smoking rose

Ее звали Розой, но пахло от нее только сигаретным дымом и нервами. Друзья называли ее кошкой, а враги — дурой, и все были по-своему правы. В их первую встречу Эмма даже не поняла, что думать. Сначала в глаза бросились тонкие руки с изрезанными запястьями, потом — нежная шея, мягкие изгибы тела, но самыми яркими были глаза. Огромные, выразительные, они взирали на окружающий мир с апатией или весельем, и в них хотелось смотреть, улавливать блики света в карей радужке, искать редкие прожилки светло-зеленого. Эмма смотрела бы в них целую вечность, если бы Роза не прятала старательно глаза, то оглядываясь назад, то вертя головой в разные стороны. Она казалась необычно живой, странно живой, и к этой жизни Эмма желала прикоснуться, проследить за ней, как в последний раз, поймать в узкие ладони и держать, пока она сама не увянет. Жизнь ускользала всякий раз, когда руки были слишком близко. Роза приходила и уходила, забывая прошлые встречи и не думая о новых. Она звонила в час ночи и просила принести молока, а потом, как только Эмма приходила к ней в узкую квартиру на пятом, рыдала ей в плечо, а молоко оказывалось совершенно не нужным. Чувствуя, как Роза заливает слезами кофту, Эмма держала ее за руки, нащупывала все старые и новые порезы и корила себя за то, что не проследила, не спасла, не успела. — Приходи ко мне каждый день, — просила Роза, но на такие просьбы Эмма уже научилась отвечать отказом, потому что это минутная прихоть, потому что Роза сейчас ревет, а на утро опять убежит веселиться. — Обязательно, — шептала Эмма, прижимая лохматую голову к своей груди, изнутри разрываясь от того, насколько лживыми были и остаются ее слова. По ее щекам катились слезы, когда было уже четыре утра, а Роза уже спала, свернувшись клубочком, и Эмма гладила ее по волосам, жалея, искренне жалея о том, как недосягаемо то прекрасное чувство взаимности, как много приходится врать, но все равно раз за разом оставаться в роли утешающего. — Прости, пожалуйста, прости, — выдыхала она со слезами, позволяя себе на мгновение лечь рядом, прижаться к хрупкой фигуре, но сразу же отстраняясь. К утру становилось на удивление проще, потому что Эмма уходила, а Роза, проводив ее до дверей, не появлялась еще несколько дней, пока очередной парень не разбивал ее сердце, наверное, в сотый раз. В глубине души Эмма мечтала избавиться от нее раз и навсегда, но еще никогда эта мысль не задерживалась у нее надолго — она смотрела в потрясающие глаза и забывала обо всем. Она не выдержала только однажды. Это была осень. Дождливая и мокрая, она дула сквозняками в самое сердце и заставляла часами сидеть у окна, глядя, как проезжают мимо машины, как падают листья, от влаги быстро превращающиеся в грязь. — Я не смогла приехать раньше, извини. — Это Роза. Она приехала недавно и, сняв верхнюю одежду, подошла к Эмме, но та словно и не слышала ее слов. Ей хотелось абстрагироваться от всего мира, но Роза — навязчивая, наглая — настойчиво лезла, с шумом врываясь в мир, который выстроила вокруг себя Эмма, не входя в социальные сети, не звоня, не покидая дома. Среди вещей, в которых она потерялась, должны быть книги, старые фильмы и кофе с молоком. Никак не Роза с одеждой, пахнущей вишней и куревом, и глупыми, раздражающими улыбками, которые Эмма по-прежнему любила как ничто иное, но подавляла эту восторженную привязанность в себе. Роза присела рядом, и Эмма, не осознавая своих действий, положила голову ей на плечо. От этого стало спокойнее, чем от литров кофе и целой библиотеки. Она проснулась на кровати в ворохе одеял и подушек. Из приоткрытого окна дул ледяной ветер. В голове было пусто, в душе — немного тоскливо и одиноко. Не осталось ни следа пребывания Розы, словно все фото с ней внезапно сдуло ураганом, а запах ее духов никогда не витал здесь, а Эмма ни разу не вдыхала его полной грудью. Ее звали Розой, но пахло от нее только сигаретным дымом и нервами. Друзья называли ее кошкой, а враги — дурой, и в реальном мире не существовало ни их, ни ее.