***
Юра вообще не знает, когда это началось. Может, ещё до всего этого конфликта, может, во время… Точно ещё до Версуса — тогда, в этом дебильном баре, слушая абсолютно неформатные, неуместные, неправильные строки оппонента, Хованский уже думал: «Блять, мой мальчик молодцом». И гордился. Мужиком напротив гордился. У Ларина масляный блеск в глазах, бледная кожа, бутылка воды и юрино сердце в руках. Хованский был абсолютно спокоен; уверен, что после Версуса может взять Ларина за руку, протащить безвольным бревном на улицу, во дворы, придавить к какой-нибудь стене и целовать столько, сколько захочется. Кусаться, засасывать как французскую кокотку, чтобы гланды потом ныли, сжимать пальцы на предплечьях и притираться коленом к паху. Юра это очевидно мог, потому что он охуенный, а Ларин слишком палился, подвисая и смотря на него так спокойно своими блестящими глазами. Юра мог, но не стал, потому что хотел, чтобы Ларин сломался первым и сам попросил. Потому что всё очевидно им обоим, и вопрос лишь в том, кто раньше придет сдаваться с поличным. А Ларин съебал из России. Сука. Юра скучает, хоть и не собирается в этом признаваться. Но он идёт в кино на мелодраматический мьюзикл, и это говорит лучше любых других слов. Всё это кажется ему таким же тупым, как Ларин-Уткин, который мог бы уже просто взять и потрахаться с ним. Юра смирился — уже после Версуса — с самим собой и своими желаниями, но тем сильнее начало бесить фан-сообщество. Почему в головах этих малолетних фанаток они трахаются, в голове Хованского они трахаются, а в жизни — ничего подобного? Девочки-шипперы бесили тем, как близки и одновременно космически далеки были от истины.***
Юра просматривает гребаную фидленту и на секунду представляет себе, что было бы, если бы Ларин его не любил. Если бы не признавался в этом каждым своим словом и действием. Если бы не записывал для него песни. Юра не может такого даже вообразить, как не пытается. Потому что он не представляет жизни в вечном страхе и боли, да и печени больной ему хватает за глаза, куда ещё и легкие засаживать. А тут еще и операция может не помочь, оказывается. Охуенная была бы жизнь. В самой статье ничего важного, только причитания о том, как это все странно, неожиданно и вообще, чудеса в решете. Юре скучно. — Он заебал. — Гридин опадает на кресло напротив раненым лебедем. — Просто заебал. — Э? Вообще-то они и договорились встретиться в небольшом заведении, чтобы обсудить какие-то рабочие моменты. Никита так и сказал по телефону. «Какие-то рабочие моменты». Формулировка интересная, а так бы едва ли он вытащил Хованского на встречу. Юра пришел раньше, как истинный джентльмен, который просто не рассчитывал, что так быстро доедет. Кузьма опоздал, новостная лента была не самой радостной, начало разговора — тупым. — Юлик заебал. Прости, что так вытащил тебя, но у меня реально больше нет сил. Он мне весь мозг выжрал… — А я тут при чём, алло? —… «Что ты как маленький, Кузя», «Кейсы — правда дрянь, он прав», «Ну и зачем ты так явно передергиваешь… Ай, ладно, как знаешь…». А как иначе, если Ларин вообще берега потерял? — Ларин? Ты о том, что он выродился Срывающим Покровы Видосиком на днях? — Хованский выделяет слова, чуть тянет гласные, и в его голосе — все презрение мира. — Я о том, что Юлик свихнулся на этот счет. Посмотрел этот ролик, и всё. Звонил этому упырю, извинялся, ругался там с ним, не знаю, что там ему Ларин навешал, но в итоге мы с Лизой виноваты, ты тоже, дурно влияем, а «Дима спасает доверчивых детей и хочет, чтобы я творчески развивался, а не губил талант и репутацию». — Слова Юлика Никита произносит нарочно сладеньким высоким голосом, тараторит, будто восторженную школьницу изображает. — Снова приходим к вопросу: я тут при чём? — Устало выдыхает Хованский. Что ему до этого цирка? — Сними про него клип, дисс на него запиши. Я заплачу. Невозможно жить спокойно, пока у этого дебила есть свободное время. — Дисс на Юлика? — На Ларина, конечно. Юль мне нужен для рабочих подвигов. А вот упыря надо отвлечь, а то часами в скайпе с ним торчит, делать ему нечего… Юра точно знает, что не хочет пока писать новых песен про Ларина, и поэтому — боже, только поэтому! — пытается свести тему в сторону: — А они снова ниипаться друзья, что ли, что общаются много? Кузьма замолкает, будто сболтнул очень лишнее, личное, при том не его личное. Прикусывает щеку на секунду. И, будто мелко отряхнувшись движением плеч и кистей: — Типа того. Ага. Ответ Юре не нравится на каком-то подсознательном уровне. — Нет, ну ты скажи, по-дружески, что там? — Я… Я… Серьезно, просто они навёрстывают… Упущенное. — Юра видит, что собеседника рвет на части, как хочется поделиться, но он не может. Боится? — Бля, да обещаю, никому ни слова. — Да полное… Они снова. Я же помню, как он нажирался еще несколько месяцев назад и ныл. Ныл, как телка, что больше никогда и на за что, и что это все ошибка какая-то, и вообще… Я же старался понять, сука, я же толерантный… — Кузьма глухо пинает ножку стола, хмурясь, и Юра сразу, сразу понимает. — Так, все. Зря я пообещал, что не расскажу никому. Бомба была бы, — Юре обидно и грустно за Юлика. Бедный, бедный мальчик. — Это полная лажа, — Гридин и вселенская тоска: картина маслом, — не знаю, что делать. — Побесятся и успокоятся, не трахай мне этим мозги. Себе тоже можешь не трахать. Юра встает чуть резче, чем следовало бы, но он не выспался, устал (и чувствует какой-то наёб), поэтому простительно. — Всё, давай. — А дисс?.. — Гридин звучит почти жалко. — На хую повис. Если даст повод — напишу. Ларин должен давать не поводы, а просто давать Юре, но пока он подкидывает только восхитительную возможность поревновать. Хованский может склеить любую девку, но он уже устал от всяких игрищ, он хочет, чтобы Ларин лежал под ним, у его бока, поперек кровати, чтобы на нем были засосы и, наверное, парочка синяков. Это всё осточертело Юре. «Любишь цветы, сучка?» — фото с дурацким ракурсом откуда-то из Соликамска. На фоне белое облако цветов, то ли сирень, то ли пастушья сумка — но Юра смотрит на сморщившегося Ларина, копирует ссылку на фотку и отправляет её Ларину же в директ. «Люблю тебя, а цветы не очень» — простенькая подпись, которая означает капитуляцию. Ларин, ты выиграл. «Нет» 1:34 РМ «В смысле?» 1:34 РМ «Где окровавленные веники под моими дверями?» 3:45 РМ «Или ты понял, что любишь меня, только когда я уехал? Ммм, так трагично» 3:47 PM «Ларин, я серьезно» 3:47 РМ Юра дышит с присвистом, пытается понять, что за хрень. Ларин же всё давно понял. Понял же? «Давай не будем вносить сор в избу. Медийное общение— в медийных источниках, не стоит обострять» 7:00 РМ Юра пытается понять, но в голове пусто. Он. Что? Не… Нет. Ему стоит выпить, определенно. Юра пьет пиво, в его голове щёлкают тумблеры, и он вспоминает, что Юлик рассказывал однажды, как блевал цветами, но всего один раз, когда думал, что Питер его не простит за Москву и метаморфозы, которые она с ним, Юликом, сотворила, что не поверит никаким слезам и не примет, как прежде, но Хованский думал, что это идиотская, но красивая метафора. Юра вспоминает, как Ларин искал кого-то глазами на Версусе, и, будто найдя, совсем ушел в себя. Словно нашел все, что искал, и дальнейший поединок уже не имел смысла. Юлик же был там, да?.. Юра вспоминает, что в этом сумасшедшем мире шанс заболеть флоротуберкулумом где-то процентов семьдесят из ста. Если ты живешь в самом романтичном и гнилом городе страны — чуть меньше сотни. Но кому-то все же везет. Кому-то. Юра вспоминает, что основная его проблема в последнее время — излишняя самоуверенн… Он не успевает додумать, резко начиная кашлять. О, боже. Боже, господи, нет. Резкое начало, инкубационный период от трех до пяти дней… Юра знает, что неразделенная любовь становится таковой только после того, как чувства не приняли. А до того есть надежда. Юра вспоминает, что Юлик в дружеских беседах называет Ларина «Димой», ласково так, чуть понижая голос, и что Ларин позволяет это. Ларин в роликах называет Онешко «приятелем» даже после того, как тот сделал все, чтоб критик-новатор презирал его. И Юра знает: надежды нет. Какой бы охуенный он, Хованский, не был. Пиздец.