. — Теперь я регулярно покупаю в аптеке анальную смазку и вазелин. Хочешь, расскажу тебе, что и как следует делать? Хотя зачем, у вас же всё равно ни черта не выйдет с сексом. Можешь продолжать трахаться со своими сисястыми девочками, вот только… — он вздыхает и трёт пальцами переносицу. — Что, «только»? — тихо переспрашивает Бан, и почему-то Химчан не может отвести глаз от яркой татуировки на его плече. У него вообще много тату, что кажется Киму странным, видимо потому, что его собственная мать всегда говорила, что кожу забивают только проститутки или уголовники. Но на теле Бана они почему-то смотрятся красиво. — Это будет как суррогат, — отвечает Ан, — кончить кончишь, но ни черта не почувствуешь. И метка будет жечься, — он качает головой. — Ты думаешь, все сразу притираются? О, нет, сначала можешь годами ебаться со всеми направо и налево, хотя в душе отчётливо понимаешь, что ни с кем, кроме пары, никогда не будет хорошо. На самом деле, это страшно, когда твой мир берёт и сужается до одного единственного человека. — Это пиздец, — еле слышно стонет Ёнгук, и Ким согласен с ним на сто процентов. У Химчана некрасивая метка с дурацкими словами и пара, к которой не хочется и нельзя прикоснуться. У Бана огромные татуировки по всему телу, грубоватое лицо и злые звериные глаза, член вместо крепкой вагины и незримая связь с Кимом, которая с каждой минутой ощущается всё сильнее и отчётливее. Киму хочется ударить его по лицу, оставляя на коже кровавые следы, потому что, мать твою, появился на свет, дефектный больной ублюдок. И в то же время его разрывает на части из-за безумного чувства вины и фантомного ощущения чужой боли и отчаяния. Из-за Химчана его паре плохо. И осознание этого отпечатывается внутри незаживающим шрамом, ещё одной яркой меткой, заставляющей его сжать зубы и зажмуриться, силясь справиться с подступившими слезами злости и отчаяния. Любовь причиняет боль. Даже при полном её отсутствии.

***

Химчан красивый. Не то чтобы Ёнгуку нравилось это признавать, просто он не слепой и однозначно не идиот. Ким хорош собою, что от него течёт каждая вторая псевдофанаточка их команды, которые приходят на матчи, дабы поглазеть на симпатичных, хорошо сложенных парней. При такой внешности, казалось бы, стоит сразу же идти в какие-нибудь певцы или актёры, а не бороться за мяч в грязи, получая шишки и травмы в каждом матче, но Ким ещё вдобавок и чертовски хороший игрок. Который всегда одним из первых бросается в атаку, совершенно не боясь подпортить своё смазливое личико, и Бан отчётливо понимает, что именно этим Химчан ему и нравится. Тем, что в итоге оказывается совсем не похожим на тот образ туповатого идиота с хорошими генами, который Ёнгук старательно выстраивал в своей голове. И это очень плохо, потому что если бы Ким продолжал вызывать исключительно отвращение, то всё было намного проще и легче. Химчан неглупый и местами забавный. А ещё он на редкость заботливый и внимательный, кто-то вроде антипода слишком суровому Бану, который считает, что чрезмерным сюсюканьем можно превратить человека в размазню. Дэхён называет их «хорошим и плохим полицейским», потому что, когда Ёнгук приказывает и ругает, Химчан мягко наставляет и успокаивает. У него легко получается найти общий язык со всеми, начиная крикливым гневливым тренером и кончая чересчур тихим и стеснительным Чонопом, который рядом с Кимом будто бы преображается, начиная громко смеяться и неловко, но очень забавно шутить. Бан наблюдает за этим со стороны и про себя думает, что на месте Чунхона он давным-давно уже бы начал ревновать и врезал бы Киму по слишком смазливой роже. По крайней мере, у самого Ёнгука уже давно чешутся кулаки. Химчан возбуждающий. У него нет упругой груди и тугой вагины, у него широкие плечи, сильные руки, стройные ноги с мускулистыми икрами, и, если не смотреть на лицо, он совсем не тянет на трепетную феечку. Но зато у него молочно-белая кожа, тонкая и наверняка безумно мягкая, и Ёнгук ловит себя на том, что ему до безумия хочется её коснуться. Но он боится любого касания к Киму и так же сильно и отчаянно этого жаждет. — Ты так пялишься на него, что мне даже тебя жалко, — говорит ему как-то Ёнджэ, — как будто человек со Стокгольмским синдромом смотрит на своего мучителя. Вроде бы и ненавидишь, и в то же время видно, как сильно тебе хочется быть к нему ближе. Это, конечно, дико хреново, что у тебя аллергия на твою же вторую половинку. Как знать, если тебе можно было не жрать херову тучу таблеток перед каждым матчем и не шарахаться от него, как от прокажённого, может, у вас бы что-то и получилось? Ю не хочет обидеть, но попадает прямо по больному. — Я боюсь снова сделать тебе больно, — бормочет Ким после того злополучного вечера в больнице и с тех самых пор старается держаться как можно дальше. Совсем не получается, потому что они встречаются практически каждый день на тренировках, клубный чемпионат начнётся совсем скоро, и тренер гоняет их и в хвост и в гриву, выматывая до изнеможения. Химчан всегда рядом, воздух пропах запахом его пота и терпкого одеколона, перед глазами его худощавый силуэт, который с безумной скоростью двигается по полю, ловко отдавая передачи и посылая мяч в ворота. Химчан приходит к нему ночью в полустёртых, сумбурных снах, в которых позволяет коснуться своей обнажённой кожи, а после — превращается в ядовитый терновник, вспарывающий кожу до кровавых борозд. Химчана хочется забыть. Ёнгук трахает своих многочисленных подружек, силясь справиться с этим безумным чувством болезненной привязанности, но каждый раз весь процесс кажется абсолютным фарсом, словно дешёвое порно, где всё без чувств и только на камеру. Девушки стонут слишком высоко и ненатурально, от них слишком сильно воняет всяческими химическими отдушками, Бан кончает чисто на автомате и ненавидит Кима всей душой. Он пробует с мужчинами. Специально выбирает похожих на Химчана, смазливых брюнетов с точёными чертами лица, стройных и темноглазых, методично трахает их в душных комнатах лав-отелей, и каждый раз перед глазами возникает стройный силуэт полуобнажённого Кима и тонкие струйки воды, скользящие по чужой обнажённой коже. Они регулярно моются вместе в душевой, и за всё это время Ёнгук успел хорошо изучить тела сокомандников. У Дэхёна большая татуировка на пояснице, у Ёнджэ — небольшой шрам на левой лопатке, у Чонопа несколько небольших родинок на плечах, у Чунхона постоянные синяки на коленях, потому что он любит танцевать в свободное от тренировок время и часто набивает себе шишки, отрабатывая очередное сложное движение. Всё это подмечается чисто на автомате, как машинально замечаешь какие-то мелкие детали интерьера, и никогда мужское обнажённое тело не вызывало у него никакого трепета или особых ярких эмоций. С Химчаном всё по-другому. Ёнгук не хочет запоминать, но почему-то отчётливо помнит, что у него несколько родинок на плечах, а на локте — небольшой круглый шрам. Помнит очертания его широкой спины, его подтянутой задницы и плоского живота. Помнит, что кожа Кима розовеет от горячего пара, а ещё где-то глубоко в сознании отпечатывается лицо Химчана с влажными ресницами, приоткрытыми розовыми губами и ярким румянцем на щеках, беспомощное и совершенно развратное в своей порочной красоте. Ким не старается быть сексуальным, но почему-то любое его движение по влажному мыльному телу кажется Бану чистой провокацией. Джехё говорил о том, что после обретения пары любой сексуальный контакт с кем-то другим будет казаться чистым суррогатом. Ёнгук пытается забыться, но с каждым разом всё отчётливее понимает, насколько это бесполезно. Он старается держаться от Кима как можно дальше, но судьба будто бы специально стремиться сделать всё как можно гаже и комичнее. Поэтому, когда утром, придя на тренировку пораньше, он натыкается на Химчана, Бан думает, что это, чёрт возьми, уже совсем не удивительно. И, повинуясь внезапному порыву, спрашивает Кима, стягивающего с себя тонкую тёмную футболку: — Как ты с этим справляешься? Пробовал с кем-нибудь трахаться? Химчан натягивает на себя форменную толстовку и поворачивается к нему лицом, глядя на него не мигая. Затем пожимает плечами и тихо отвечает: — Пробовал. Такое впечатление, будто ебу резиновых баб. Ёнгук не сдерживается и тихо смеётся, потому что аналогия на редкость удачная. — Я и с мужиками ебался, — добавляет Ким и кривится, — но всё не то. Метка начинает болеть, и сразу накатывает что-то такое… Вроде отвращения к себе и происходящему. — Немного помолчав, он говорит: — Я, кстати, слышал, что у тебя есть брат-близнец. Может, он не против попробовать без особых обязательств? Бану становится на редкость мерзко, и он, не сдержавшись, выплёвывает: — Блядь ты. — Я не блядь, — устало бормочет Химчан, — я просто думаю, что если он выглядит так же, может, получится как-то обмануть природу? Выглядите вы одинаково, как знать, может, он, к тому же, не такой мудила, как ты. — У него есть девушка, и они — пара, — хмыкает Бан. Помолчав, он спрашивает: — А у тебя… — Блядь ты, Ёнгук, — ухмыляется Ким. — Что, хочешь попробовать моего горячего близнеца? Увы и ах, ни хера у тебя не получится, у меня только старшая сестра, она замужем, и её супруг-полицейский выебет тебя револьвером в обезьяннике, если ты потянешь к ней свои грязненькие лапки. — Да пошёл ты, — вяло огрызается Ёнгук, и в раздевалке воцаряется тишина. Химчан поднимает голову и будничным тоном говорит: — Я хочу, чтобы ты меня поцеловал. — А я не хочу сдохнуть, — выдыхает Бан и стягивает с себя свитер, дабы наконец надеть на себя форменную футболку. — Я не буду с тобой сосаться, придурок. Он поднимает глаза и встречается с Кимом взглядом. Химчан кривится и нервно облизывает тонкие розовые губы, одёргивая на себе толстовку. Голова Кима ударяется об дверцу шкафчика с глухим звуком, и он судорожно стонет, цепляясь руками за обнажённые плечи Ёнгука. Бан прикусывает чужую нижнюю губу, скользя языком в жаркий рот, дурея от близости Химчана и его сильного терпкого запаха, и чувствует, как по всему телу разливается жаркая волна. Это намного сильнее, чем было с кем-то ещё, это похоже на помешательство, Бану настолько хорошо, что он вжимается бёдрами в худые бёдра Химчана и трётся об него твердеющим членом, ощущая, как реальность плывёт перед глазами. А потом он задыхается. Ему срочно ставят капельницу, и Джехё громко орёт, что он ебанутый придурок, что они оба редкостные дебилы, и, что самое противное, смотрит на него жалостливо и понимающе. Голова кружится от мерзких лекарств, на губах всё ещё остаётся вкус чужих губ, Ёнгук ненавидит Химчана всеми фибрами души и в то же время до боли в груди мечтает повторить. Ким присылает ему конфеты, ящик пива и записку с короткими ёмкими словами: «Ты сосёшься как слюнявая псина». Пиво его любимое, а конфеты те самые, что он ест пачками с самого детства, с кокосом и мягким заварным кремом. Ёнгук открывает ледяную бутылку и пишет ему в ответ: «Да пошёл ты». Он почти влюбляется, хотя старается об этом не думать. Дурацкая метка болезненно пульсирует на зудящей коже как вечное напоминание того, что делать это нельзя ни при каких обстоятельствах. Ёнгук хочет сдохнуть. Чувствуя дыхание Химчана на своих губах, ядовитое, как цикута, и слушая бешеное биение его вспугнутого сердца.

***

 — Блядь, если вы будете продолжать в том же духе, то точно сольётесь после первого же тайма! — орёт тренер и с силой бьёт кулаком по стене. Несмотря на то, что Хану уже глубоко за пятьдесят, он мужчина крепкий и сильный, и потому от удара на штукатурке остаются некрасивые трещинки. Химчан машинально смотрит на них, не отрываясь, ощущая, как внутри нарастает мерзкое чувство раздражения и стыда. — Чон, я с таким же успехом могу вообще никого не ставить, блядь, на ворота, если ты продолжишь в том же духе, тупорылый ты пиздюк, — тренер едва не плюётся огнём и смотрит на поникшего Дэхёна уничтожающим взглядом. — Или мне заменить тебя на кого-то более расторопного из запасного состава?! Блядь, Ёнджэ, какого хуя ты всё время мажешь? Химчан, у тебя такой вид, будто ты вот-вот свалишься на поле и начнёшь сучить ногами, как какая-то тупая девка в истерике! Мать твою, да ты и бьёшь точно так же, как какая-то слюнявая восьмиклассница! — Я… — начинает было Бан, но в этот момент тренер его перебивает, поворачиваясь к нему раскрасневшимся лицом: — Блядь, Ёнгук, а тебе мне хочется въебать больше, чем им всем вместе взятым! Ты, мать твою, капитан команды, у нас игра с испанским клубом завтра! Завтра, сука! Это матч, от которого зависит многое, а твои игроки делают всё через ебаную жопу! Ты, мать твою, должен их организовать и мотивировать, ты должен брать на себя больше, но вместо этого ты с тупым видом бегаешь по полю и нихуя не делаешь! Это потому, что ты не можешь пососаться с Кимом, не получив при этом отёк Квинке?! — Это перебор, — Химчан слышит свой голос будто бы стороны. Побледневший Бан переводит на него взгляд, Хан открывает было рот, намереваясь как следует его окоротить, но Ким его опережает, делая шаг вперёд и пристально глядя ему в глаза. — Вы, тренер, ведёте себя как редкостный мудак. — Химчану просто плевать. На всё плевать, всё моментально становится безразличным, вся копившаяся в нём обида, недовольство и злоба вырываются наружу, обращаясь в злые, наполненные нескрываемой болью и отчаянием слова. — Да, блядь, не может. И я не могу, и меня от этого кроет так, что вы себе даже представить не можете. У вас есть красивая жена, с которой вы помечены ещё со школы, несколько детей и даже внук, а мы с Баном, как вы говорите, даже пососаться нормально не можем. Ни с кем не можем, вы понимаете? Вы хоть представляете, каково это — бояться, что от каждого твоего касания твоя пара может сдохнуть?! Насрать на то, что он меня не любит и ему положить на меня хуй, ему всё равно тяжко, и физически, и морально, но игра у нас не клеится не только из-за этого. У остальных с «пососаться» давным-давно всё хорошо, так, может, дело не в нашем с Баном недотрахе? Может, вы просто сами лажаете как тренер, но не хотите это признавать, поэтому сваливаете всё дерьмо на нас?! Он, блядь, капитан, но не наша мамочка, и тем более не может уследить за каждым грёбаным игроком! Этим должны заниматься вы, но вместо этого вы, тренер Хан, лезете в чужую ебаную личную жизнь! В наступившей звенящей тишине можно услышать, как гулко и прерывисто дышит побагровевший тренер. Кровь стучит в висках, Химчан переводит сбившееся дыхание и облизывает пересохшие губы. Тренер открывает рот, и Ким мысленно готовится к тому, что прямо сейчас Хан с треском уволит его из команды, потому что так со старшим и стоящим выше на иерархической лестнице не может разговаривать никто, а уж тем более, новичок, пришедший в клуб несколько месяцев назад. Что-то в глазах Хана вспыхивает и тут же гаснет, и он тихо говорит, пряча руки в карманах куртки: — Ты — охуевший мудак. Ёнгук открывает было рот и делает шаг вперёд. — Тренер, это моя ви… — Но я тоже веду себя как редкостный мудак, — добавляет Хан и тяжело выдыхает. — А насчёт личной жизни… Это и впрямь не моё грёбаное дело. Он поднимает глаза на Бана и отрывисто говорит: — Сбор завтра в шесть утра. Я попробую поработать над стратегией и буду рад, если ты тоже поразмыслишь на эту тему, окей? — Ёнгук молча кивает, и Хан хмыкает. — Отлично. Он достаёт руки из карманов и делает приветственный жест. Затем молча идёт к выходу, бросив на прощание на Кима внимательный, цепкий взгляд. — Ты тот ещё ублюдок, — тихо говорит он и качает головой, — Бан с тобой ещё затрахается, и это хорошо. Химчан ощущает, как что-то ёкает в груди, и молча наблюдает за тем, как его высокая плечистая фигура исчезает в проходе. Напряжение слегка отступает, и он машинально вытирает липкие от пота ладони о форменные шорты. — Хён, ты просто… — начинает было Чоноп, но Бан его прерывает: — Идите в раздевалку. Что-то в его голосе есть такое, что все собравшиеся, включая Чихо и второго помощника тренера Минхёка, подчиняются и послушно идут в сторону выхода. Ёнгук кидает на Кима быстрый взгляд и, облизнув губы, идёт следом за ними, неловко поводя туго обтянутыми футболкой плечами. Химчан медлит, потому что знает, что сейчас в раздевалке слишком много людей. Почему-то он не сомневается, что Бан всё равно будет его ждать. — Ты выглядел как чокнутый, — говорит ему Ёнгук, когда он заходит в просторное помещение. Он сидит по пояс обнажённый, и Химчан невольно скользит взглядом по его обнажённой груди, на которой ярко выделяется огромная цветная татуировка. Почему-то во рту пересыхает, а Бан продолжает, пристально глядя ему в глаза: — Ты за меня вступился. — Да, — отзывается Химчан и садится рядом. Ёнгук инстинктивно вздрагивает, затем расслабляется и внезапно придвигается ближе, так, что Ким может чувствовать исходящий от его кожи жар. Бан явно совсем недавно побывал в душе, он влажный и пахнет клубничным гелем для тела, и это кажется безумно забавным, потому что такой суровый и пугающий капитан Ёнгук в реальности предпочитает отдушки для школьниц. — Почему? — его голос хриплый и тягучий, как липкая патока. Химчан поворачивается к нему лицом и, помедлив, тихо говорит: — Да хер его знает. Может, потому, что он реально был неправ, и ты не обязан взваливать на себя всё это дерьмо. Может, потому, что ты — моя пара, и мне инстинктивно хочется тебя защищать, несмотря на то, что ты при желании сам кому угодно начистишь рожу. Я не знаю, как это объяснить, просто ты стоял тогда такой потерянный и ни на что не похожий, вот и я… Слова заканчиваются, и Ким замолкает. В раздевалке жарко и душно из-за рассеивающегося из душевой пара, он чувствует, как его руки касается тёплая сухая рука Бана, и с трудом подавляет желание придвинуться ещё ближе. Метка начинает болезненно пульсировать, Химчану тошно и в то же время хорошо, и он тихо шепчет, ощущая, как нутро разрывает на части: — А может, потому, что ты не такой ублюдок, как мне всегда казалось, и потому ненавидеть тебя с каждым днём становится всё сложнее. Может, потому, что меня трясёт от желания, чтобы ты просто обнял меня за плечи, как будто я какая-то пубертатная малолетка, но мне так хочется, чтобы не было твоей ёбаной аллергии, чтобы всё было просто и легко. Почему ты такой дефектный придурок? — Почему ты вызываешь у меня такую реакцию, словно ты сучий комок пыли или пушистая киска? — вопросом на вопрос отвечает ему Бан. Шутка откровенно глупая и пошлая, но они дружно смеются, и Химчан громко выдыхает, когда пальцы Ёнгука сжимаются на его плече. — Тебе надо поставить Ёнджэ на задний фланг, — говорит он, слегка щурясь и вдыхая запах Бана, — а Чоноп, напротив, лучше играет на боковушке. Тренер зачем-то ставит их в паре, а у тебя с Ю лучше игра клеится, а Чунхона вообще надо поставить в защиту. Он же неловкий из-за роста, у него хорошо получается обороняться, а вы зачем-то пихнули его в нападение. — Я думал поставить его с Юквоном, — Бан достаёт из спортивной сумки планшет и начинает стилусом чертить на экране схему футбольного поля, — а тебя — с собой на центр. Раньше у нас с тобой всё не клеилось, но мне кажется, что сейчас стало лучше. Ты отлично даёшь пасы, я лучше забиваю. — Не пизди, ты забиваешь только благодаря моим пасам, а не своим выдающимся талантам, — отзывается Ким, и Ёнгук громко смеётся. У него белые ровные зубы, а улыбка какая-то на редкость тёплая и заразительная, не шаблонная, как с обложки модного журнала, но очень притягательная. Что-то внутри вздрагивает, и Химчан встряхивает головой, машинально потирая горящую метку и склоняясь над планшетом Бана. — Вот сюда поставим Сонджэ, — говорит он, скользя пальцем по экрану, — а Чонопа лучше с Ёнджэ назад. Чон всё время отвлекается, потому что переживает, что его дражайшему мальчику Ю начистят морду или что-то сломают во время матча, а так он всегда будет у него на виду. Ты никогда не замечал, как он таращится на него во время каждой игры? — Нет, потому что я обычно пялюсь в сторону другого человека, — говорит Ёнгук и смотрит на него так, что во рту пересыхает, и Химчан замирает, ощущая, как по всему телу разливается липкое, тянущее возбуждение. — Ты хороший стратег, — нарушает воцарившееся молчание Бан, — думаю, единственное, что я бы поменял, так это переставил бы Чихуна ближе к воротам. У него пока похуже с пасами, чем у Чонопа, зато как защитник он на редкость хорош, — с этими словами он начинает чертить на экране фигурки игроков. Художник из Ёнгука, мягко говоря, аховый, зато у него красивый, ровный и чёткий почерк, и почему-то сердце пропускает удар, когда Бан медленно выводит его имя. — Хан одобрит, — говорит он, стараясь, чтобы его голос звучал как можно ровнее и спокойнее. — Покажешь ему завтра перед тренировкой, за несколько часов сумеем, если что, отработать новую схему. Я думаю, мы справимся. — У испанцев всё держится на паре ключевых игроков, — кивает Бан. Кончики его тёмных волос слегка влажные, от чёрных прядей пахнет хвойным шампунем, Ким невольно задерживает дыхание и думает, что если бы всё было по-другому, то он уже давно подался вперёд и поцеловал бы Ёнгука в сухие, полные губы. Провёл бы кончиками пальцев по широким влажным плечам, так, чтобы ощутить жар и тяжесть чужого жилистого тела. Близость Бана сводит с ума, Химчан делает глубокий вдох и сухо бормочет, стягивая с себя форменную футболку: — Я пойду в душ. Увидимся завтра перед игрой, если хочешь, то я могу подойти к тренеру вместе с тобой и… Ёнгук цепляется за него горячими сухими пальцами и тянет на себя. Жаркое дыхание опаляет кожу, и голос срывается, переходя в совершенно девчачий сдавленный полувздох. — Если бы я мог, — сбивчиво шепчет Бан и смазано проводит губами по его виску, — я прямо сейчас обнял тебя крепко-крепко, до боли в рёбрах. Мы бы лежали так долго, и я не боялся того, что меня может в очередной раз подкосить до обморока. А потом я бы поцеловал тебя, и мы трахнулись прямо здесь, на этой узкой лавке, потому что мы с тобой оба не тупые мудаки и прекрасно понимаем, что сейчас между нами происходит. Видит Бог, я хочу тебя безумно, а потом, возможно, я бы сказал тебе какую-нибудь глупость, о которой потом пожалел, но тут ничего не поделаешь, если ты действительно не такой ублюдок, как мне казалось ранее. Ты классный, Химчан, ты практически идеальный, ты как будто родился, для того чтобы спустя много лет получить эту идиотскую слюнявую метку и стать моей второй половинкой. И я, блядь, тоже ненавижу себя за то, что не могу всего этого сделать, предварительно не накачавшись литрами лекарственной поеботы. Он берёт Кима за подбородок и тянет его на себя. Химчан инстинктивно пытается отстраниться, не потому, что не хочется, а потому что страшно за Бана, но Ёнгук качает головой и тихо говорит: — Через полчаса я заеду к Джехё, и он вколет мне какую-то сильнодействующую гадость. Я позвонил ему до этого, и он обещал меня подождать. — Он сказал тебе, что ты придурок? — спрашивает Химчан и, судорожно выдохнув, цепляется руками за плечи Бана. Ёнгук целует его в уголок рта и слабо ухмыляется: — Он сказал, что когда-нибудь я точно сдохну. Внутри что-то разрывается на части, метка пульсирует так, будто кожа сгорает заживо, Ким подаётся вперёд, с каким-то безнадёжным отчаянием прижимаясь губами к губам Ёнгука. Это больно, понимать, насколько велика вероятность того, что сказанные с лёгкой издёвкой слова Бана однажды окажутся правдой, и в то же время не иметь ни сил, ни желания отстраниться. Он ведь тоже сдохнет без Бана. Химчан отчётливо понимает это во время игры, когда форвард противника ставит Ёнгуку подножку, и Ким будто в замедленной съёмке наблюдает за тем, как Бан буквально пролетает над полем и, как сломанная кукла, падает на жёсткую поверхность. Сердце в груди замирает, а по венам бежит липкий холод, и Ким оседает на колени, цепляясь подрагивающими руками за плечи. Кажется, проходит целая вечность прежде, чем Бан поднимается и, отряхнувшись, яростно орёт на форварда противника, слегка морщась от боли в разбитом колене. Метка на руке вспыхивает огнём, Ким, шатаясь, поднимается на ноги и делает глубокий, отчаянный вдох, запоздало понимая, что всё это время даже не дышал. Сердце вздрагивает и начинает биться с новой силой. Ёнгук забирает у судьи мяч, готовясь пробить пенальти, и бросает на Химчана быстрый, внимательный взгляд. Бан забивает, и они выигрывают с перевесом в один чёртов гол. Победа над одним из сильнейших европейских клубов, то, к чему он стремился и готовился на протяжении долгих мучительных месяцев, внезапно кажется незначительной и какой-то бесцветной. Зелёное поле, силуэт Бана в алой спортивной форме, розовая метка на руке Химчана, красная метка на руке Ёнгука, бело-чёрный мяч в его ладонях, его тёмно-карие глаза, которые смотрят на Химчана в упор, будто спрашивая: «Тебе было страшно?» И Киму действительно страшно, потому что это пугает, такая абсолютная и полная зависимость от другого человека, без которого мир моментально теряет краски, превращаясь в транспарентную пустоту. У Ёнгука круги под глазами и следы от иголок на сгибах локтей после многочисленных антигистаминных уколов. У Химчана волосы пахнут чужим хвойным шампунем, а на коже всё ещё чувствуется его тёплое дыхание и мимолётные касания. Любовь убивает. И в то же время заставляет ощутить себя по-настоящему живым.

***

Он познакомился с ней в прокуренном баре в один из тех вечеров вскоре после обретения метки, когда Химчан исключительно бесил и хотелось забыться в крепком алкоголе. Ёнгук помнит её как сейчас, фигуристую, удивительно привлекательную, одетую в вызывающее алое платье и держащую в руках стакан с крепким виски. У неё было хорошенькое личико, слишком ярко накрашенное и оттого немного порочное, красные губы, густо намазанные помадой и яркие карие глаза, аккуратно подведённые антрацитовым карандашом, пустые и похожие на блестящие перламутровые пуговицы. Словно кто-то взял и выкачал из неё все жизненные эмоции, капля за каплей, оставив после себя лишь пустую темноту. Она подошла к Бану первой, слегка покачивая округлыми бёдрами и маняще улыбаясь. — Меня зовут Хёсон, — сказала она мягким, приятным голосом. — Ты выглядишь усталым. Трудный день? Она была красива, намного привлекательнее тех девочек на одну ночь, с которыми Бан обычно развлекался, силясь избавиться от болезненного жжения чёртовой метки. Хёсон выглядела так, будто и она не прочь познакомиться ближе, но в ней было что-то такое, отчего сердце Ёнгука невольно сжалось. Как будто маленькая девочка бедокурит, силясь привлечь внимание вечно занятых родителей, которым на неё абсолютно наплевать. — Хуёво мне, — ответил он, начисто разрушая все существующие законы изящного флирта, — и ни черта с этим ты не сделаешь. Её глаза расширились, и в них появилось нечто такое, отчего она теряет свой наигранно дешёвый и легкомысленный вид. Она села напротив, и Бан протянул ей новый стакан с виски. — Я тебя узнала, — сказала она, благодарно кивая и отпивая золотистую жидкость, — ты — футболист из популярного сеульского клуба. Сама я никогда спортом не увлекалась, но… Она осеклась и, поморщившись, допила стакан залпом. На её бледных щеках появился румянец, и Ёнгук почему-то проникся к ней доверием. — Я пару недель назад получил метку, — сказал он, закатывая рукав свитера, — самая идиотская метка в мире. — Это же здорово, — она покачала головой и провела кончиками пальцев по его руке. Почему-то перед глазами возникло белое от ужаса лицо Химчана, склонившегося над ним во время приступа, и Бан вздрогнул, инстинктивно сдерживаясь, чтобы не одёрнуть руку. — «Любовь причиняет боль», — медленно прочитала она и подняла на него глаза. — Она не идиотская. Она очень-очень правдивая, — что-то в её голосе было такое, отчего нутро вновь заполнилось острым чувством жалости. Хёсон встряхнула головой и, поправив тщательно уложенные волосы, спросила: — Что же ты никому не представляешь свою избранницу? Или избранника? Обычно, когда человек получает метку, то это становится самым прекрасным и волнительным днём его жизни. Почему же ты ещё не собрал пресс-конференцию и во всеуслышание не объявил о том, что ты несвободен? — Видимо, в его лице промелькнуло нечто такое, отчего она виновато поморщилась и извиняющимся тоном добавила: — Прости… Я просто всегда говорю, не подумав, а у тебя сейчас такой несчастный вид, что это было глупо. Вы поссорились? Он или она послала тебя к чёрту? Ты не переживай, такое часто бывает, когда притираешься к человеку. У меня… — она запнулась и инстинктивно повела плечами. — У меня было по-другому, но я знаю, что это обычное дело. Бан не любитель откровенных разговоров, но почему-то в тот момент идея выговориться и поделиться с ней накопившимся казалась на редкость правильной. — Я его ненавижу, а он ненавидит меня. — Перед глазами возникла насмешливая улыбка Кима, и Бан схватился за стакан, силясь справиться с подступившим наваждением. — А ещё у меня на него аллергия. И я сейчас не шучу, как последний мудак, и это никак не связано с нашей с ним взаимной неприязнью. Просто он меня недавно цапнул ногтями, и меня пришлось откачивать в больнице. Аллергия на кожу, на всякие выделения тела, гормоны, в общем, чистая физиология. Забавно, да? Она смотрела на него, не мигая, затем прыснула со смеху, отчего весь её нарочито-сексуальный образ поблёк, и Ёнгук подумал, что именно такая, смеющаяся в голос и немного пьяная, она намного привлекательнее, чем та томная красотка, которую она старательно из себя строит. — Ты не шутишь? — она, наткнувшись на его взгляд, моментально перестала смеяться и покачала головой. — Ох, вот же чёрт. Это очень плохо, я бы даже сказала, что это как-то нереально. Я никогда до этого не встречала человека, у которого была бы аллергия на собственную пару! Я даже вообще не знала, что такое возможно! — Поверь, я тоже, — Ёнгук хмыкнул и, подозвав официанта, заказал ещё виски и большую плошку с солёным арахисом. —  Это сложно, — он поморщился, потому что фраза вышла на редкость корявая и дурацкая. — До того, как его встретил, всё было легко и просто. Я никого не любил, мне хотелось просто трахаться и по возможности отлично проводить время. Мне нравились красивые девчонки, и это было такое прекрасное ощущение, когда ты ни к кому не привязан и ни от кого не зависишь. А теперь всё по-другому. — Официант принёс бутылку, и Хёсон, кивнув, молча забрала её из его рук, не сводя с Бана пристального взгляда. — Я пытаюсь от этого убежать, но не получается. Он мне снится по ночам, я не могу на него не пялиться, и, что самое мерзкое, с каждым днём я всё отчётливее понимаю, что презрение-то уходит. Потому что он — классный, — к горлу подкатил горький комок, и Хёсон протянула ему полный стакан, — он отлично играет, хорошо ладит с донсэнами, а ещё он очень-очень красивый. Настолько, что мне до безумия хочется его коснуться, но я не могу. Потому что я не хочу сдохнуть, это как сидеть в комнате без окон и без дверей, не имея возможности выбраться, западня, понимаешь? Мы не можем быть вместе, но и без друг друга нас обоих ломает, я же его тоже чувствую, через эту сраную метку. Выхода нет, только бухать и пытаться хоть как-то перекрыться. Он не ждал от неё каких-то особенных утешительных слов, потому что в данной ситуации она вряд ли смогла бы ему помочь. Хёсон смотрела на него не мигая, затем резко подалась вперёд и взяла его за руку. — Выход есть, — она покачала головой, — потому что он — живой. Он есть в твоей жизни, пусть ты и не можешь его касаться и так далее, но он тёплый и настоящий, ты чувствуешь это сам, прямо под кожей, и потому рано или поздно ты свыкнешься. Я знаю, что ломает, но… — её голос сорвался, и она закусила ярко накрашенную губу, — но вы сможете это как-то преодолеть. Пусть не сразу, но главное, что он рядом с тобой. Это так прекрасно, когда ты можешь видеть его, слышать его голос, потому что иначе… — Она схватилась за свой стакан и судорожно выпила его залпом. Бан заметил на её шее, прямо за длинными прядями волос, небольшую тёмную надпись, выполненную острыми, маленькими буквами, и, поражённый, выпаливает, прежде, чем успевает хорошенько подумать: — У тебя же тоже есть метка! Так… почему… Что-то в её глазах изменилось. Что-то такое, что они снова стали пустыми и безжизненными, отчего по коже Ёнгука проходится липкий холод. Хёсон поставила стакан на стол и, помолчав, еле слышно сказала: — Он погиб полгода назад. Автомобильная авария, травмы, не совместимые с жизнью. — Она слегка тряхнула головой и тихо прошептала: — День, когда время остановилось и жизнь превратилась в доживание. День, когда мой мир стал серым и пустым. Она подняла на Бана глаза и внезапно начала плакать. Тихо и отчаянно, некрасиво, так, что по щекам стекали тёмные дорожки туши. Ёнгук подался вперёд и прижал её к себе, обнимая за худые хрупкие плечи, и она уткнулась лицом ему в плечо, тихо всхлипывая. — Пойдём-ка отсюда, — пробормотал Бан, и она кивнула, не поднимая головы. Он расплатился с официантом, и они вышли из прокуренного бара. Голова кружилась от выпитого алкоголя и сигаретного дыма, Ёнгук стащил с себя пальто и накинул его на её плечи, едва прикрытые лёгкой курткой. — Ты так простудишься, — нарушил он гнетущее молчание. — Почему ты так легко одета? — Потому что обычно в конце вечера я сажусь в чью-то машину и еду в лав-отель, а с утра на улице не так холодно, — ответила она, кутаясь в тёплый кашемир. — Все клюют на яркую обёртку, если на мне будет какой-нибудь свитер и длинная юбка, вряд ли кто-нибудь купится. — Ты красивая. — Они остановились у пешеходного перехода. — А когда не корчишь из себя развратную кошечку, то особенно. — Поехали в отель, — внезапно невпопад сказала она и подняла на него заплаканные глаза, — пожалуйста. Комната в гостинице уютная и большая. Хёсон заперлась в ванной, откуда немедленно послышался громкий шум воды, а Ёнгук достал из холодильника пару бутылок дешёвого вина и какие-то чипсы в яркой упаковке. Спустя минут пятнадцать она появилась в комнате, закутанная в тёплый махровый халат. На лице не было ни грамма макияжа, волосы были растрёпанными и влажными, отчего она казалась совсем молоденькой, как будто вчерашняя школьница. — Будешь? — он протянул ей бутылку, и она села рядом на кровать, молча кивнув. От неё пахнет лимонным гелем для душа и мылом, и сразу вспомнился Химчан, который пользовался исключительно средствами со свежими, терпкими запахами. — Каково это? — нарушил молчание Бан. Он повернул голову, встречаясь с ней глазами, и она, помолчав, тихо ответила: — Это как попасть в вечную пустоту. Ты вроде бы и существуешь, дышишь, ешь, пьёшь, иногда улыбаешься, но внутри тебя только холод. Холодно, очень холодно, пусто, и такое чувство, будто весь мир сразу стал серым и потерял свои цвета. Звуки, голоса воспринимаются как через толщу воды, а ещё метка на шее мёртвая. Не знаю, как это объяснить, просто когда он был жив, то это ощущалось явственно и отчётливо. И вроде бы он есть в моей памяти, порой настолько реальный, что хочется взять и провалиться в эту иллюзию, но я отчётливо понимаю, что его больше нет. Потому что я не могу его коснуться, не могу ощутить его тепло и услышать его голос, я могу лишь попробовать воспроизвести всё это в своей голове, через воспоминания из прошлого и собственные фантазии, но возвращаться в реальность всегда больно, — её губы задрожали, и она зажмурилась, смаргивая навернувшиеся слёзы, — без него всегда больно. Она вытерла глаза тыльной стороной ладони и дрожащим голосом продолжила: — Я пытаюсь найти тепло и забыться. Надеваю все эти яркие вещи и иду в бар, где снимаю себе мужчину на одну ночь. Многие хотят встретиться после, говорят, что я запала им в душу, а у меня на шее мёртвая метка, и в голове звучит набатом его голос… Ему всегда не нравилось, когда я одевалась чересчур откровенно, он говорит… говорил, что мне намного больше идут простые вещи. Знаешь, каждый раз, когда я говорю о нём в прошедшем времени, мне хочется разодрать себе кожу, так, чтобы хоть как-то справиться с той пустотой внутри. Я вроде бы ничего не чувствую, но его отсутствие ощущается слишком сильно. Парные люди — как две половинки единого целого. Две разные половины никогда не смогут совпасть, ибо между ними всегда будет расстояние, либо совсем крошечный пробел, либо огромная пропасть. Ёнгук смотрел в её глаза, потухшие и неживые, и отчётливо ощущал, насколько это страшно, когда остаётся лишь пустота и кровавая незаживающая рана на том месте, где когда-то отчётливо ощущалось чужое тепло. Каково это, взять и потерять Химчана, подумал он и в этот момент ощутил безумный, практически безотчётный страх. Метка запульсировала, и он сделал глубокий вдох, силясь справиться с накатывающей паникой. Это другое. Одно дело, просто избегать и сторониться, но другое, знать, что его больше не существует. Это настолько безумная агоническая боль, что Бан схватился за бутылку, жадно допив её залпом. — Не пытайся представить, — она покачала головой, прочитав его как открытую книгу, — в реальности это намного хуже. Знаешь, с того самого дня, как его не стало, я жалею только обо одном. Что я не умерла вместе с ним, потому что тогда, кто знает, я могла бы быть с ним за чертой. Ему тоже плохо там, без меня, поэтому… — она замолчала и обхватила себя руками за плечи. — Ты должна жить, — его голос звучал слабо и как-то надломленно, — просто подумай, как ему было бы плохо, если бы он узнал, что ты сделала себе больно. Тебе же сейчас так плохо, вдруг он там, ну, где ты говоришь, он есть, хочет, чтобы ты попыталась жить дальше. Я знаю, что это уже не будет, как раньше, но может, ты попробуешь? Будь сильной ради него, перестань шататься по барам и снимать себе мужиков, и не надо так ярко краситься и одеваться, как шалава. Тебе это действительно не идёт. — Он обнял её за плечи. — Вот такая, без слоя штукатурки и в этом плюшевом халате. Хёсон слабо улыбнулась и, помолчав, тихо сказала: — Ты хороший. Очень-очень хороший, — она потянулась и слегка коснулась губами его щеки, — все мужчины, которых я до этого встречала, сразу же тащили меня в постель, и никто даже не замечал, насколько мне плохо. Мне впервые захотелось кому-то выговориться, знаешь? И это не потому, что я пьяная, хоть я действительно навеселе. Она слегка коснулась метки на шее и добавила: — Я попробую. Не думаю, что у меня получится, но я буду держаться, сколько смогу. — Если хочешь, то мы можем как-нибудь повторить. — От неё пахло виски и чем-то мягким, свежим, похожим на лесную траву. Бан потянулся к лежащей на тумбочке сумке и достал оттуда визитку. — Тут мой телефон, «для своих». Если тебе захочется, то звони. Я не гарантирую, что отвечу сразу же, ибо матчи, тренировки и так далее, но я тебе обязательно перезвоню. Она некоторое время молча смотрела на него в упор. Затем взяла из его рук визитку и, сжав его пальцы, мягко погладила по запястью, там, где алыми буквами горела метка. — Не упускай его, — сказала она, и почему-то эти слова намертво запечатались в памяти Бана, — касания, аллергия — это всё такая ерунда, намного важнее то время, что вы сможете провести вдвоём. Старайся быть к нему так близко, насколько это возможно, и, знаешь, почему-то я не сомневаюсь, что вы будете счастливы. Ты хороший, и пара у тебя должна быть хорошей. Ты и сам скоро это поймёшь, что любовь может не только причинять боль, как показывает твоя метка. Она делает тебя живым, настоящим, она даёт тебе возможность прожить множество чудесных, незабываемых моментов, и ты ни в коем случае не должен от этого отказываться, что бы тебе ни уготовила судьба. Она, конечно, та ещё штучка, но она же и предназначила вас друг для друга, так? — Бан кивнул в ответ, как будто школьник, отвечающий на вопрос терпеливой учительницы, и Хёсон улыбнулась. — Вот и хорошо. Он вызвал для неё такси рано утром, едва начало светать. Она попыталась отдать ему пальто, но Бан отрицательно покачал головой. — Я не мёрзну — спортивная выдержка, а вот тебе в таком прикиде оно ещё понадобится. Он протянул таксисту несколько банкнот, и Хёсон благодарно улыбнулась. — Я чувствую себя виноватой, — сказала она, — ты отдал мне своё пальто, весь вечер и ночь нянчился со мной, как с несмышлёным ребёнком, заплатил за выпивку и всё остальное… — Футболисты — богатые ребята, так что, не переживай, — хмыкнул Бан. Из-за горизонта показалось утреннее солнце, тонкие лучи запутались в её тёмных волосах, и почему-то сердце ёкнуло. Она выглядела какой-то эфемерной и нереальной, в его слишком большом толстом пальто, с растрёпанными прядями и печальной лёгкой улыбкой на губах. — Спасибо тебе, — сказала она и крепко сжала его руку, — я всегда буду помнить этот вечер. Мне впервые за долгое время будто бы стало чуть-чуть теплее. Она залезла в машину, и, когда дверь за ней захлопнулась с глухим стуком, в голове Бана мелькнула мысль о том, что он видит её в последний раз. До безумия захотелось схватиться за ручку автомобиля и сказать ей что-то ободряющее, но машина тронулась с места, и Ёнгук молча смотрел вслед жёлтому такси, быстро направляющемуся в сторону высотных домов. Она так ни разу и не позвонила. А позже Бан всё же её видит, в газете, где на первой полосе напечатана её большая цветная фотография. Оказалось, что она — известная модель, которая несколько лет была замужем за популярным режиссёром, погибшем в аварии полгода назад. У неё было много фанатов и большая красивая квартира в центре города, с огромной ванной. В этой ванне она и перерезала себе вены, предварительно выпив стакан своего любимого крепкого виски. Некоторое время Ёнгук молча смотрел на её фотографию, надеясь, что это всего лишь плод его больной фантазии, внезапно решившей столь жестоко над ним подшутить, но чёрные буквы отказывались расплываться и оставались чёткими и яркими. Фото сделано, когда он ещё был жив. Бан понял это по тому, насколько ярко светились её влюблённые, наполненные счастьем глаза, и сердце сжалось от подступившего чувства вины и жалости. Чёрт, если бы он взял её номер телефона, если бы он ей позвонил, если бы он не отпустил её тогда, быть может, она всё-таки не решилась покончить с жизнью столь жутким способом? В голове звучит её усталый тихий голос, её слова о доживании и отсутствии тепла, которое она отчаянно пыталась найти в других мужчинах, и Ёнгук думает, что нет. Она просто слишком устала ждать встречи там, за чертой. А быть может, он подал ей какой-то знак, сообщив, что не может без неё тоже? Хёсон снится ему после последнего аллергического приступа, когда он, одурманенный лекарствами и воспоминаниями о поцелуе с Химчаном, буквально отрубается, едва дойдя до кровати. Она улыбается мягко и немного виновато, на ней светлое платье в розовый горох, и Бан некоторое время молча смотрит на неё, не мигая. — Ты не сдержала обещание, — говорит он, и она качает головой. — Я говорила, что попробую. Но я не утверждала, что у меня получится. — Я — идиот, — бормочет Бан, — я же видел тебя до этого. На обложках журналов, я смотрел несколько его фильмов, меня даже приглашали на премьеру одного из них. А я тебя даже не узнал. — Потому что это была не я, — серьёзно отвечает она, — это была лишь тень меня, потерянная душа, оставшаяся без своей половинки. От меня осталась лишь оболочка, красивая и пустая, с мёртвой меткой на коже. А теперь я счастлива, поверь, — она слегка хмурится, отчего становится совершенно очаровательной. — И не вздумай винить себя! Встреча с тобой была для меня как глоток свежего воздуха, теми редкими мгновениями, когда мне стало немного теплее. — Она проводит кончиками пальцев по метке и снова улыбается. — За чертой не так уж плохо, особенно, когда ты не одна. Она одёргивает на себе платье и пристально смотрит на него. — Я надеюсь, что ты меня послушался? — Я его поцеловал, — хрипло отвечает Ёнгук. — Меня тянет к нему, ломает меня без него, я готов накачиваться лекарствами по самую макушку, только бы иметь хоть какую-то возможность просто его коснуться. Может, это из-за метки, может, меня кроет от таблеток и уколов, но, кажется, я его… Слова повисают в пустоте незримой дымкой. Хёсон делает шаг вперёд и серьёзно говорит: — Касайся, цепляйся за него, люби так сильно, как это только возможно. Неважно, насколько будет сложно и неприятно, но используй каждое мгновение, что вы можете провести вдвоём. Время скоротечно, судьба совершенно непредсказуема, и вы должны дорожить каждой общей секундой, как последней. Конечно, за чертой всё сразу станет проще, — она приподнимает руки, и Бан вздрагивает, замечая тонкие красные шрамы на изгибах её локтей, — но у вас впереди целая жизнь, которую вы можете разделить на двоих. Потому говори ему о том, что чувствуешь, и бросайся в этот омут с головой, — она печально улыбается и слегка наклоняет голову, обнажая тёмную метку на шее, — потому что потом может быть слишком поздно. По коже пробегает холодок, и Ёнгук молча кивает. Хёсон слегка касается холодной рукой его щеки и отступает назад. — Мне пора, — говорит она и кивает куда-то в темноту, — меня ждут, и тебя тоже. — Это же всё нереальное? — спрашивает Бан. — Это всё потому, что я напился этих чёртовых таблеток? Кстати, ты выглядишь просто замечательно. Тебе идёт это платье и отсутствие шлюховатой помады на лице. — Засранец ты, звезда футбола Бан Ёнгук, — она качает головой и улыбается. — Ты понимаешь, что тогда ты делаешь комплимент своей собственной галлюцинации? Она обиженно надувает губы, и Бан невольно смеётся. — Ты проснёшься с водой, — внезапно добавляет она, — и, прошу тебя, ничего не бойся и будь счастливым. Вы, оба, будьте счастливы и храните друг друга от боли и тоски. Я выпью за вас стакан своего любимого крепкого виски. Она снова улыбается, солнечно и искренне, Ёнгук открывает было рот, но в этот момент она меркнет в яркой вспышке света, и перед глазами воцаряется темнота. Что-то холодное капает ему на лицо, и Бан резко вздрагивает, выныривая из пучины сна. Он открывает глаза и спросонья таращится на потолок, густо покрытый влажными разводами. Воздух в комнате влажный и жаркий, Ёнгук трясёт головой и ёжится, когда на него снова падают прозрачные капли. В этот момент раздаётся громкая трель дверного звонка, и Бан неловко вскакивает с кровати, отчего пудель, мирно спящий в углу, просыпается и недовольно ворчит. Ёнгук натягивает на себя халат и медленно бредёт в прихожую. Он открывает дверь и видит на пороге неловко переминающегося с ноги на ногу соседа сверху, популярного актёра, любящего заложить за воротник. — Слушай, я тут это, принял на грудь мальца и забыл выключить воду в ванной, — виновато бубнит он и чешет растрёпанную голову. — Тебя там, походу, затопило, и это мой косяк. Ты не переживай, я ремонт оплачу, да и вообще в долгу не останусь, хочешь, я тебе бутылку принесу? У меня есть отличное шампанское, штука баксов за пузырь! — Ты проснёшься с водой. Сердце невольно пропускает удар, и Ёнгук приваливается к дверному косяку, слушая громкий бубнеж нерадивого выпивохи. Метка на руке загорается ледяным пламенем. Бан трёт её холодными пальцами и видит перед собой худощавый силуэт Химчана, который заглядывает ему в глаза своими антрацитовыми омутами. Ёнгук очень хочет быть счастливым. Вдвоём, пусть даже это будет непросто. Он надеется, что там, за чертой, виски не хуже, чем здесь, в этом грешном мирке с плохими соседями и некрасивыми разводами на потолке собственной спальни. И что она действительно счастлива там, в месте, где у неё и её второй половинки есть целая вечность.

***

— Блядь, ты шутишь, да? — неверяще выдыхает Химчан, когда видит Ёнгука на пороге своей квартиры. Бан пожимает плечами и одёргивает на себе мешковатую тёмную футболку. — Меня затопили, — лаконично сообщает он. — У меня сосед сверху — запойный алкоголик, но совестливый. Сказал, что сделает ремонт, и подарил ящик элитного шампанского. Ты любишь шампанское? У меня его теперь столько, что хватит набухать толпу жаждущих старшеклассниц. — В Сеуле херова туча свободных квартир, но ты переехал именно в соседнюю со мной, — Ким произносит это скептическим тоном, хотя ощущает, как нутро наполняется каким-то детским чувством радости. —Там же живёт какая-то начинающая актриса. — Она решила переехать, а тут как раз мне подвернулось это предложение, — спокойно отзывается Ёнгук. У него на руках маленькая белая кудрявая собачка — пудель, одетый в симпатичный полосатый свитерок. Химчан протягивает к ней руку, и та, немного поворчав, касается его ладони холодным чёрным носом. Пудель виляет хвостом и лижет его шершавым тёплым языком, Ким невольно смеётся и гладит собаку по мягкой шерсти, а Ёнгук улыбается и мягко говорит: — Он вообще мало к кому идёт. Сразу же начинает лаять, да и ластиться не спешит. Ты ему явно понравился. — Это пёс? — спрашивает Химчан, и Бан кивает. — Тигра. Я назвал его в честь диснеевского Тигрули. — Ты любишь диснеевские мультфильмы? — Ким думает, что пора перестать удивляться. В реальности за внешней грубоватой оболочкой Бана действительно скрывается большой ребёнок, открытый, солнечный и очень добрый. Страшный и пугающий капитан Ёнгук фыркает и бормочет: — Не то чтобы люблю, просто часто смотрел их в детстве. — Как зовут младшую сестру Эльзы? — быстро выпаливает Химчан, и Ёнгук на автомате отвечает: — Анна! Застигнутый врасплох, он застывает и поджимает губы. Ким не выдерживает и начинает громко смеяться, Тигра виляет хвостом и тявкает, ёрзая на руках Бана. — Мне нравится «Холодное сердце», — говорит он и вновь треплет пуделя по кудрявой голове, — особенно, тот смешной снеговичок Олаф. — То есть, если я скажу, что у меня целая коллекция всяческих вещей с Тигрулей, ты не подумаешь, что я ёбнутый? — хмыкает Бан, и Ким вздрагивает, когда Ёнгук касается его ладони пальцами. — Я и так думаю, что ты ёбнутый, — парирует он, и Ёнгук смеётся. — От знания того, что ты — мультяшный задрот, это не поменяется. — Серьёзно, пойдём ко мне. — Он опускает Тигру на пол и пристально смотрит на Химчана. — Я принял таблетки, если что. — Нет, — качает головой Химчан. Бан стоит напротив него, сложив руки на груди, одетый в простую тёмную футболку и спортивные штаны, и есть что-то чарующее в его домашнем, простом облике, отличном от привычного облачения сурового капитана команды. Глаза Ёнгука вспыхивают огоньком разочарования, и он делает шаг вперёд, поднимая руки вверх в примирительном жесте. — Ты не бойся. Если что, я сдержусь. — Но я-то не смогу, — слова вырываются у Химчана прежде, чем он успевает хорошенько их обдумать. Зрачки Бана слегка расширяются. Химчан облизывает пересохшие губы и неловко бормочет: — Иди и разбирай вещи. Если понадобится присмотреть за Тигрулей или помочь чем, то приходи, я тебе с радостью помогу. А вот сахар не одолжу, у меня его нет, я не люблю сладкое. Прежде чем Бан успевает что-то сказать, он быстро вбегает в квартиру и с громким стуком захлопывает за собой дверь под громкий лай Тигры. Ноги разъезжаются, и он оседает на пол, переводя дух и ощущая, как бешено колотится сердце в груди. Ёнгук слишком близко. Пусть даже и за толстыми стенами, но Химчан отчётливо ощущает его присутствие, так сильно, как будто всё окружающее его пространство буквально пропиталось Баном. Его запахом, его теплом, тем, что экзальтированные барышни называют «аурой». Это тяжко и в то же время просто замечательно, и Ким поднимается на ноги, потирая зудящую метку. В квартире всего две комнаты, хоть и просторные, и Химчан идёт в ту, что служит гостиной. В голове мелькает мысль о том, что помещение смежно с комнатой в новом обиталище Ёнгука, одинаковом по планировке, и Ким едва подавляет желание прижаться лбом к стене, дабы ещё больше почувствовать его присутствие. «Интересно, чем он сейчас занимается», — думает Химчан и оседает в большом кресле, машинально хватаясь за большую подушку в виде плюшевого кота. Скорее всего, разбирает свои многочисленные пожитки или костерит его последними словами. Душу царапает неприятное, болезненное чувство, и Ким закрывает глаза, испуская глубокий вдох. Внезапно за стенкой раздаётся оглушительный громкий стук, и Химчан невольно подскакивает, судорожно цепляясь за подушку. В голове возникает паническая мысль о том, что происходит землетрясение, и надо как можно скорее бежать спасаться самому и спасать Бана, но в этот самый момент он слышит повторный стук и понимает, что шум доносится только из квартиры Бана. — Что ты творишь? — кричит Химчан, и в этот момент в стене появляется трещина. Ким замирает, не в силах вымолвить ни слова, раздаётся оглушительный грохот, и от стены летят ошмётки и сколотый кирпич, образуя зияющую дыру. В ней показывается Бан в больших очках, который сжимает в руках огромный топор. Он замахивается и с силой бьёт по стене, делая трещину глубже и больше. — Блядь, ты ебанулся? — Химчану хочется кричать и смеяться одновременно. Ёнгук не отвечает, продолжая методично молотить по стене, пока дыра не становится настолько большой и глубокой, что Бан может влезть в неё по пояс. Он опускает топор на пол и, смахнув с себя осевшую пыль и штукатурку, громко выдыхает. Затем просовывает голову в образовавшийся «вход» и невозмутимо говорит: — Тигру я пока запер в ванной. Слышишь, лает и возмущается. — Ты ебанутый! — Химчан закрывает лицо ладонями и смеётся, ощущая, как нутро наполняется теплотой. — Бан, ты ебанулся? Что скажет хозяйка квартиры, когда вернётся сюда?! Или ты хочешь, чтобы я подглядывал за ней в эту дырку? — Да, ладно тебе придуриваться, Химчан, — отзывается Ёнгук, улыбаясь, — неужели ты и сам не понимаешь, что ни хера это никакое не совпадение. Я просто выкупил у неё эту квартиру, а её саму — познакомил со своим ебанутым соседом-актёром. Я не знаю, парные они или нет, но они явно друг другу понравились, и она не особо захочет тут обретаться. — Он стирает со лба белую пыль и серьёзно добавляет: — Я не могу жить с тобой вместе, но я хочу быть к тебе как можно ближе. Знать, что хоть между нами стены и кое-что сильнее и страшнее, но ты рядом, я могу тебя коснуться, я в любой момент могу позвать тебя и просто поговорить. Разве это не здорово? — Ты придурок, — Химчан старается, чтобы голос не дрожал от переполняющих его эмоций, но получается плохо. Он встаёт с кресла и идёт к отверстию, а Бан наклоняется и поднимает с пола две открытые бутылки пива. — Я не буду предлагать тебе шампанское, потому что это по-пидорски, — он смотрит на Кима в упор, протягивая ему бутылку, — и я не зову тебя к себе, потому что это, как ты сказал, чревато. Но я приглашаю тебя на черезстенное свидание. Сюда входит пицца, отличное немецкое пиво и, возможно, кино. Но с кино будет сложно, потому что не знаю, как поставить компьютер, чтобы было видно нам обоим. Так что, Ким Химчан, меткоодарённая заноза в жопе, ты согласен поговорить со мной о вечном через большую дырку в стене? И дать мне заодно подушку, а то я свою ещё не распаковал? Химчана переполняют эмоции, настолько сильные, что горло сжимается и становится тяжело дышать. Хочется стукнуть Бана, потому что, чёрт возьми, это тоже опасно. Кто знает, может, те самые всякие частицы и выделения, которые вызывают у него такую реакцию на пару, смогут свободно распространяться через дыру в стене, и тогда всё закончится плачевно. И до безумия хочется броситься к нему на шею и обнять как можно крепче, вот такого растрёпанного и измазанного побелкой и кирпичной пылью, сумасшедшего и непредсказуемого, который не хочет держаться как можно дальше и не подвергать себя опасности, а, напротив, делает пропасть между ними всё меньше и меньше. Химчан протягивает руку и забирает у него пиво. Затем, помедлив, идёт к дивану и кидает в Бана большой подушкой, которую он ловко ловит свободной рукой. — Только выпусти Тигру, а то он там уже, наверное, с ума сошёл от пребывания в закрытом помещении. И, дебил, собери хоть как-то весь этот строительный мусор. Скажи, о чём ты вообще думал, когда херачил стену топором? — О тебе, — серьёзно отвечает Бан и улыбается. — Сначала я думал о бензопиле, но у меня её, увы, нет. Пойду-ка я за Тигрой, а ты пока притащи пылесос, его у меня тоже нет. — Наглый ты мудила, — качает головой Химчан, и Ёнгук салютует ему бутылкой пива, продолжая широко и солнечно улыбаться. Метка пульсирует с такой силой, что боль даже перестаёт ощущаться. Ким молча смотрит Ёнгуку вслед и ощущает, как уголки губ невольно ползут вверх. Он улыбается в ответ, чувствуя, как быстро колотится в груди вспугнутое сердце. Любовь причиняет боль. Особенно, когда осознаёшь, насколько она сильная и бесконечная.

***

— Почему ты решил стать футболистом? — Химчан с аппетитом откусывает кусок от пиццы и, воровато покосившись в сторону стены, слизывает с пальцев налипший сыр. Не то чтобы он стесняется Бана, но в его обществе почему-то подсознательно хочется быть как можно более привлекательным и совершенным. За стенкой молчат, затем Ким слышит звяканье бутылкой, и Ёнгук отвечает: — Потому что для баскетбола я ростом не вышел. А если серьёзно, то долгое время я хотел стать врачом. Я буквально грезил этой профессией, мне безумно хотелось помогать людям и спасать человеческие жизни. Я усиленно учил анатомию и химию, пока, в конце концов, не понял, что ничего не получится. — Почему? — Химчан слышит чавканье и недовольный возглас Бана: — Тигра, фу! Пицца вредная, вон, у тебя стоит мисочка с отличным паштетом. — Химчан невольно улыбается, а Ёнгук тем временем серьёзно отвечает: — Нервов бы не хватило. У нас были соседи снизу, семья врачей, он — хирург, она — акушер-гинеколог, и каждый раз, когда всё заканчивалось не так, ну ты понимаешь… Оба были настолько подавлены и разбиты, что я понял: я не выдержу. Надо быть циничным и подходить ко всему, как к работе, и в то же время невозможно оставаться равнодушным, чувство вины, долга и безумное желание спасти всех и каждого, всё это медленно убивает тебя изнутри. Для этой профессии нужно иметь нечто особенное внутри, а у меня этого не было. Зато были отличные показатели по физкультуре и десятилетний опыт тренировок в молодёжной и детской лиге. Мы занимались вместе с братом, но он позже забросил футбол, а я понял, что это тоже неплохой способ помогать людям, — Ёнгук смеётся, и по коже невольно бегут мурашки. «У него даже смех какой-то поразительно притягательный», — думает Химчан, а Бан тем временем продолжает: — Понимаешь, многие смотрят футбол, чтобы расслабиться и получить удовольствие. Многие — для того, чтобы поболеть за свою страну и любимую команду. Многие, напротив, считают, что мы — зажравшиеся мудаки, которые гребут деньги ни за что и что мы не умеем нормально играть. Но в любом случае я вызываю у людей какие-то эмоции и чувства, я помогаю им выплеснуть всё, что накопилось, на свободу, сублимировать это, и я думаю, что это замечательно, — он снова начинает смеяться. — Плюс, всякие бонусы в виде огромной зарплаты и большой армии фанатов. Они — хорошие ребята, девушки часто шлют мне всякие мягкие игрушки и письма с признаниями в любви. — Тебе повезло, что только письма, — вздыхает Химчан, — мне присылают обкончанные трусы и эротические фото. Не то чтобы я прямо жаловался, но на десятых стрингах меня это как-то заебало. — Это потому, что ты очень красивый, — отзывается Бан, и Ким, делая очередной глоток пива, невольно давится, ощущая, как сердце от слов Ёнгука начинает биться сильнее. Он вытирает губы тыльной стороной ладони и говорит, стараясь, чтобы его голос звучал как можно спокойнее: — Ещё скажи, что ты меня ревнуешь. — Ревную, — невозмутимо отвечает Ёнгук, и Ким замирает с бутылкой у рта, — ещё как. Я хочу запихнуть всем этим ёбнутым шалавам их вонючее бельишко в жирные задницы. Почему они не присылают тебе что-нибудь нужное? Например, пиво. А то оно у нас практически кончается. Ким невольно смеётся. Несмотря на то, что они разделены стеной, пусть и с огромной зияющей дырой, преграда практически не ощущается. Бан рядом, он настолько близко, что Химчан будто бы видит его сквозь кирпичную кладку. Ёнгук сидит, широко раскинув ноги, между которыми примостилась большая коробка с жирной мясной пиццей, сбоку стоит бутылка немецкого тёмного пива рядом со своими пустыми товарками. Сбоку лежит в своей корзиночке Тигра и зорко наблюдает за тем, как хозяин ест жирную и вредную лепёшку с сыром и мясом, и надеется, что ему перепадёт какой-нибудь случайно упавший вкусный кусочек. От представленной картинки так и веет теплотой и каким-то особенным семейным уютом, и Киму до боли в груди хочется оказаться рядом с Ёнгуком. Прижаться к его плечу, тайком скормить Тигре ломтик свежей салями, чокнуться с ним пивом, и нутро невольно сжимается, когда Химчан думает, насколько опасны даже лёгкие касания. Метка начинает пульсировать, и он слышит, как Ёнгук хрипло говорит: — А ты? Почему ты решил стать футболистом? Только не говори, что у тебя с детства фетиш на использованные женские трусы, и ты таким нехитрым способом решил добраться до источника своей прелести? — Иди ты в жопу! — Химчан не любит об этом говорить, но почему-то с Баном это получается просто и непроизвольно. — Я стал футболистом всем назло. Из чувства протеста, представляешь, бывает и такое. — Это потому, что мама хотела отдать тебя в балет, а ты не желал носить узкие колготки и трико? — Ёнгук явно понимает, что это явно не самый приятный разговор для Кима, и потому всячески пытается разрядить обстановку. — Меня и брата так пыталась наряжать старшая сестра в детстве. Хён был Феей Драже, а я — прекрасной Принцессой Очарование. А если без шуток, то расскажи. Ты — один из лучших футболистов из всех, кого я знаю, я не вру, да и мне просто хочется узнать о тебе чуточку побольше, — последние слова Бан произносит полушёпотом, но Ким всё равно слышит их ясно и отчётливо, как будто Ёнгук говорит их в рупор. Нутро невольно заполняется теплотой, и Химчан, помедлив, отвечает, приваливаясь к стенке и делая очередной глоток хмельного напитка: — Мне с самого детства твердили, что я красивый. Даже, когда я набрал вес в средней школе, на меня всё равно вешались одноклассницы, которые верещали, что я — «милая булочка» и что «личико у меня красивее, чем у любой девушки-айдола». Позже я похудел, как раз за счёт того, что усиленно занялся футболом, и все моментально заговорили о том, что после школы я совершенно точно стану знаменитостью. «Ему не нужно быть талантливым, не надо стараться по учёбе, потому что он в любой момент может пройти кастинг в какое-нибудь агентство и радовать глаз всяких неполовозрелых девочек», — вот так сказала моя преподавательница по математике, когда я написал контрольную по интегралам на высший балл. Что бы я ни делал, меня никто никогда не воспринимал всерьёз, видя во мне просто сладенькую мордашку, — от воспоминаний из прошлого моментально становится на редкость противно, словно Химчан наступил в жидкую липкую грязь, — и это настолько меня бесило, что я решил: пошли вы все на хуй. И начал пропадать целыми днями на футбольном поле, тренируясь в поте лица. Знаешь, как меня тогда прозвали? «Ебанутый». — Милая кличка, — отзывается Ёнгук, и Ким хмыкает. — Все остальные, хоть и понимали, что это грубая игра, всячески старались уберечься. Травмы — это обычное дело в спорте, но никто не хотел особо калечиться и набивать себе шишки и синяки, а я всегда шёл напролом. Мне ломали нос, выбивали зубы, я ходил в синяках, ссадинах и забинтованный с ног до головы, преподаватели стали считать, что попал в плохую компанию, а мои «поклонницы» плакали и переживали, что их «милашка Химчанни» превратился в какого-то отбитого мудака. Перед глазами возникает он, Химчан-подросток, с большой ссадиной на щеке, перевязанным запястьем и растрёпанными чёрными волосами, смотрящий на всех окружающих людей колючими лисьими глазами и больше всего желающий, чтобы его наконец-то перестали воспринимать как красивую пустышку, и нутро сжимает ледяная рука. Старые комплексы, притуплённые грузом времени, будто бы вновь оживают в сознании, и Ким зажмуривается, прикусывая нижнюю губу. — В итоге меня заметил скаут молодёжного клуба высшей лиги и пригласил в команду. Изначально меня тоже никто не принимал всерьёз, помню, как капитан на первой тренировке открыто назвал меня «пассивным смазливым пидором». — Дай угадаю: ты сломал этому придурку нос? — спрашивает Бан, и уголки губ Кима дёргаются. — За кого ты меня принимаешь? Я — приличный человек. Всего лишь сломал ему челюсть. Воцаряется молчание. Химчан вновь берёт в руки бутылку и допивает её залпом. — А дальше всё пошло в гору. И если ты спросишь меня, жалею ли я о своём выборе, то я отвечу, что нет. Конечно, из меня не вышло великого музыканта или хорошего математика, но зато я вполне неплохо играю в футбол, играю в клубе, который вышел в четвертьфинал Премьер-лиги, а ещё у меня есть отличная квартира с дыркой в стене. — Это не дырка в стене, это оригинальный элемент дизайна, — уточняет Бан, и ему вторит Тигра, согласно гавкая. Химчан ощущает, как застарелая боль внутри отступает и сердце ёкает от подступившего тёплого щемящего чувства. — Эй, Химчан, — внезапно говорит Ёнгук, — ты, определённо, на редкость раздражающий мудак. У тебя огромное эго, ослиное упрямство и славная привычка доказывать свою правоту семиэтажным матом. Ты действительно слишком красивый, до такой степени, что меня это бесит, потому что на тебя регулярно вешается всё, что движется, и я вижу твою рожу в каждом неуважающем себя гламурном журнале. Но ты совершенно точно не просто смазливая мордашка. Ты — отличный стратег, у тебя крутое чувство юмора и потрясающая способность расположить к себе практически любого человека, а ещё ты действительно ёбнутый. На поле ты реально как бешеный, ты готов херачиться до крови, лишь бы забить гол, и я каждый раз, если честно, практически подыхаю, когда кто-то тебя подсекает и ты валишься на грунт. Но это так круто, что я не могу тобой не восхищаться. — Химчан едва сдерживается, чтобы не вскочить и не перегнуться через неровную поверхность, чтобы наконец увидеть и коснуться его. Желание стать ещё ближе к Бану становится невыносимым, метка горит ледяным огнём, и Ким с отчаянием думает, что это, чёрт возьми, нечестно. Каждый раз, когда разум твердит ему держаться от Ёнгука как можно дальше, Бан делает что-то такое, отчего все связные мысли из головы моментально испаряются, и остаётся лишь безумное, безнадёжное чувство опустошённости. Химчан прикусывает нижнюю губу и вздрагивает, когда слышит низкий голос Ёнгука. — Знаешь, Химчан, меня безумно бесит, что ты делаешь из меня какую-то текущую девочку, потому что больше всего на свете я хочу сейчас перескочить через эту чёртову дыру и поцеловать тебя. Прямо на грязном полу, хотя от тебя воняет пиццей и пивом, и это ни разу не эротично. Ты — мудила, Химчан. И ты можешь швырнуть в меня кирпичом, если тебе не хочется того же самого. — Хочется, — почему-то шёпотом честно отвечает Ким, потому что врать, отрицать и надумывать нет никакого смысла. В конце концов, это не идиотская подростковая мелодрама, да и нет нужды усложнять всё ещё больше, — но нельзя. Я не хочу откачивать твоё бренное тело на полу своей комнаты, да и… — голос предательски ломается, и Химчан прячет лицо в ладонях, потому что даже воспоминания о таком Ёнгуке, задыхающемся, похожим на сломанную куклу, заставляют его ощутить животный, панический страх. Дыхание сбивается, и Ким кривится и с силой проводит ногтями по метке, пытаясь физической болью заглушить усиливающееся чувство вины и ярости. В сказках все недуги и болезни лечатся с помощью заклинаний и загадочных зелий, пары глотков которых хватает, чтобы все невзгоды испарились из жизни. В реальности Джехё говорит о том, что если Бан будет жрать столько таблеток и так активно колоться перед каждым контактом с Химчаном, то только так у них может получиться выдержать тесный контакт на несколько часов. — Мне просто даже было бы интересно посмотреть на то, как вы занимаетесь сексом, — заявил он как-то Киму во время планового осмотра. — Нет, ты не подумай, это не потому, что я такой озабоченный говнюк. Просто с научной точки зрения, сколько вы протянете вместе до того, как Бана скрутит. Я вас обоих очень люблю и за вас переживаю, как за своих собственных детишек, но исследовательский интерес никуда не девается. Химчан тоже его любит. Но едва сдерживается, чтобы не воткнуть ему градусник куда-нибудь в область ануса. — Давай поцелуемся через стенку, — внезапно говорит Бан. Химчан встряхивает головой, выныривая из пучины раздумий, и осведомляется: — Что? Ёнгук, ты что, ебанутый? — Я читал о таком в учебнике по истории, — отзывается Ёнгук. — Когда возлюбленных разделяли толстые стены, они выбирали место, считали до трёх и одновременно касались загаданной точки губами. И считалось, что таким образом можно почувствовать свою вторую половинку, пусть даже между вами есть нерушимая преграда. — Блядь, это не гигиенично, — бормочет Химчан, — ты только что херачил топором по этой стене, и она вся в пыли, и потом, как мы что-то нащупаем… Он осекается, когда слышит тихий скрежет с обратной стороны стенки. — Я царапаю её ногтями, — тихо отзывается Бан. — Слышно? Идиот, хочет было сказать Химчан, но нутро вновь сжимается, и он молча кивает в ответ, не задумываясь о том, что Ёнгук его не видит. Он протягивает руку к стенке и корябает её ногтями в том месте, в котором слышен звук с обратной стороны. — Слышно, — одними губами шепчет он и прислоняется лбом к холодной поверхности. — Главное, не сломай. — Раз, — говорит Бан, и Химчан невольно затаивает дыхание. Всё происходящее кажется каким-то бредовым и сюрреалистическим и в то же время правильным и волнующим. — Два, — отзывается он и зажмуривается. Перед глазами моментально возникает Ёнгук, растрёпанный, с грубоватыми резкими чертами лица и настолько реальный, что Химчан едва сдерживается, чтобы не ущипнуть себя за руку, дабы разрушить эту слишком яркую иллюзию. — Три. — Ким прижимается губами к холодной поверхности стены, но почему-то чувствует его губы. Тёплые, мягкие, податливые, а на спине — его широкие ладони, которые мягко оглаживают кожу, отчего по телу пробегает мелкая дрожь. «Бан рядом. Он близко, пусть даже и за толстой кирпичной стеной», — думает Химчан и коротко выдыхает, пытаясь справиться с бушующими внутри разношёрстными чувствами. Ким ненормальный, потому что сидит и целует собственные обои, с головой погружаясь в созданную ими фантазию. — Это реально, — будто услышав его мысли, серьёзно говорит Ёнгук, и Ким поднимает руку вверх, приподнимаясь на коленях и цепляясь за выступ в стене. И ничуть не удивляется, когда чужие пальцы сжимают его ладонь, мягко поглаживая выступающую косточку на запястье. Связь с каждым днём становится всё сильнее, незримая, но всё более ощутимая и осязаемая. Метка Химчана касается метки Ёнгука. Это больно, но в то же время больше, чем идеально.

***

Напряжение в раздевалке такое плотное и осязаемое, что Ёнгук думает, что воздух вполне можно резать ножом, как слоёный яблочный пирог. Бледный, непривычно молчаливый Дэхён крутит в руках напульсник и буравит стенку отсутствующим взглядом, Чоноп сидит на скамейке, уткнувшись лицом в колени, наверное, только Химчан выглядит спокойным и невозмутимым, но Бан прекрасно знает, что Ким старательно держит лицо перед донсэнами, не позволяя показывать свой страх и волнение. Только неровно подрагивающие пальцы и липкий пот на лбу показывают, насколько сильно Химчан волнуется. Ёнгук тянется к нему и незаметно касается его запястья в каком-то порывистом успокаивающем жесте. Незаметном, кажется, только для него, потому что Минхёк тяжело вздыхает и говорит: — Слушай, хватит уже, а? Мы все прекрасно знаем, что вы больше не строите из себя злейших врагов, можете перестать ломать комедию и демонстративно друг друга игнорировать. Возьми ты его уже за руку нормально, честное слово, мне лично это только поднимет настроение. Химчан вздрагивает и косится на Бана, а тот берёт его за руку и, переплетая их пальцы, бормочет: — Да иди ты на хер, Минхёк. Звучит как-то совсем беззлобно и даже благодарно, поэтому Ли понимающе улыбается. Если бы пару лет назад Бану кто-нибудь сказал, что они выйдут в финал Премьер-лиги, то он, скорее всего, просто бы хорошенько врезал этому лжецу по наглой роже, потому что это могло казаться лишь насмешкой. Не то чтобы они были лузерами и аутсайдерами, но подобная вершина казалась недостижимой, тем более для команды с подавляющим большинством «родных» игроков, а не иностранных легионеров. У них было мало шансов, зато много потенциала, азарта и безумного желания победить и раз и навсегда доказать всем, что они не слабаки. Сейчас Ёнгук сидит в раздевалке и ждёт, пожалуй, самого важного и сложного матча в своей жизни, и сама мысль о том, что до игры осталось всего полчаса, заставляет его ощутить нарастающее волнение и душевный трепет. Он сжимает руку Химчана в своей ладони и делает глубокий вдох, Ким косится на него и тихо говорит, наклоняясь ближе: — А вдруг я тебя случайно поцарапаю, и ты откинешься прямо на поле? — У тебя ладонь потная, если что, я в любом случае откинусь, — пожимает плечами Бан, и Химчан слабо улыбается. — Идиот. Немедленно иди и мой руки. Дверь резко хлопает, и на пороге появляется тренер Хан. Он выглядит бледным и осунувшимся, под глазами залегли глубокие чёрные тени, и Бан думает, что он, наверное, тоже практически не спал этой ночью, в очередной раз прокручивая в голове стратегию игры и пытаясь придумать различные варианты действий на случай непредвиденной ситуации. — Встаньте, — нарушает молчание Хан, и все послушно вскакивают, как младшие школьники слушаются строгую классную руководительницу. Тренер обводит их внимательным, цепким взглядом, и Ёнгук понимает, что тот явно готовится сказать что-то вроде напутственной речи. Хан не умеет подбадривать и красиво говорить, он не стесняется ругаться матом и предпочитает кнут вместо сладкого пряника. Похвалу от него можно услышать крайне редко, и потому в душе нарастает какое-то детское любопытство. Хан одёргивает на себе форменную куртку и, протянув руку, хлопает Бана по плечу. Затем хмурится и коротко говорит: — Идите и уебите их там всех к херам. В раздевалке воцаряется молчание. Некоторое время в помещении царит тишина, затем раздаётся дружный оглушительный рёв, и сокомандники в едином порыве вскидывают вверх руки с сжатыми кулаками. Ёнгук кричит вместе с ними, оглушительно, ощущая, как вместе с громким звуком тело покидают страх и сомнения, и думает, что, пожалуй, лучшей мотивирующей речи быть и не могло. Нутро наполняется жарким чувством предвкушения, кровь в жилах закипает от зашкаливающего адреналина, он бросает быстрый взгляд на Химчана и видит, что тот смотрит на него в ответ, улыбаясь. Сердце бьётся стремительно и быстро, Ким вновь сжимает его ладонь в своей руке, и Ёнгук отчётливо понимает, что ради этого можно даже взять и «откинуться прямо на поле». Метка вновь начинает пульсировать под прикрывающим её напульсником, и Бан осторожно трёт её повлажневшими пальцами. Химчан отпускает его руку, тренер молча показывает на дверь и говорит: — Пора. Ёнгук делает глубокий вдох и оглушительно кричит: — Вперёд! Он слышит дружный клич однокомандников и медленно идёт вперёд, прямо туда, где ожидает ревущая, скандирующая толпа. Рука всё ещё хранит тепло кожи Химчана, и Ёнгук думает о том, что играть не так страшно, как раньше. К нему подходит маленький мальчик из детского состава, и Бан осторожно берёт его за маленькую ладошку, слегка наклоняясь. Они выходят на поле, Ёнгука оглушает громкий рёв трибун, раскрашенных в цвета их команды, Бан щурится от яркого света и думает, что если они победят, то он обязательно поцелует Химчана, наплевав на болезнь и многотысячную толпу беснующихся фанатов. Потому что они заслужили. А ещё это, пожалуй, мотивация намного лучшая, чем какой-то там отливающий золотом громоздкий кубок. Испанцы играют грязно и напористо. Ёнгук носится по полю, с трудом переводя дыхание, и старается не выпускать из вида их нападающего, здоровенного плечистого темнокожего форварда из Франции, который уже несколько раз впечатал его лицом в грунт и едва не сломал ему руку. Счёт пока равный — Ёнгук забил пенальти после фола вышеназванного громилы, испанцы отыгрались на шестьдесят второй минуте после перерыва, после чего их защитник подножкой вывел из строя Ёнджэ. Чоноп отплачивает им той же монетой, мастерски подсекая несущегося на него с мячом смугловатого испанца, который выше его на добрых полголовы, тот падает на землю и демонстративно корчится от боли, но судья качает головой и не реагирует на возмущённые вопли их капитана. Бан невольно ухмыляется: Мун атаковал настолько филигранно, что придраться абсолютно не к чему. Чоноп передаёт пас Химчану, и тот, ловко обойдя очередного соперника, несётся к воротам, явно намереваясь обеспечить им преимущество. Сердце невольно ёкает от неприятного острого предчувствия, и Ёнгук, повинуясь внезапному порыву, бросается следом за ним, не обращая внимание на несущиеся со скамейки вопли тренера. Ким продолжает продвигаться вперёд, филигранно блокируя все попытки соперников отобрать у него мяч, но тут рядом с ним практически из ниоткуда возникает нападающий испанского клуба, тот самый темнокожий здоровяк. Он буквально врезается в Химчана, придавливая его своей тушей, и Бан, будто на замедленных кадрах киносъёмки, наблюдает за тем, как Ким неловко падает на грунт, неестественным образом выворачивая ногу. Ёнгук резко тормозит и застывает, ощущая, как внутри разливается липкий страх, а Химчан широко распахивает глаза и, бледнея на глазах, громко кричит, держась за голень. Защитник испанцев вскакивает и с невозмутимым видом машет судье рукой. — Я действовал в рамках правил, — говорит он на английском, — я не ставил ему подножку, просто боролся за мяч. Не моя вина, что он не удержался на ногах и так грохнулся. Да он симулирует, вы что, не видите? — Чёрт, — одними губами бормочет Химчан и смотрит на Бана мутнеющими глазами, — что-то мне больно. Тренер на скамейке оглушительно кричит и размахивает руками. С другого конца поля к Киму бежит растрёпанный Джехё с чемоданчиком наперевес и два медбрата. Ан резко тормозит у Химчана и отрывисто велит своим помощникам: — Готовьте все для осмотра и первой помощи. — Да он притворяется, вы что, не видите? — испанский нападающий демонстративно кривится. — Да вы посмотрите на эту хитрую смазливую рожу! Ему бы сниматься на кабельном канале в роли какого-то сладкого красавчика, а не гонять мяч по полю. Кровь приливает к лицу, и Бан резко подаётся вперёд. Ёнджэ хватает его за плечо и свистящим шёпотом говорит: — Нет, хён, не надо. Этот уёбок специально провоцирует нас на драку, чтобы кого-то из нас оштрафовали или удалили. Знаешь, какое у него прозвище? «Чёрный Ублюдок»! — Это фол, — спокойно отвечает судья и достаёт из кармана жёлтую карточку, — команда игрока Ким пробивает пенальти. — Что за идиотизм! — возмущается ублюдок. Джехё, осматривающий бледного Химчана, поднимает голову и говорит: — Это перелом лодыжки. Играть дальше он точно не сможет. Ким болезненно морщится и издаёт глухой стон. Один из медбратьев берёт его за руку и стянув напульсник, начинает считать пульс. — Охереть, смотрите, у него же метка! — внезапно восклицает один из игроков испанцев. — Чёрт возьми, я не помню, чтобы у него она была раньше. Надо же, похоже, у кого-то появилась подружка. Он произносит это совсем беззлобно, но Чёрный Ублюдок моментально осклабливается и издевательски смотрит на Химчана, лежащего на носилках. — Что, у тебя появилась пара? Надо же, интересно, каково ей сейчас смотреть, что её querido изображает из себя больного и обиженного на глазах у многотысячной толпы? Интересно, она думает, что ты — неудачник, который сейчас сольётся с такого важного матча лишь потому, что не умеет смотреть под ноги? Что она сейчас делает? Наверняка плачет и размазывает косметику по хорошенькому личику! Хочешь, я утешу её после матча. Хочешь, а? Чунхон багровеет, а Дэхён сжимает губы и выглядит так, будто вот-вот на него бросится. — Это уже перебор… — заводит было судья, и Бан перебивает его: — Его пара стоит сейчас и едва сдерживается, чтобы хорошенько не набить тебе твою уродливую тупую рожу. Он стаскивает с себя напульсник и кидает его Джехё. Тот ловко ловит его и расплывается в широкой улыбке. Бан поднимает руку, демонстрируя яркую алую метку, по толпе на трибунах, наблюдающей за всем происходящим на огромных экранах, проходится гул, а Чёрный Ублюдок выглядит так, будто на него только что уронили огромный рояль. Ёнгук делает несколько шагов вперёд и наклоняется к Химчану. Тот слабо улыбается и бормочет, когда Ёнгук берёт его за руку и крепко сжимает липкую, влажную от выступившего пота ладонь: — Вот будет забавно, если ты сейчас откинешься прямо здесь. Я буду валяться, и ты будешь валяться, разве это не романтично? — Ты — мудила, — отзывается Бан и сжимает его пальцы в своей руке, — ты ухитряешься испортить даже самый трогательный момент. Он поднимает взгляд на стоящего как изваяние испанского нападающего и говорит, неотрывно глядя ему прямо в глаза: — Его «девочка» не плачет, а косметики на роже у меня нет и не предвидится. Зато знаешь, что «она» сейчас сделает? Пойдёт и уебёт тебя к херам. Мы все, — он обводит взглядом сокомандников, — мы все порвём тебя за то, что ты с ним сделал. Знаешь, почему? Потому что мы, мать твою, семья. А ты только что однозначно нарвался на то, чтобы тебя размазали по полю, как кусок вонючего дерьма. Чоноп кивает, Юквон сплёвывает на газон и разминает шею, а Минхёк вытирает ладони об шорты и выглядит так, будто вот-вот порубит кого-нибудь топором. Чёрный Ублюдок бледнеет и бормочет сосредоточенно протирающему свисток судье: — Это же оскорбление! Они мне угрожают, вы что, не слышите?! — А? — мужчина поднимает голову и демонстративно хлопает глазами. — Я не слышал ничего, что могло бы сойти за неправду. Может, кто-то скажет обратное? Все хранят молчание, даже сокомандники испанца, которые смотрят на него с нескрываемой неприязнью. — Пора нести его на перевязку, — говорит Джехё, и медбратья подхватывают носилки с Кимом. Бан отпускает его ладонь, и Химчан облизывает пересохшие губы, глядя на него в упор. — Пошёл ты на хуй, тупой мудила, со своими словами про смазливую рожу, — говорит он на корейском, когда его проносят мимо Чёрного Ублюдка, — если твоя морда смахивает на жопу и тебе никто не даёт, то завидуй мне молча. Мне тоже никто не даёт, но в этом виновата чужая сраная аллергия. Ёнгук невольно смеётся, и Ким слабо улыбается. Метка на руке пульсирует, Бан сжимает руки в кулаки и провожает его взглядом, до тех пор, пока носилки не исчезают за пределами поля. Он поворачивается и смотрит на темнокожего игрока в упор, и, видимо, в его глазах есть нечто такое, отчего тот бледнеет и отступает назад. — Я порву тебя, — одними губами бормочет он и слушает указания судьи, который говорит ему, куда и как он должен становиться для пенальти. Нутро переполняет слепая, какая-то животная ярость, Ёнгук дышит тяжело и прерывисто и думает, что не просто уебал бы и размазал, а убил бы голыми руками за то, что сделал его Химчану больно. Бан кивает судье, берёт мяч в руки и медленно идёт к одиннадцатиметровой отметке, готовясь пробивать. Любовь причиняет боль. Особенно, когда эта боль не твоя, а самого дорогого и близкого человека.

***

Они выигрывают с перевесом в один мяч. После пробитого Баном пенальти испанцы забивают ещё раз, но на последних десяти минутах Чунхон забивает гол с передачи Микаэла, их иностранного форварда из Колумбии. Ёнгук продолжает двигаться чисто по инерции, не выпуская из поля зрения Чёрного Ублюдка, методично прессингуя игроков соперников, и осознание того, что они победили, приходит не после свистка судьи и оглушительных криков ликующей толпы, которая скандирует их имена, а когда к нему подскакивает Чунхон и, воровато вытерев слёзы краем футболки, заключает его в крепкие объятия. «Мы победили», — понимает Бан, но ожидаемого восторга нет, лишь облегчение и чувство глубочайшего морального удовлетворения от того, что сдержал данное обещание. Он бросает быстрый взгляд на мрачного, поникшего нападающего испанцев, и тот, встретившись с ним глазами, внезапно встряхивает головой и быстрым шагом идёт к Ёнгуку. Стоящий рядом с ним Дэхён моментально подбирается, Ёнджэ поджимает губы и делает шаг вперёд, а француз, поравнявшись с ним, останавливается и некоторое время молча смотрит на него не мигая. Затем опускается на колени и низко кланяется, демонстрируя гладко выбритую макушку. — Я слышал, что у вас так принято извиняться, если конкретно налажаешь, — говорит он, подняв голову вверх, — а я не просто налажал, я вёл себя как самый большой мудак на Земле. Спорт спортом, азарт азартом, но… чёрт, это было плохо и неправильно. Всё, что я сказал. — Он поднимается с колен и протягивает руку Бану. — Я не прошу тебя меня простить, но я хочу, чтобы ты знал, что я извиняюсь и признаю, что был редкостным уёбком. И то, что вы победили, это круто, — он хмыкает. — Наверное, в следующей игре мне надо быть паинькой, чтобы не превращать тебя в Терминатора. Бану хочется хорошенько приложить его рожей о грунт, но в то же время он понимает, что Чёрный Ублюдок говорит искренне и от души. Он протягивает руку и жмёт её в ответ. Затем толкает его в грудь и говорит: — Не льсти себе, придурок, я порву тебя даже, если ты перед матчем угостишь меня сладкой сахарной ватой и прочитаешь стишок про любовь. — Ты это, и перед ним извинись, — добавляет француз. — Сейчас уже об этом говорить бесполезно, но просто когда я увидел, как ты на него смотришь, то мне сразу стало не по себе. У меня, как-никак, тоже есть пара, и если кто-то повёл себя с ней так, как я повёл себя с Химчаном, — имя Кима он произносит с явным трудом, непривычное и трудновоспринимаемое для иностранца, — то я бы точно двинул ему за это в челюсть. — Я хотел, — отзывается Ёнгук, — но решил, что если я нагну тебя раком на поле, то будет намного обиднее. Темнокожий мужчина открывает было рот, но в этот момент к Бану подбегают сокомандники, и Минхёк с Чонопом подхватывают его под локти. Команда качает его на руках, скандируя его имя, Ёнгук опускает взгляд на Чёрного Ублюдка и видит, как тот медленно идёт к остальным игрокам своего клуба, которые выглядят подавленными и разочарованными. — Сейчас будут вручать кубок, — говорит подошедший тренер, — кое-кто вызвался присутствовать на этом торжественном моменте. Он кивает в сторону, и Ёнгук видит запасных игроков, которые бегут к ним, радостно крича и размахивая руками, и Джехё, осторожно поддерживающего медленно идущего Химчана. Ким опирается на костыли, а правая лодыжка плотно загипсована. Толпа встречает его громкими аплодисментами и криками, и Химчан с трудом поднимает руку, отвечая им приветственным жестом. — Обещания ты держишь, — говорит он Бану и усмехается, отчего его лицо становится похожим на хитрую лисью морду. — Что, готов получать кубок, чемпион? Он выглядит бледным и каким-то измученным, но улыбается широко и искренне. Ёнгук делает шаг ему навстречу и тихо спрашивает: — Больно? — Я же «Ебанутый», — Ким опирается на костыли и пытается принять картинную позу, — поверь мне, были в моей жизни травмы и похуже. Но больно, да. А ещё обидно, что на меня возлагали такие надежды в финале, а я в итоге слился из-за того, что подставился этому мудиле. — Хватит нести хуйню, ты тащил нас почти весь чемпионат. А он извинился, — говорит Бан, — просил передать тебе, что вёл себя, как мудак. — Я не обижаюсь, — хмыкает Химчан, — мне кажется, тот факт, что мой парень размазал его по полю, как говно по асфальту, намного унизительнее, чем вся та ерунда, что он мне наговорил. Большой спорт — это грязь, жульничество и тонны всякого дерьма. — А теперь начинаем награждение победителей. Прошу команды построиться для торжественной церемонии! — объявляет по-английски мелодичный девичий голос. Химчан тянется и толкает Бана кулаком в грудь. — Теперь все знают, что мы с тобой пара и типа в отношениях, — говорит он, — вот же блядство. — Ты стесняешься моего общества? — картинно обижается Бан. Внутри разливается тёплое чувство облегчения: Ким, хоть и выглядит уставшим, кажется, чувствует себя довольно-таки хорошо. — Нет, я просто не хочу, чтобы другие люди лезли в нашу с тобой жизнь, — серьёзно отвечает Ким и смотрит на Ёнгука так, что по коже пробегают мурашки, — потому что это только наше. Твоё и моё, а не каких-то левых придурков, которые хотят полюбоваться на чужое грязное бельё. — Бан, Ким! — за спиной слышится командный голос тренера. — Пора получать приз, хватит там миловаться! — Ну вот, ещё теперь все знают, что мы милуемся, — вздыхает Химчан и качает головой. — Какой ужас! Бан делает шаг вперёд и берёт его под руку. Ким смотрит на него исподлобья, затем пытается отстраниться. — О, нет, иди на хуй, — говорит он, — ты представляешь себе заголовки газет завтра? «Бравый капитан и его прекрасная пара получают вместе главный трофей своей жизни»! — Я предлагаю тебе загнать идею какому-нибудь «Космополитену» или «Гламуру», они точно будут в восторге. — Ёнгук осторожно поддерживает медленно ковыляющего Химчана и отчётливо ощущает, что буквально каждый взгляд прикован к ним двоим. — Скажи честно, неужели тебе на них не насрать? Звучит национальный гимн Испании, и председатель футбольного союза вручает капитану клуба награду за второе место. Ёнгук молча слушает громкую торжественную музыку, сжимая ладонь Химчана в своей руке, затем, когда гимн стихает, наклоняется к нему вплотную и тихо шепчет: — Перед матчем я загадал, что если мы выиграем, то я тебя обязательно поцелую. — Мать твою, только давай не на публике, — отзывается Ким и неловко хлопает в ладоши, когда Дэхёну вручают приз как лучшему голкиперу турнира, — это будет так же ванильно и нелепо, как в какой-нибудь американской романтической комедии. И потом, вот будет грустно, если ты откинешься прямо с кубком в руках! Воцаряется молчание. Ёнгук ощущает, как пальцы Химчана крепче сжимают его ладонь, и Ким еле слышно говорит: — Сейчас ты заберёшь этот большой и красивый кубок, мы для приличия попрыгаем на поле, потом пойдём в раздевалку и благополучно слиняем с пресс-конференции. Мы оставим тренера и остальных отдуваться за нас, потому что мы это заслужили, а сами поедем в мою квартиру. Или в твою, в крайнем случае, можно всегда перелезть через дырку. — А потом? — тихо спрашивает Бан, ощущая, как гулко пульсирует на руке горящая метка. — А потом ты меня поцелуешь, — голос Химчана слегка дрожит, и тот опускает голову, прикусив нижнюю губу. — По-настоящему. Сначала ты накачаешься своими вонючими таблетками, а потом поцелуешь. И если ты пойдёшь дальше, то я не буду ерепениться и напирать на здравый смысл, потому что, чёрт возьми, я так безумно хочу тебя коснуться, что у меня буквально болят кончики пальцев. Ты давно у меня под кожей, ты же знаешь? Ты ведь понимаешь, что это всё не только связь, метка и так далее, потому что я тебя, мать твою, люблю, — он поднимает голову, и Ёнгука буквально ведёт от взгляда чёрных глаз, где радужка сливается со зрачками, — и только посмей мне сказать, что ты, блядь, не чувствуешь то же самое. — Не скажу, — тихо отзывается Бан, — даже и не думай. Я тебя люблю, и если ради того, чтобы почувствовать тебя ближе, мне придётся месяц лежать в больнице и накачиваться антигистаминными лекарствами, то я готов. Да, что там, если… — И приз как самому результативному игроку вручается… — член Футбольного Союза выдерживает паузу и торжественно объявляет, — Ким Химчану, который великолепно проявил себя во всех играх Премьер-лиги! Идеальных хэппи-эндов не бывает. Всегда есть место лёгкому несовершенству, а самые прекрасные достижения свершаются, как правило, ценой неимоверных усилий и продолжительных выматывающих испытаний. У Ёнгука есть кубок лучшего игрока матча и ещё один общий, на всю команду, ярко переливающийся в свете софитов, и все эти трофеи, которые сейчас кажутся совсем неважными и практически не имеющими ценности. Бан готов отказаться от каждого из них, только бы взамен получить возможность касаться Химчана без всякого страха и боязни, что всё закончится капельницами и исколотыми руками. Любовь причиняет боль. Особенно, когда перекрывает все остальные чувства.

***

Когда тренер застаёт их, пытающихся незаметно выскользнуть из раздевалки, он только смотрит на удивление понимающе и коротко спрашивает: — А что насчёт пресс-конференции? — Ну её на хуй, — бодро отзывается Химчан, и Хан спустя некоторое время мирно отвечает: — На хуй, так на хуй. Только постарайтесь особо не попадаться на глаза журналистам. Не попадаться журналистам практически невозможно, потому что они оккупировали буквально всю прилегающую к стадиону территорию. Незаметно выбраться получается с огромным трудом. Помогает Джехё, который ухитряется провести их на парковку через запасной выход. — На, — говорит он и протягивает Бану ключи от своего «Ниссана», — если поцарапаешь мою крошку, то я тебе вколю на следующем осмотре такие болючие витамины, что ты месяц сидеть не сможешь. — Какой ты добрый, — бормочет себе под нос Ёнгук, но про себя думает, что Ан ведёт себя как самая настоящая добрая фея из сказки. Если «феей» можно назвать здоровенного мужика, отдалённо смахивающего на жирафа. На дороге практически нет пробок, и до дома они добираются достаточно быстро. Ёнгук пригибается и начинает высматривать возможных папарацци, которые запросто могли затаиться у подъезда, в надежде застать их с Кимом врасплох. Химчан молча наблюдает за его действиями, затем резко дёргает ручку двери на себя и выходит из машины, опираясь на здоровую ногу. — А репортёры? — глупо спрашивает Ёнгук, вылезая следом за ним из «Ниссана». Ким разворачивается к нему лицом и, шмыгнув носом, отвечает: — Да пошли они туда же, куда я послал их сраную пресс-конференцию. Он слабо улыбается и слегка пошатывается. Бан щёлкает брелоком сигнализации и быстро подходит к нему, хватая его за руку. — Ты красивый, — говорит он, повинуясь какому-то странному порыву. Почему-то всё происходящее выглядит каким-то полустёртым и нереальным, будто Бан смотрит сумбурный и очень запутанный сон. Пальцы у Химчана тёплые и сухие, он сжимает ладонь Бана в своей руке и ничего не отвечает. Только тянет его к дому, осторожно наступая на загипсованную ногу. Квартира встречает их абсолютной тишиной. Тигру на время матча забрала себе старая знакомая Бана, поэтому в просторной прихожей нет ни души. Ёнгук тщательно закрывает за собой дверь и поворачивается к Химчану, который стоит, привалившись к стенке, и смотрит на него не мигая. — У меня в холодильнике есть пиво. Будешь? Метка на руке начинает пульсировать с безумной силой, так, что у Бана возникает стойкое ощущение того, что кто-то капает на кожу раскалённой ртутью. Химчан трёт усталые глаза и качает головой. — У тебя всегда есть пиво. Когда бы я к тебе ни зашёл, у тебя вечно есть пиво. Наверное, если я окажусь на другом конце планеты, там, где никто не понимает по-корейски и живут одни пингвины, то там обязательно встречу тебя, который предложит мне банку холодного «Ичибан Кирина». Он резко подаётся вперёд и хватается руками за горловину футболки Бана. Затем утыкается в его плечо и прерывисто дышит, нагревая тонкую ткань тёплым дыханием. — Каждый такой мой вздох сокращает твою жизнь на несколько секунд, — говорит он, поднимая голову, и смотрит на Ёнгука потемневшими, наполненными нескрываемой нежностью и виной глазами. — Я даю тебе право перекрыть мне кислород, когда тебе покажется, что это будет слишком опасно. — Ты ненормальный, — бормочет Бан и, подавшись вперёд, вжимает Химчана в стенку, — если ты задохнёшься, то задохнусь и я. У нас с тобой связь, понимаешь? Я же просто… Слова заканчиваются, эмоции захлёстывают через край, безумные и бушующие, Ёнгук давится своими чувствами и невысказанными неловкими фразами и прижимается к губам Химчана в отчаянном, безумном жесте. От Кима пахнет какими-то лекарствами, потом и привычным шампунем, он стискивает руками плечи Ёнгука, вжимаясь в него всем телом, и, задыхаясь, судорожно шепчет, глядя на него полубезумными, наполненными нескрываемым восторгом глазами: — Ёнгук… Чёрт тебя дери, Ёнгук… Им нельзя. Именно поэтому каждое мимолётное касание отдаётся во всём теле сильным электрическим разрядом, Бан ощущает себя наркоманом, который наконец-то получил дозу, и сдёргивает с Химчана футболку, трогая губами обнажённую светлую кожу. — Сколько времени я хотел просто вот так… — он не договаривает и прикусывает его плечо, отчего на коже расплывается некрасивое красное пятно. Химчан выгибается и, обхватив руками его плечи, наклоняется, грубо касаясь губами шеи Ёнгука. Он обхватывает ногами бёдра Бана, вжимаясь в него возбуждённым членом и невнятно бормочет, смазано проходясь губами по щеке Бана: — Я… метка… чувствуешь? Ёнгук чувствует. Чувствует до боли в груди, до пульсирующей надписи на коже, чувствует каждое его прикосновение слишком сильно и отчётливо, до алой пелены перед глазами и нарастающего возбуждения. Химчана хочется касаться везде, оставляя на молочной коже уродливые метки, чувствуя его каждой клеткой измученного лекарствами и бесконечными внутренними метаниями тела. Ёнгук понятия не имеет, чем это всё может закончиться, может, очередным визитом в больницу, может, анафилактическим шоком, но исступлённо целует Химчана в искусанные покрасневшие губы, скользя языком по чужим розовым дёснам. Ким вновь подаётся бёдрами вперёд, и Ёнгука ведёт, настолько Химчан непривычно близко. Он проходится руками по его влажной от выступившего пота спине и сдавленно шепчет: — Ты же не хочешь делать это у стенки? Мне кажется, на кровати это намного удобнее. — Я ждал этого момента такую херову тучу времени, что готов делать «это» хоть на глазах у клуба вечных девственниц, — невнятно бормочет Химчан, и Ёнгук невольно смеётся, прижимаясь лбом ко лбу Кима и ловя губами его сдавленные прерывистые вздохи. У Бана нет нормальной кровати, только надувной матрас, приобретённый в спешке в каком-то интернет-магазине. Ёнгук осторожно опускает на него Химчана, стараясь не задеть загипсованную ногу, на что Ким кривится и бормочет, резко дёргая его за футболку на себя: — Я не фарфоровая девочка-балерина. — Ты скорее смахиваешь на керамического слоника, — парирует Бан и стягивает с себя футболку. Он не любитель разговоров во время секса, но с Химчаном всё получается настолько легко и непринуждённо, что это кажется правильным и по-своему возбуждающим. Он тянется к Химчану и начинает медленно расстёгивать пуговицу на его джинсах. Ким прерывисто выдыхает и глухо стонет, когда Ёнгук осторожно стягивает штаны вниз и проводит кончиками пальцев по возбуждённому члену, туго обтянутом тёмными плавками. Чужое возбуждение ощущается настолько интенсивно, что его собственная эрекция болезненно давит на джинсы, и Бан сжимает зубы, сдавливая член сквозь плотную ткань штанов. Хочется как можно скорее и в то же время растянуть этот момент на подольше. Ёнгук наклоняется и целует Химчана в губы, кончиками пальцев проходясь по чужой груди. Пальцы сжимают соски, и Ким выгибается на кровати, подкидывая бёдра вверх и морщась от боли в повреждённой ноге. — Эрогенная зона? — интересуется Ёнгук и давится воздухом, когда Химчан резко подаётся вперёд и, схватившись за его плечо, свободной рукой начинает расстёгивать молнию на его джинсах. — Эрогенный ты, — отвечает он и улыбается настолько маняще и развратно, что Ёнгук не сдерживается и, быстро стащив с себя штаны, опрокидывает его обратно на кровать. Говорят, что запретный плод сладок. Химчан — его личное райское яблоко, прекрасное снаружи и внутри, но пропитанное смертельным ядом. Ёнгук наполняется им всё больше с каждым касанием к чужому телу, с каждым жадным и нетерпеливым поцелуем, с каждым тесным объятием кожа к коже, когда от запаха Кима кружится голова, а метка горит сильно-сильно, будто оплавленная раскалённым свинцом. Это совсем не похоже на то, что он испытывал ранее, это намного сильнее, не физическое, но где-то на уровне бешено бьющегося сердца, такое, отчего впервые Ёнгук отчётливо ощущает, что это такое — связь. Он по-прежнему не может описать это словами, но она чувствуется каждой клеткой напряжённого тела, она становится всё крепче, связывая их изнутри незримой стальной нитью, и Бан зажмуривается, ощущая, как от переполняющих его эмоций сбивается дыхание. Химчан ершистый и неприступный, но сейчас он мягкий и податливый, как глина. Ёнгук оглаживает кончиками пальцев выступающие кубики пресса и тянет вниз резинку тёмно-синих плавок, стаскивая их с Химчана. У Кима крепко стоит, и Бан стискивает у основания его возбуждённый член, отчего Химчан широко распахивает глаза и тихо стонет. От звуков его хриплого, наполненного тягучим, словно патока, возбуждением, у Ёнгука темнеет в глазах, и он склоняется над его бёдрами, осторожно целуя тазовую косточку. — Эй, — с трудом выговаривает Химчан и отстраняет голову Бана от своих бёдер, — только не говори, что собираешься мне отсосать. — Я не хочу говорить, я хочу отсосать, — парирует Ёнгук, и Ким болезненно морщится и вновь стонет, когда пальцы Бана оглаживают влажную от выступившей смазки головку. — Нельзя, — качает он головой, — интимные выделения, прости уж меня за подобную маловозбуждающую информацию, самые опасные. — Просто член массового поражения, — шутит Бан, хотя нутро сжимается от подступившего чувства горечи. Химчан, видимо, чувствует его настроение, потому что приподнимается на локтях и, вцепившись в его плечи, сдавленно бормочет: — С каждым твоим касанием я как будто сгораю изнутри. Я терпеть не могу подобные шаблонные дурацкие фразы, но что я могу поделать с тем, что это правда. Внутри всё горит и плавится, метка как будто сжигает кожу до пепла, я хочу так много сделать, и в то же время мне так безумно за тебя страшно, — он жмурится и рвано выдыхает, — блядь, Бан, я так сильно тебя люблю, что почти тебя за это ненавижу. Ёнгук обнимает его в ответ, чувствуя его влажное жаркое дыхание. Химчан отстраняется и вновь опускается на кровать, широко раздвигая ноги. — Я хочу без презерватива, — внезапно говорит он. — Возможно, это ещё опаснее, чем минет, но, чёрт… — Он беспомощно щурится и смотрит на Ёнгука так, что внутри что-то переворачивается. Бан стаскивает с себя штаны, не глядя бросая их на пол, затем избавляется от плавок, болезненно давящих на напряжённый член, и открывает было рот, чтобы сказать Химчану, что он тоже хочет почувствовать его без какой-то грёбаной резинки, но слова почему-то не идут из пересохшего саднящего горла. Вместо этого Бан молча опускает руку и мягко касается плеча Химчана, в том месте, где находится маленький розовый шрам. — Если я сдохну в тебе, то, поверь, я не буду ни о чём жалеть, — бормочет он, и Химчан стонет, пряча лицо в ладонях: — Блядь, Бан, это совсем не смешно. Я боюсь, ты понимаешь? Ёнгук тоже боится, потому что всё слишком хрупкое и зыбкое, а умереть страшно. Не потому, что боязно за себя, а потому, что тогда Химчан тоже сгорит, как свечка от жаркого пламени. Перед глазами возникает бледное, безжизненное лицо Хёсон, и Ёнгук подаётся вперёд, отчаянно прижимаясь губами к губам Кима, мягко оглаживая его бёдра. У Бана практически нет опыта в анальном сексе, поэтому он не сомневается, что делает всё больно и плохо. Пальцы, намазанные липкой смазкой, с трудом входят в тугое неразработанное отверстие, Химчан ничего не говорит, но морщится от каждого неосторожного движения, но в то же время выглядит таким возбуждённым и открытым, что Бан сдерживается из последних сил. Собственный член истекает липкой смазкой, Ёнгук двигает рукой медленно и осторожно, и самоконтроля хватает ровно до того момента, когда Ким выгибается на кровати и, широко раздвинув ноги, сдавленно шепчет: — У меня метка горит, и внутри горит так, будто я вот-вот расплавлюсь. Ёнгук, чёрт тебя дери… Он говорит это таким тоном, что Бана моментально ведёт, и он резко вытаскивает пальцы, лихорадочными неровными движениями размазывая смазку по члену. Химчан вскрикивает, когда покрасневшая головка толкается в растянутый вход, и Ёнгук стонет вместе с ним, практически теряя чувство реальности от долгожданного чувства единства. Когда трахаешься с красивой девушкой, то это больше смахивает на случку ради физического кайфа. Когда занимаешься любовью с парой, то ощущение такое, будто тело плавится, и ты превращаешься в нечто эфемерное, каждой своей частицей сливаясь со своей половинкой. Реальность расплывается перед глазами, метка горит на руке алым пламенем, и весь мир становится прозрачным, сужаясь лишь до одного Химчана, стонущего, податливого, смотрящего на него в упор расширенными тёмными зрачками. Ёнгук готов кончить лишь от одного его вида и осознания того, что он может касаться его так близко и интимно. Сердце сжимается от подступившего чувства нежности, Бан наклоняется, влажно целуя чужие припухшие губы и чувствуя, как стоящий член Кима трётся об его напряжённый живот. — Ёнгук, — одними губами шепчет Химчан и стискивает побелевшими пальцами простынь, — Ёнгук… Бан просовывает руку между их телами и сжимает в ладони его член, скользя пальцами по влажному стволу и оглаживая выступающие венки. Ким судорожно стонет и откидывает голову назад, подаваясь бёдрами навстречу движениям его руки. Плоть в его ладони пульсирует и твердеет, и сквозь пелену в голове мелькает одинокая мысль, что он тоже долго не продержится, потому что чужое чувство наслаждения такое концентрированное, что Ёнгук ощущает его как своё. Низ живота наполняется жаром, и Ёнгук, повинуясь внезапному порыву, берёт Химчана за руку и нежно целует метку на запястье. Светло-розовая надпись обжигает пересохшие губы, и Бан чувствует, как пульсирует его собственная, алая метка на выступающих венах. Он кончает как никогда ярко, сильно, чувствуя, как дрожит под ним тело Химчана, когда тот выгибается, пачкая липкой спермой его подрагивающую руку. На мгновение Бану кажется, что он ослеп и оглох, потому что все чувства обращаются в одно сплошное ощущение зашкаливающего удовольствия. Он един со своей парой, они связаны раз и навсегда, до черты и за чертой тоже, мелькает в пустой голове одинокая мысль, которая тут же разлетается на тысячи радужных осколков. Бан оседает на кровать, тяжело дыша, и ложится рядом с Химчаном. Сил едва хватает, чтобы не придавить своим телом Кима, и Ёнгук закрывает глаза, силясь восстановить сбившееся дыхание. Перед глазами в черноте вспыхивают яркие, отливающие красным огоньки. Бан чувствует, как Ким берёт его за руку и тянет к себе, а через пару мгновений горящей метки касаются чужие влажные губы. Сердце болезненно сжимается, и Ёнгук утыкается лицом в его плечо, вдыхая запах Химчана и переплетая пальцы с его пальцами. Любовь ранит. Любовь причиняет тебе страдания. Любовь порой играет с тобой странную шутку, стараясь всячески разлучить тебя с предназначенным тебе человеком. Любовь под его кожей, разливается жидким огненным ядом, отпечатывается алыми и розовыми буквами на их запястьях. Любовь делает его самым счастливым человеком на Земле. Ёнгук лежит рядом с Химчаном и слушает его мерное прерывистое дыхание. Всё остальное может подождать. Всё остальное уже не страшно.

***

— Про нас уже пишут новости, — Химчан вытирает влажные волосы плотным махровым полотенцем и идёт по коридору, глядя на экран телефона, — одна прекраснее предыдущей. Особенно мне нравится тот вариант, в котором ты поцеловал меня на поле, будучи одетым в смокинг и чёрный цилиндр, а на мне красовалось свадебное платье, и я дрался с Жан-Люком, который претендовал на твоё трепетное сердце. — Жан-Люк — это вообще кто? — доносится до него с кухни хриплый голос Бана. Химчан заходит в помещение и видит сидящего за большим столом Ёнгука, одетого в одни спортивные шорты. — Это Чёрный Ублюдок, — поясняет Ким и кладёт телефон на стол, — оказывается, у него такое красивое и лиричное имя. Тело ломит, как после многочасовой тренировки, Химчан буквально выжат как лимон, но эта усталость приятная. Он садится на стул рядом с Ёнгуком, и тот внезапно протягивает ему небольшую синюю коробку. — Окажи мне честь, — говорит он. Сердце ёкает, и Ким открывает коробку. Внутри оказываются несколько ампул и упаковка одноразовых шприцев. — Это… — начинает было Химчан, и Бан кивает. — Да. Джехё дал на тот случай, если мы… не сдержимся, — он слегка морщится. — Он говорит, что от них потом может быть херово, но зато эффект налицо. Уколешь меня? — Звучит как пикаперская фраза хронического наркомана, — бормочет Химчан и чувствует, как нутро сжимается от гадкого чувства волнения и вины. Он медленно берёт в руки ампулу и снимает с неё верхнюю часть. — Это выглядит так, будто мы с тобой торчки, и я колю тебе наркоту, — говорит он, наблюдая за тем, как шприц заполняется вакциной, — это так странно. — Моя наркота — это ты, — серьёзно отзывается Бан. Химчан невольно задерживает дыхание и, помедлив, осторожно нажимает на шприц. Иголка медленно входит под кожу, проникая в вену, Ёнгук слегка морщится, и Ким спрашивает: — Больно? — Да, — Бан не врёт и кривится, будто подтверждая свои слова, — а ещё я просто терпеть не могу уколы. Он берёт в руки вату, смачивает её антисептиком и прижимает к месту укола. На кухне воцаряется гнетущее молчание. — И так будет всегда? — нарушает тишину Химчан. Бан тянется вперёд и прижимает его к себе свободной рукой. — Как знать? Может, можно как-то пролечиться так, а может, нет. У нас явно не будет регулярного секса, потому что большого объёма лекарств я просто не выдержу, нам придётся постоянно следить за тем, чтобы как-то не спровоцировать приступ, а ещё вряд ли мы сможем жить в одной квартире. Всё это, конечно, херово, но мы справимся. — Мне перед тобой стыдно, — говорит Ким и цепляется пальцами за его руку, — это просто какой-то пиздец. Порой мне кажется, что без меня тебе было бы намного проще. — Эй, — Бан пихает его локтем в бок, — ты же сам понимаешь, что несёшь полную ерунду. Мы с тобой связаны, ты понимаешь? Не только меткой, не только парной фразой, ты же ощущаешь это тоже? Химчан ощущает. Ощущает, насколько жизнь была пустой и серой без присутствия в ней Ёнгука, будто размытая картина, сделанная неаккуратными мазками. Без пары можно существовать, но только рядом с ней ты чувствуешь себя настоящим и полноценным. Мир окрашивается в яркие цвета, чувства становятся сильными и осязаемые, а ещё Ким понимает, что жизнь у них тоже общая, одна на двоих, потому что без Бана он сгорит, как зажжённая спичка. — Значит, просто жить? — тихо спрашивает он, и Ёнгук кивает. — Как можно дольше и как можно счастливее. Телефон на столе вибрирует. Ёнгук тянется и смотрит на экран, затем закатывает глаза. — Ёнджэ прислал фото с праздничной вечеринки. На фотографии запечатлён пьяный в стельку Ю, который держит за ногу Дэхёна, упавшего лицом в огромный торт в виде футбольного мяча. Сбоку кривляются Чоноп и Джело, а тренер Хан смотрит на всё происходящее страдальческим мутным взглядом, нежно прижимая к себе бутылку коньяка. — Похоже, завтра тренировки не будет, — говорит Бан и громко смеётся. Уголки губ сами по себе дёргаются вверх, и Химчан думает, как же сильно он любит его смех и искреннюю, широкую улыбку. Такую заразительную, что невозможно не поддаться и не улыбнуться в ответ. Он кладёт голову Бану на плечо и крепче сжимает его ладонь в своей руке, чувствуя, как мерно вздымается его покрытая яркими татуировками грудь. У них общие метки, общие проблемы, общий огромный кубок, из которого, судя по следующему фото, пьёт какую-то непонятную розовую бадягу одуревший Минхёк. Общая болезнь, одна на двоих, потому что Химчан чувствует мучения Бана как свои, пусть даже у него и нет следов от укола на синеватых реках вен. Любовь причиняет боль, но боль можно разделить на двоих. Химчан слушает смех Ёнгука и как он зачитывает вслух невнятные смс-сообщения веселящихся на полную катушку сокомандников и думает, что у них всё обязательно будет хорошо. Ведь, самое главное, счастье у них тоже общее. И, видит Бог, Ким готов бороться за него до самой конечной черты.

The End